Николай Алешков

лауреат Республиканской литературной премии имени Г. Державина (8 упоминаний в СМИ)

главный редактора альманаха "Аргамак-Татарстан" ( Набережные Челны ).

 

Первые робкие строчки у него появились в 12-13 лет. Десятилетку он закончил с мечтой стать журналистом. И стал им – ещё до армии был принят в редакцию районной газеты на должность выпускающего. Служил три года в Московском округе ПВО в звании рядового. После армии пытался учиться на журналиста в Казанском университете, но бросил его, ибо больше привлекала практическая работа в газете.

Была пора странствий. Жил, работал корреспондентом различных газет в Казани, на Южном Урале, в Москве. В 1972 году вернулся на родину, в Набережные Челны – полагает, что навсегда. Хотя охота к путешествиям осталась и по сей день.

Литературным творчеством всерьёз занялся после 30 лет. В 1976 году поступил на заочное отделение Литературного института им. А. М. Горького, где занимался в поэтическом семинаре Николая Николаевича Сидоренко (у него в своё время учились Рубцов, Шкляревский, Ольга Фокина). Закончил Литинститут в 1982 году. Вспоминает этот вуз с благодарностью. В Литинституте были замечательные преподаватели. На курсе учились талантливые ребята. С некоторыми однокурсниками Алешков дружит и сейчас.

Творческая атмосфера в Набережных Челнах того времени тоже способствовала литературному взрослению. КамАЗ собрал здесь много замечательного народу, в том числе начинающих поэтов и прозаиков, которые организовали в 1971 году литературное объединение «Орфей». Оно в семидесятые и восьмидесятые годы весомо заявляло о себе публикациями в журнале «Новый мир», в издательстве «Молодая гвардия». В «Орфее» Николай подружился с Валерием Суровым, Русланом Галимовым, Георгием Сушко, Евгением Кувайцевым, Иваном и Павлом Юлаевыми, Инной Лимоновой, Петром Прихожаном, Верой Арямновой, Владимиром Гофманом, Юрием Кучумовым. Ныне «иных уж нет, а те – далече». «Орфеевцы» были требовательны к сочинениям друг друга, и это оттачивало перо.

А с «орфеевцами» часто общался известный казанский поэт Николай Беляев, с которым Алешков знаком с 1968 года. И благодарен судьбе за то, что для него в Казани многие годы существовал ещё и «беляевский семинар». У Николая Беляева многие учились умению расслышать, понять и принять разные поэтические голоса, интонации и традиции. Лишь бы эти голоса не звали «по ту сторону гуманизма», как говорит подлинный русский интеллигент Беляев, вернувшийся в родную Казань после собственной «одиссеи», связанной с постперестроечным безвременьем.

Николай Петрович считает, что ему везло в жизни на хороших людей. Нельзя не упомянуть в их числе и Разиля Валеева. Он три года руководил в Набережных Челнах писательской организацией, а Алешков работал там литературным консультантом. Это были самые плодотворные годы в жизни челнинских литераторов – и татар, и русских. Именно в этот период Николай Петрович довольно активно занимался переводами с татарского, башкирского, чувашского, армянского языков. А первая книжка его стихов вышла в 1983 году.

Всего же книг у поэта десять:

1. «Запомни меня счастливым» (стихи, Казань, Таткнигоиздат, 1983 г.);

2. «Орловское кольцо» (стихи и поэма, Казань, Таткнигоиздат, 1988 г.);

3. «Лимит» (стихи в сборнике «Мужской разговор», Казань, Таткнигоиздат, 1993 г.);

4. «Дальние луга» (книга избранных стихотворений, Набережные Челны, Издательство «Светоч»,1995 г.);

5. «Это в Тарловке было» (краеведение и публицистика, Набережные Челны, Издательство «Светоч», 1996 г.);

6. «Вопреки» (стихи, Набережные Челны, Издательский дом «Стрежень», 2003 г.).

7. «Сын Петра и Мариши» (книга избранных стихотворений и поэм, Казань, Таткнигоиздат, 2005 г.).

8. «Свет небесный» (книга стихотворений, Москва, издательство «Московский писатель», 2007 г.).

9. «С любовью и нежностью» (избранная лирика, Казань, Таткнигоиздат, 2010 г.).

10. «От сердца к сердцу» (стихи 2007-2011 г., Казань, ПИК «Идел-Пресс», 2012 г.).

 

* * *

Ты жива ещё, моя старушка?

Сергей Есенин

Поэтов в России любят только после смерти.

Из Интернета

Вернуть соловьиные годы,

упасть в луговую траву!..

Хотелось любви и свободы,

хотелось в Казань и Москву

из Богом забытой Орловки.

Вперёд! И Казань, и Москва

капканы свои и уловки

расставили – выжил едва.

Вернулся, аж мать не узнала,

смурным из незваных гостей.

Чьё солнце тебя обжигало,

чей холод прошиб до костей?

Родная! Ни солнце, ни вьюга

меня не свалили бы с ног,

я сам из похмельного круга

сбежал на орловский порог.

В столицах чужие бульдоги

российскую славу пасут.

Рванёшься по скользкой дороге –

всю душу тебе растрясут.

Завистники эти цепные,

гранёным стаканом звеня,

а с ними и девки срамные

портвейном «лечили» меня.

Тебе не расскажешь об этом,

но я занесу на скрижаль

вослед за великим поэтом

слезы материнской печаль.

Я вырвался из круговерти!

Спас матери иконостас.

И кто там кого после смерти

полюбит – неважно для нас…

 

* * * *

Кавалергарда век недолог…

Булат Окуджава

По небу полуночи ангел летел…

Михаил Лермонтов

 

Дантес – кавалергард. Кавалергард – Мартынов.

И длителен их век, и безмятежны дни.

Осанка, гордый взгляд в потомках не остынут.

Дуэльный кодекс чтя, погибли не они.

 

Они хотели жить, они имели право

в соперника стрелять, коль поединок свёл.

Стоять за честь свою – смертельная забава.

И Пушкин это знал. Курок противник взвёл…

 

И после долгих мук душа поэта к звёздам –

на вечный горний свет отправилась в полёт.

А Лермонтов (наглец!) стрелял с улыбкой в воздух,

он знал, что в небесах бессмертье обретёт.

 

Что ж, каждому – своё, как скажут офицеры.

Меж небом и землёй – дуэлей тех барьеры.

 

* * * *

 

9.12.12

По холмам задремавшей Отчизны…

Николай Рубцов

Автострада моя, автострада!

Четверть века уже за рулём.

Наказание или награда –

по асфальту лететь напролом.

 

К восходящему древнему Солнцу

направляю смертельный разбег.

Я б хотел, пролетев горизонты,

угодить хоть в двенадцатый век.

 

Там волшебники и великаны

из тумана бредут по росе.

Здесь гаишники, как тараканы,

выползают с утра на шоссе.

 

Долог путь ли до финишной тризны?..

Вдруг из детства (пригрезилось мне?)

по холмам задремавшей отчизны

скачет отрок на белом коне.

 

Уж не я ли, двенадцатилетний,

упредить захотевший беду,

пастушок-коновод не последний

в пятьдесят деревенском году?

 

Нет! Мираж! Лошадиные силы –

под капотом машины моей.

Рву напрасно последние жилы –

не догнать мне живых лошадей.

23.07.11

* * * *

ПОСВЯЩЕНИЕ ДРУГУ

 

«Я устал от двадцатого века…»

Владимир Соколов

 

В сине море впадают реки.

Божьи храмы зовут к добру.

Я останусь в двадцатом веке,

в двадцать первом я лишь умру.

 

Видишь, Кама и видишь, Волга

продолжают вершить свой бег…

Был Серебряным он недолго,

век двадцатый, Свинцовый век.

 

Я подброшу в костёр поленья.

Вот и жизнь пролетела, друг,

в промежуточном поколеньи

между хлёстких смертельных вьюг.

 

Наши батьки в граните, в бронзе

иль с крестов посреди могил

смотрят пристально: дети, бросьте

нашу славу пускать в распыл!

 

Мы профукали вашу славу.

Ваши внуки взрослеют, но

на Кавказе спасать державу

им под пулями суждено.

 

Поздно, друг мой, чесать в затылке.

Сядь к огню, если ты продрог

в междуречьи, как на развилке

вековых, столбовых дорог.

 

Помолчим-ка давай с тобою,

коль ответить не можем им.

Перед ними с пустой сумою

на пороге почти стоим.

 

Или вправду мы виноваты,

что Россия трещит по швам?

Над простором речным закаты

злые слёзы подсушат нам…

 

В сине море впадают реки.

Божьи храмы зовут к добру.

Я останусь в двадцатом веке,

в двадцать первом я лишь умру.

 

* * * *

В СТАРОМ ПАРКЕ

Виктору Суворову

Под ногой трава упруга,

и шаги мои легки –

по периметру три круга

в старом парке у реки…

 

В старом парке много сосен,

в старом парке воздух свеж.

И развешивает осень

грусть несбывшихся надежд.

 

Что ж, багрянец увяданья,

он и мой любимый цвет.

Уходящим – до свиданья! –

помашу рукой вослед.

 

Пораженья и победы…

А от боли не скули!

Что нам годы, что нам беды,

если бездну перешли!

 

Вдруг пригрезится такое

в старом парке у реки –

дескать, к вечному покою,

хошь не хошь, и мы близки…

 

Вроде так. Но все наветы

жизнь отвергнет по весне,

вспыхнув зеленью на ветках

в старом парке и во мне.

 

Ведь не зря трава упруга,

и шаги мои легки –

по периметру три круга

в старом парке у реки…

 

8.12.12

 

* * * *

ЛЕСНОЕ ОЗЕРО

1.

В зеркале стылой осенней воды

словно в предчувствии близкой беды,

лес отражается золотом к вечеру.

В сумерках вязнут скитаний следы,

наши земные труды и плоды

между мгновением жизни и вечностью.

 

Озеро! Родина! Осень-краса!

Нам ли, уставшим молить небеса

о сокровенном, заветном, несбыточном,

ждать и надеяться: все голоса

будут услышаны, если леса

через какие-нибудь полчаса

тьмой занавесятся – ужасом пыточным?

 

Вырву из тьмы на скрещеньи дорог

синенький скромный осенний цветок.

Как он мерцает в своей одинокости!..

Утром опять заалеет восток.

С ветки сорвётся последний листок.

Хватит на всех и любви, и жестокости.

 

2.

Лесное озеро замёрзло.

И по зеркальной глади льда –

поверьте! – кот учёный ёрзал.

Под носом рыбка. Но – беда:

коту никак не расцарапать

заледеневшее «стекло».

И смех, и грех, едрёный лапоть!

Мороз! Коту не повезло.

И полыхает у котяры

зеленожёлтых глаз пожар.

Оголодал, видать. Недаром

из Лукоморья убежал.

Куда ни кинься – сплошь преграды.

И сказки кончились давно.

Златую цепь спилили гады,

и дуб спилили заодно.

Худющий, голодом кручёный

(не жаль ему когтей и лап),

добычу ищет кот учёный

и от людей бежит стремглав…

 

Воспел бы я в стихах и в прозе

прогулки в лесополосе,

но мёрзнет муза на морозе,

да и слова застыли все.

 

Лёд отражает облака.

А снега нет ещё пока.

 

3.

Лесное озеро оттаяло.

И по зеркальной глади вод

со мной на лодочке Наталия,

как лебедь белая, плывёт.

 

И вслед за лодкою по озеру

плывут, качаясь, облака,

а мой ровесник Сашка Прозоров

зовёт к костру издалека.

 

Мы молоды, нам делать нечего.

Какой-то тайны ждёт душа.

Мы здесь останемся до вечера,

сиренью сорванной дыша.

 

И пусть подружки наши юные,

прикрыв платком стыдливо грудь,

увидят, как дорожки лунные

перетекают в Млечный Путь.

 

И наша юность не кончается.

За плёсом ухают сомы.

Созвездья в вечности качаются.

И лес. И озеро. И мы.

 

* * * *

НАЗВАНИЯ

Осень придёт – журавлиную грусть

с неба услышим.

Верхняя Уча и Нижняя Русь

под Мамадышем

нас по тропинке в грибные леса

молча проводят,

словно жар-птицы, вокруг чудеса

захороводят.

Это берёзы, багряный пожар

листьев летящих…

Родина – Господа смертному дар.

Верный – обрящет.

Скоро и мы журавлиную грусть

в небе продышим,

Верхнюю Учу и Нижнюю Русь

под Мамадышем

чтобы увидеть…

 

* * * *

19 МАЯ

И распахнутся двери,

в них сын, как ясный свет.

Я сам себе не верю:

Серёжке двадцать лет?

 

Шагну навстречу вёснам

и сына обниму.

И внучка с криком «Крёстный!»

уже бежит к нему.

 

Родню лучистым взглядом

окинет наш орёл

и с мамой Катей рядом

усядется за стол.

 

И вот – сирени майской

букет в её руках.

И благодатью райской

повеет сразу – ах!

 

Гуляет честь по чести

семья в конце весны,

коль день рожденья вместе

у сына и жены.

 

Гуляй, моя отрада,

в высоком терему,

ведь спрашивать не надо,

где я кафе сниму –

 

Стоит, как на картинке

(играет солнце в нём)

на берегу Челнинки

наш деревенский дом.

 

Вприсядку гости ловко

запляшут – ух, держись!

Благослови, Орловка,

мою семью на жизнь!

 

Гармошка с переливом

волнует кровь, звеня.

Запомните счастливым,

пожалуйста, меня!

 

* * * *

Рамилю Сарчину

Скворцы несут дыхание весны,

листает ветер мартовские святцы.

Вам снятся эротические сны?

И мне они, представьте, тоже снятся.

 

Что – возраст, если песней молодой

мир удивить по-прежнему охота?

Смотрите – солнца лучик золотой

уж распахнул небесные ворота.

 

За солнцем вслед пожалует апрель,

и на лесных проталинах под вечер

зажгутся голубые, словно гжель,

подснежников мерцающие свечи.

 

Придёт и Пасха. Молодой звонарь

на колокольне свяжет воедино

небесный купол и земной алтарь

и благовест услышит вся долина.

 

И мне светло в предчувствии весны,

и вновь в груди желания теснятся.

Вам снятся эротические сны?

И мне они, представьте, тоже снятся.

 

* * *

Как небесные птицы в полёте,

были песни твои хороши.

Забывалось томление плоти

под высоким томленьем души.

 

Помнишь, вместе летели над бездной

и не видели сверху её?

Над грехом и над родиной бедной,

где глумилось жульё, вороньё.

 

И казалось, что нас не догонишь,

что под облаком нету преград.

Мы любили друг друга – ты помнишь?

Нет. Забыла. А песни летят…

 

* * *

Я ловлю в отгоревшей зарнице

дальний отблеск былого огня.

Перелётная певчая птица,

как живётся тебе без меня?

Белым снегом в бессонные ночи

возвращается в мир красота.

Слышу песню про карие очи –

мне знакома мелодия та…

 

* * *

Музыку нашу ни мужу, ни другу

не передашь – загалдит вороньё.

Я не пустил твоё имя по кругу –

не разбазаривай имя моё.

Лучше забудь то, что я не забуду.

Мы расстаёмся уже навсегда.

Музыка наша, подобная чуду,

не повторится нигде, никогда.

 

* * *

После страсти жизнь кажется пресной.

Я уже ничего не хочу.

и умру. И, конечно, воскресну.

И за ангелом вслед полечу.

Мне открылось – к земному порогу

подступая, не бойся пропасть.

Мне открылось – и к Господу Богу

поднимает великая страсть.

 

* * *

Сентябрьское солнце восходит в зенит.

На пашне струной паутинка звенит.

И всем обещает осенняя Русь

короткое счастье и долгую грусть.

8.12.12

 

* * *

Я любил тебя другую.

Я по той, другой, тоскую –

невозвратной, дорогой…

А тебя, когда ты рядом,

молча спрашиваю взглядом –

а была ли ты другой?

7.12.12

 

* * *

Хошь – баш на баш –

злых слов кутерьму?

Придёшь и дашь,

а я не возьму.

Война? Война.

И слёзы, и кровь…

А всё она –

паскуда-любовь.

26.11.12