Посвящается фонтанчикам, томящимся в неволе

 

1

 

- Понимаешь, покидание рая для них закончилось адом – именно поэтому они никогда ничего не завершают! Незаконченное действие – это их единственное спасение от страданий!

Она посмотрела на меня своими умными психоаналитическими глазами.

Мы сидели на террасе уличного бистро и пили кофе. У нее было окно между приёмами, у меня – длящийся вот уже несколько дней приступ писательской паники. Этот весьма неприятный симптом под придуманным мною кодовым названием «ПП», возникает при окончании одного шедевра и ещё не начавшейся работе над другим. Характерен он щемящей внутренней пустотой, мрачным взглядом на мир, четким осознанием своей полной бездарности, и главное – паническим страхом письменного стола.

Именно в такие моменты я всегда звоню Кате.

Разница в возрасте не мешает нам дружить. По причине близкого знакомства она не может меня консультировать – психологи соблюдают свой «кодекс» неукоснительно. Да мне и не требуется консультаций! От Кати мне нужно только одно – тема. При этом она никогда точно не знает, что именно из ее монологов меня заинтересует. Я прошу ее просто говорить.

- И вот представь: я предлагаю ей продолжить эту реку. Куда, дескать, она течет и где заканчивается? Покажи мне это на рисунке. Она долго думает, потом берет бумагу и изображает реку: от одного края листа до другого, волнистой такой линией.

- А дальше? – спрашиваю я её.

Она прикладывает рядом точно такой же лист, кромка к кромке, и опять рисует те же линии. Я молча соединяю листы степлером.

- А дальше?

Снова лист, снова волнистые линии, снова степлер.

И так мы рисуем долго, с продолжениями, уже целая лента получилась из бумаги. Когда стол перестает вмещать эту ленту, она вешает ее на стул – перекидывает через спинку, как полотенце, один конец - почти до пола.

- А дальше? – спрашиваю я. – Куда течет твоя река?

Молчит, задумалась.

- Уходит в землю, - говорит, и пальцем вниз показывает.

- А потом?

- А потом… Течет под землей, мы ее просто не видим!

Ты понимаешь! (Это Катя – мне).

- Давай, - говорю, - ее вызволим оттуда, из-под земли, что ж она там, невидимая, будет течь в полном одиночестве?

Опять берет чистый лист, рисует реку – от края до края. Потом – следующий. Я – степлером скрепляю. И так мы тянем эту ленту – уже с нового места на полу – по всему моему кабинету. Сколько ж это будет продолжаться?

Ставлю на пути реки пластмассовые кубики.

- Вот, - говорю, - препятствие неожиданное, лес густой, дремучий. Куда реке деваться?

Опять молчит.

- Не знаю, - говорит. – Пусть снова в землю уходит… Не может она дальше течь!

Ты представляешь?

- А что, если так? – мягко спрашиваю я и ставлю дом игрушечный на пути следования этой бесконечной реки.

Оживляется, улыбка на лице.

- Хорошо! – говорит, - пусть речка в домике поживет!

Послушно просовываю бумажную ленту в домик.

- Ну вот, - говорю, - речка отдохнула, подкрепилась, поужинала плотно… Куда дальше?

- А никуда, - отвечает. - Она в фонтанчик превратилась, маленький такой, круглый, как в нашем парке. Я с мамой ходила и видела…

Ты представляешь?!

Почти финал, и все-таки – незавершенный! Хоть маленькое, но движение. Не хочет эта речка в море впадать или еще куда-нибудь деваться, а скорее всего – не может. Не знает она, про что это – быть подхваченной и принятой кем-то более сильным, кто ждет тебя, кто рад твоему появлению и потому раскрывает тебе навстречу свои объятия…

- И что? – спросила я, разочарованная концовкой. – Он так и будет там в домике бурлить, этот фонтанчик?

Мне почему-то не показалась радостной такая перспектива.

- Да, - со вздохом ответила Катя. – Так и будет. В том-то и дело, что это – навсегда.

- И ничего нельзя исправить?!

Катя грустно улыбнулась.

- Разве что – другую сказку сочинить!

 

2

 

Я никогда не писала сказок.

Ну вот не выпало, ни разу не случилось мне творить в сем элегическом, но очень трудном жанре. Это ведь не только придумать героя, это – придумать судьбу.

Пусть даже для реки – неодушевленного существа, движущегося, однако, по пересеченной местности, встречающего на своем пути препятствия и преграды, а, значит, наверняка мятущегося, ищущего и страдающего – уж я-то знаю цену этим символизмам! Тому самому «непрямому говорению», в котором «ночное», подсознательное, скрытое вдруг расцветает цветом, а мысль «дневная», ясная и четкая не видит средств для воплощения.

Суть верно: символы – не имена. Они – молчание.

О чем же Рисовальщица молчала? О каком пути? Каком и куда прохождении – опасном, нескончаемом, а главное – необратимом?

Пока я этого не знала.

Да и нужно ли мне это было знать?

Моя история, унесенная в Лету такой же нескончаемой рекой, навсегда останется только моей.

 

3

 

У любой реки – и это абсолютная биологическая данность – есть исток и устье, начало и конец.

Но у этой – ни того и ни другого. Начинается у кромки и уходит в никуда.

Безжалостной, безбрежной и холодной – такой она выглядит теперь.

А раньше было всё иначе. Помнила ли Рисовальщица об этом? Вряд ли. Так много времени прошло!

Но были те, кто помнили, а, впрочем, никогда не забывали. Они любили лежать на едва колышущейся, прозрачной донизу глади легко, без страха, раскинув руки в стороны и глядя в небо – высокое, куполообразно-изогнутое, перламутровое, как створка гигантской ракушки. Они резвились в этом «молоке» как рыбы, как плавающие эльфы, и с лиц их не сходили глупые, счастливые улыбки. Глаза их могли видеть в воде, и потому были широко раскрыты – как у всех, родившихся здесь.

Река любила их всепрощающей, безграничной любовью. Ей нравилось качать их на своих медленных, сонных волнах. Иногда ей казалось, что давным-давно она тоже была эльфом – таким же глупым и счастливым, как эти любимчики судьбы. Но Река быстро об этом забывала, потому что чувствовала себя, в общем-то, счастливой.

Шло время. Наступили холода. Стало скучней и тревожней, и невесть откуда взявшийся ветер все чаще нарушал спокойную речную гладь. Не стало видно эльфов. А, может быть, их и не было никогда, а были всего лишь грезы, навеянные одиночеством и потребностью в любви?

Чтобы согреться, Река ускорила свой ход. Она текла среди берегов, заросших папоротниками, и птицы пока еще сопровождали ее путь своим чудным пением.

Она не знала, что страдание и боль уже поджидают ее за одной из ближайших излучин.

 

4

 

Вскоре после встречи с Катей мне позвонил Илья.

- Есть одно соображение, мне надо бы тебе его озвучить!

Илья был военно-полевым хирургом – как знаменитый Пирогов, и в силу своей специальности мог выполнить операцию любой сложности в условиях, совершенно для этого не подходящих, то есть – боевых. На войне, к примеру, случись она не дай Бог, или среди дрейфующих льдов, гипотетически возникни такая необходимость.

Несколько лет назад Илья закончил Военно-Медицинскую Академию и служил теперь на Кавказе. В перерывах между командировками в зоны военных действий он совершал обычные операции в обычной городской больнице. Делал все, что придется, от самого простого до самого сложного, как всякий хирург, про которого говорят, что он от Бога.

В этом словосочетании для Ильи не было ничего необычного – он родился и вырос в семье священника. Его отец – высокий, широкоплечий, седобородый, как схимник из лесного скита, - не настаивал на том, чтобы сын шел «по духовной». Сам он в прошлом был ученым-физиком, и мы очень любили слушать его рассуждения о взаимодополняющей интеграции религии и науки.

Я точно знала: если Илья хочет встретиться, значит, разговор будет о чем-то важном. Он тоже поставлял мне темы для моих писательских упражнений – такова, наверное, участь всех моих друзей.

- Давай, озвучивай! – сказала я ему. – Что на этот раз так взволновало тебя, человека твердой руки и холодного сердца, не ведающего страха и упрека?

Илья – как всегда красивый, подтянутый, черноглазый и чернобровый, давно уже смирившийся с ролью мачо и объекта тайных воздыханий практически всего незамужнего медсостава, как-то очень задумчиво посмотрел на меня.

- Пришлось мне тут держать в руках младенца, - начал он. – Новорожденного, маленького совсем, ну вот такого!

Он слегка расставил в стороны большой и указательный пальцы правой руки.

- А потом – ну, так случилось! – в эту же ночь еще одного. И всё, казалось бы, своим чередом шло, всё делалось по правилам, как нужно, а вот что-то было не так. Не могу даже объяснить. У обеих матерей – кесарево по жизненным показаниям. Ничего особенного, сейчас это почти «на потоке». Но чутье меня еще никогда не подводило. Стал я этот вопрос изучать. И знаешь, что «нарыл»? Не всё здесь так однозначно!

Я смотрела на Илью непонимающим взглядом: зачем мне медицинские подробности родовой патологии? Что доброго могу извлечь я для себя, если ни мой возраст, ни моя жизнь, ни, тем более, моя работа никакими гранями, даже по касательной, не предполагают соприкосновения с этой сферой человеческого бытия?

Но я ошибалась.

 

5

 

…Однажды Река заметила, что русло ее сужается, а местность, по которой она движется, перестает быть благостной.

Она присматривалась к тому, мимо чего протекала, но туман мешал ей разглядеть подробности. Поэтому она чувствовала себя очень неуверенно, все время мерзла, а внутри ее естества что-то дрожало.

Как долго ей еще течь? Куда? Зачем? Что ждет ее там, впереди, где едва угадывалось светлое пятно – возможно, сияние звезды за толщей облаков? Она не знала ответов на эти вопросы.

И потому, спустя какое-то время, Река остановилась.

Взволнованно перебирала она блестящую, как мокрые сливы, гальку, раз за разом омывая берег своим тихим плеском, как будто спрашивала у нее: где я? что со мной?

Но холодные камни хранили молчание.

 

6

 

- Во-первых, перинатальная энцефалопатия, - Илья загибал пальцы, - а это значит в будущем – проблемы с сосудами. Во-вторых, поскольку кости черепа не смоделированы, - проблемы с головой. В-третьих – дисбактериоз, так как нет материнских лактобактерий. В-четвертых, астмы и бронхиты – жидкость ведь не вытолкнута из легких. В-пятых, сниженный иммунитет, а это значит – нескончаемые аллергии практически на всё. В-шестых…

- Погоди, Илюша, - остановила я его. – Ты хочешь сказать, что таким детям в будущем обеспечен целый «букет» проблем?

- Вот именно, - заключил он. – И я, как врач, это понял. И теперь совсем в другом свете представляются мне доводы отца, который говорил одной девице: не надо, мол, очень тебя прошу, если можно - держись до последнего. Она как раз тогда ждала ребенка.

- Но что же тут поделаешь? – философически изрекла я. – Бывают ситуации, когда приходится думать не только о жизни младенца, но и о жизни матери!

- Бывают, - согласился Илья. – Я ведь не о них сейчас говорю. А о том легком отношении, которое у некоторых сложилось! Порой идут на это просто потому, что страшно. Засну, дескать, ничего не буду слышать, а когда проснусь – он рядом лежит. Красота и лепота!

… Расстались мы с Ильей, а у меня его рассказ из головы не выходит.

А тут вскоре и Катя позвонила. Пригласила на кофе.

Я ей все это при встрече и рассказала.

- А ты думала, - усмехнулась она, - что это и впрямь безобидное явление? Хочешь, прокомментирую его, как психолог? Люди с такими данными в анамнезе – как раз моя специфика. Перинатальная психология называется. То есть – внутриутробная.

- А там что, есть какая-то психология? – это было для меня открытием.

- Еще какая! – заверила Катя. – Целый набор переживаний, который буквально «впечатывается» в психику. И потому – трудно поддается коррекции!

 

7

 

… Ей казалось, что выхода нет – слишком холодно, да и тьма опустилась на воду. Но где-то в глубине, в самой ее сути, все-таки теплилось желание плыть дальше. И потому однажды она все-таки тихонько двинулась – метр за метром, осторожными переливами, не оглядываясь по сторонам и не всматриваясь больше в пугающий мрак.

Впереди высилась скала – такая огромная, что, казалось, она полностью загораживает собою путь. Но, подплыв ближе, она увидела, что прямо у подножия скалы есть узкий сквозной проток. Едва заметный, но в который можно было просочиться.

Она почувствовала себя увереннее. Русло ее вытянулось в нить и с легкостью проскользнуло в черный, зияющий грот.

А дальше всё было так, как и должно быть в сказках: ударившись оземь, река стала Человеком. Маленькой Рисовальщицей с мольбертом подмышкой.

В лицо ей хлынул яркий солнечный свет, и перед взором открылась поляна, заросшая изумрудной травой. По такой траве – она это сразу поняла! – можно было без опаски ходить босиком. Она сбросила туфли и побежала. Ступни ее едва касались земли, руки были раскинуты в стороны, а на лице сияла глупая, счастливая улыбка – как у тех эльфов, которых она когда-то видела.

Движения ее были легки и упруги, теплый ветер развевал густые волосы, тонкое платье облепляло сильные, мускулистые ноги. Она ощущала себя свободной, а эту прекрасную местность – своей.

Где-то вдали раздавался шум большого города, и она откуда-то знала об этом.

Она пошла шагом, пытаясь восстановить дыхание и привести в порядок свой внешний вид. Пели птицы, шелестел в кронах ветер, а она шла и шла, и поступь ее становилась все уверенней.

Она также знала – непонятно откуда! – что эта земля с нетерпением и радостью ждала именно её.

 

8

 

- Говоря обобщенно, плод переживает четыре стадии. Самая протяженная во времени – первая. Так называемый «золотой» опыт. Отношение к миру закладывается именно здесь. Недовольство матери, ссоры, пустые разговоры, попытка аборта или даже мысли о нем – и будущий мой клиент практически готов.

Вторая стадия – начало процесса: боль, страх, отвержение среды… Последующая склонность к страданиям, невозможность найти выход – обеспечены, если на этой стадии были проблемы. Либо – действия вместе с матерью, как бы в одной команде, ощущение поддержки и сопровождения, либо – полное одиночество, если она боится или совсем не участвует. Иначе говоря – отсутствует.

- Как это? – не поняла я.

- Да так! Если было, например, хирургическое вмешательство – то, о чем твой Илья говорил.

- Почему это – мой?

- Ну не мой же! Хотя, не скрою, сей субъект меня интересует. Он так похож на папу!

Катя мечтательно улыбнулась.

Потом продолжила:

- А если хирургического вмешательства не было, то всё идет по плану, задуманному природой: есть и боль, но и – экстаз, страх, но и – радость, тьма, но и – свет… Найти выход – или умереть! Иного не дано. Вот тут-то и формируются победители, и в будущем их ждет успех.

- А «кесаревым», значит, успех заказан?

- Увы. Нытики с отсутствующей волей. Жертвы обстоятельств. Представь: взять человека и вырвать внезапно из привычного «рая», где всё было так хорошо и радужно! Конечно, ад! Конечно, ужас!

Ну и последняя стадия – непосредственный выход в мир. Первый опыт интеграции и принятия средой. Шок, стресс, катастрофа! Чуть что не так – вот тебе и паника, тревога, страх перемен, недоверие к социуму, вообще к миру – в глобальном смысле. Удар по всему личностному ядру! Вот что такое – рождаться. Не каждому под силу. И это, заметь, - паттерн. Сценарий, то есть. Вся наша жизнь в каком-то смысле – постоянное рождение, переход из чего-то одного во что-то другое: другой возраст, другой статус, другие отношения. И этот новый опыт накладывается на старый, перинатальный. Происходит так называемое «сгущение», то есть – усугубление проблем. Человек ведет себя одинаково в сходных обстоятельствах, очень от этого страдает, очень хочет измениться, но – не может. Жизнь его становится предсказуемой – в худшем смысле этого слова.

 

9

 

Моя собственная жизнь давно уже стала предсказуемой. Поэтому Катины слова легли на подготовленную почву.

Я родилась на месяц позже срока. Медицина многого не знает! Они думают, что сроки определяются здесь, в специально оборудованных клиниках и кабинетах. Отнюдь! Весь механизм включается ребенком. Именно он «выбрасывает» в кровь гормон, свидетельствующий о его готовности предъявить себя миру.

Когда я сообщила матери об этом решении, она находилась на площади. Казалось, что весь город был сегодня здесь. Еще бы! Пульсирующий шар с пятиконечной звездой на боку должен был сейчас проследовать над землей. Как дизель-электропоезд Бухарест-Синая, который проносился, не останавливаясь, мимо маленького провинциального городка. Одна минута загадочной, красивой, богатой жизни, мелькнувшая перед глазами со свистом и грохотом, заставляла зрителей приходить на вокзал, как на праздник. Чтобы просто посмотреть. Чтобы приобщиться к чужому и забыть о своем. Это – в «Безымянной звезде». А в нашем «Золотом теленке» - автопробег:«Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями…»

Спутник со звездой – явление того же ряда. Пролетел, пропикал, махнул железным хвостом – и скрылся в облаках. А я из-за него передумала рождаться. И не потому, что меня в принципе не радуют великие советские достижения, а потому что мама в ту минуту не обрадовалась мне. За чужим праздником она не услышала мой сигнал.

Конечно, это допуск. Вольная фантазия на тему «почему я получилась такой, какой получилась». Почему, когда нужно сделать решающий шаг, я отступаю. Чуть-чуть не дотянув. Не «додавив» ситуацию. Буквально в миллиметре от успеха.

Паттерн – это повторяющийся элемент. Снежинки, кристаллы, спирали, разломы, пузыри во время дождя – это всё паттерны в природе. Повторяющиеся типы реагирования – это паттерны в психике.

Ну вот почему я всё роняю? Стоит мне дотронуться до какого-либо предмета, как он тут же обретает «ноги». Чашка – разбивается, книга – с грохотом падает мне под ноги, расческа – летит туда же. «Оживает» даже крупная мебель, которая «вопит» и «стонет» при моем приближении: стул – опрокидывается навзничь, у стола подкашиваются «колени». Упал однажды даже телевизор – его я зацепила, когда жестикулировала. А уж мелочь… Катушки, иголки, монеты, зубочистки, шпильки, заколки, таблетки, которые я достаю из пузырька, чтобы проглотить – всё это обязательно побывает на полу, прежде, чем быть использованным по назначению.

А почему? Да потому, что я – криворукая. И в этом меня на заре моей жизни убедили родители!

Паттерны, однако, не всегда столь безобидны. Вот почему моя подруга буквально изводит себя от ревности? Да потому, что в детстве из семьи ушел отец. Она бежала вслед, звала и плакала, но он не вернулся. С тех пор она знает точно: мужчины всегда уходят. И чтобы не получить удар внезапно, к уходу надо быть готовой. Потому и проверяются телефоны, «шерстятся» ящики столов и карманы – ищется «улика». Чтоб упредить страдание. Скорей бы война, да в плен сдаться – паттерн, что поделаешь! Проиграть до того, как случится реальная беда. Самой себе причинить боль, чтобы не испытывать ее от другого.

И в такие спирали и ракушки «закручена» вся наша жизнь!

 

10

 

- Они – не победители! – это Катя пробует на мне свою будущую речь под названием «Анализ клинического случая терапии клиента с кесаревым сечением в анамнезе», которую она будет произносить на конференции. Ей нужно произвести хронометраж, и она вещает, а я слушаю, потягивая свой любимый «эг-ног» - кофе с гоголем-моголем. – И знаешь, почему? Потому что победа и успех – это не действие. Это – ощущение, возникшее в процессе борьбы. Оно им неведомо, потому что они про борьбу ничего не знают. Способность выдержать накал ситуации кончается там, где человек говорит себе: «Кто-то придет и вытащит меня…»

У Кати нет детей, потому что она не замужем. Найти мужа ей мешает «ракушка» под названием «самый лучший в мире папа». И папа у нее действительно необыкновенный человек. В прошлом – фронтовик, сын полка, отличный винодел, парашютист, певец, танцор, лыжник, эрудит. Наконец, просто красивый мужчина! Катя похожа на него: сильная, умная, талантливая во всем, за что бы ни взялась. А уж красавица – глаз не отвести: статная, с открытым лицом, большими серыми глазами и русыми локонами до плеч. А личного счастья – нет. Потому что – паттерн. Папина дочка – не то же самое, что мужняя жена.

- Или – взять игру «Освободи барашка». В бутылке – маленький плюшевый барашек, но в горлышко – не проходит. Предлагаю: давайте сказку сочиним, как этому барашку выбраться оттуда? Так вот, эти дети почти всегда фантазируют одно и то же: мимо идет кто-то сильный (богатырь, волшебница, тролль, смелый воин), разбивает бутылку и барашка освобождает… Ты понимаешь? У них всегда – нет выхода, найденного самостоятельно. Это их кредо, их мировоззрение! Кто-то другой придет и всё уладит. Они не могут найти свое место в мире – этого поиска ведь не было изначально! Они всегда ждут подвоха от социума, как от агрессивной, направленной против них среды – а я видела, как это с ними делали, присутствовала как-то в родзале. Плюс – эмоциональная дистанция с матерью, плюс проблемы в сепарации, плюс постоянный уход в психологическую изоляцию при малейших трудностях…

- Послушай, Кать, - не выдержала я. – По-моему, ты как-то всё преувеличила. Такие проблемы свойственны всем людям, а не только тем, у кого в анамнезе «кесарево»!

- Да, ты права, проблемы есть у всех. Вопрос лишь – в мере и количестве.

- Ну вот я – безмерная пессимистка, истеричка, паникёрша, скандальная особа с властными замашками, и при этом, заметь, никакого анамнеза!

- Как никакого?! – задохнулась Катя. – А стимуляция процесса? Уж сроки все прошли, а тебя всё нет. Пришлось подталкивать, насильно вызволять… Я сама лично об этом с тетей Олей разговаривала!

Да, было такое. Моя мама, не получившая в моем лице осуществления своих тщеславных ожиданий, очень любила Катю и многим делилась с ней – во благо, так сказать, науки.

Так значит, я тоже – из таких?! И мои реки тоже пропадают без следа? И там, скрытые под спудом, текут, никем не видимые?

Поистине, не всё чудесно в моем королевстве!

 

11

 

- …И если бы в судьбе человека была такая предопределенность, зачем и Христу приходить? Всё равно ничего не изменишь. Фатальность роковая!

Илья привел меня к себе, и мы сидели теперь втроем – я, он и его отец – за накрытым столом в небольшой, но очень уютной кухне.

- Знаешь, что такое энтропия?

Отец Владимир до священства занимался чем-то, связанным с термодинамикой.

- Это мера повышенного рассеяния энергии, возникающего при необратимых процессах. Итог – неизбежная деградация любой замкнутой системы. Но человек, как и Вселенная – система не замкнутая! Чтоб энтропия не возрастала, он может поддерживать энергетический баланс. Как? Обращаться к Небу за восполнением недостающего, и, таким образом, воздействовать на ситуацию. В духовной жизни никакой необратимости быть не может! Всё, чего мы недополучили при рождении, воздастся после.

- А если – не просить? Бывают же не религиозные люди!

Отец Владимир улыбнулся:

- А если не просить, тогда придется жить исключительно по законам психики – как раз об этом говорит твоя подруга. Если бы, да кабы... Зачем так сложно, когда всё так просто? И что делало человечество до появления психологов?

Он шутливо всплеснул руками.

- Ну, а если серьезно… Как практиков я не стал бы их переоценивать, а вот как наблюдателей и теоретиков – оцениваю высоко. Всё, что происходит с человеком, они описывают верно. Так же, как и медики.

Я посмотрела на Илью признательным и благодарным взглядом. Его важная роль в этой истории – неоспорима. Ведь это он заметил, изучил и изложил мне свои соображения касательно физической стороны вопроса. И это был, во-первых, взгляд мужчины, а, во-вторых – экстремального хирурга, что позволило мне отнестись к изложенному с достаточной долей серьезности.

Сам Илья был серьезен с детства – я знала его с той поры, когда он бегал в школу с моим младшим братом. Впрочем, бегал – это как раз не про него. Ходил с портфелем на спине, как десантник со сложенным парашютом: крепкий, ровный, готовый к прыжку в любую неизвестность. Один из тех, кто рвётся напролом, даже если не знает точной дороги: она, как в сонете Мачадо, сама возникает у него под шагами.

Илья с отцом были похожи не только внешне. Стремление «во всем дойти до самой сути» больше, чем что бы то ни было, объединяло их.

-…Но точно помню, что была зима…

Отец Владимир говорил неспешно, слегка поглаживая бороду.

- Тогда я был еще далек от перемен, и моей верой была наука – занятия ею целиком поглотили меня. И вот я вышел однажды из своей лаборатории во двор – так просто, подышать, проветриться. А там – деревце росло. Красивое такое, крепкое, с пушистой кроной. Стоит оно – заснеженное, белое, как в сказке. Я взял звенящую от наледи ветку в свою руку и стал разглядывать, как будто диковину какую. А она под моими пальцами – оттаивает понемногу, плавится, оживает… И вдруг пронзила меня мысль - вот именно пронзила, ошарашила, иначе не скажешь! – что всё в мире скреплено вот такими прикосновениями, вот такой любовью. И это то, что противоположно энтропии… Держу я эту ветку, а всё вокруг как будто изменилось. Всё не такое, каким было минуту назад. С того самого дня моя жизнь потекла по совсем другому руслу. Я часто думаю: вот мы стремимся познавать мир, вникать в природу вещей, «двигать» науку… Ответы же могут находиться в какой-то иной плоскости. Я столько лет теоретизировал, но лишь прикосновение к заледеневшей ветке открыло истину: отсутствие энтропии, хаоса, развала – это Логос. Лик Бога, организующий Вселенную…

 

12

 

Спасибо Кате!

За историю с рекой.

За сказку Рисовальщицы, которую я слегка подкорректировала для нее, а, может быть, и для себя.

За тему, с помощью которой я хотела лишь преодолеть творческий застой, а получила совсем другое.

За то, что могу обменяться полученным с теми, кому оно необходимо.

Ведь если наши реки всё ещё пропадают, значит, нужно высвобождать их из плена.

Так, во всяком случае, кажется нам с Катей, которую я благодарю за невольную психотерапию и считаю полноправным соавтором сего труда – она была, кстати, его первым читателем.

- Ты знаешь, - сказал мне Илья у двери, когда в тот день провожал меня. – Я забыл в нашем первом разговоре упомянуть главное: дети, рожденные не по естеству, обделены окситоцином – важным материнским гормоном, который обычные младенцы получают, так сказать, «в пути», и который влияет на способность к любви и сопереживанию. Хочу обсудить это с Катей – мы договорились о встрече!

Я умилённо вздохнула: ну, наконец-то! За эти дни я, честно говоря, устала от них обоих и от их нескончаемых профессиональных комментариев. Может, наконец, они оставят меня в покое и переключатся друг на друга?

А я…

Я так соскучилась за своим милым, добрым, так призывно меня ждущим письменным столом!