Владимир ШАВЕЛКИН

 

ЧЕРЕМША

Люблю густой ядреный запах черемши, когда позднею весною, особо Великим постом откроешь банку с соленьем, и так он яростно ударит в нос, что аж голова закружится! И вспомнишь с отрадой, с сладостным предчувствием ожидания начало лета, как ее собирали… На матане, по старой круглобайкальской железной дороге.

Собралась шумная веселая компания. Ширяйчики… Серега, мальчишка шестнадцати лет, смешливый, чернявый и полный, сестра его Инна, четырнадцатилетняя звезда в короткой зеленой юбочке и лосинах. У них дача на Байкале, а я у их родителей в гостях с женой и маленькой дочкой. Подружка Инны Оля Осенькина, местная, с хрупкой фигуркой, чудной улыбкой. Стыдливая и застенчивая, словно Наташа Ростова. И байкальский друг Сереги, сверстник Андрюха Бацунов, крепкий упитанный большеголовый парнишка.

Ранним утром из порта в Слюдянку уходила матаня, состав из двух-трех плацкартных вагонов во главе с кукушкой-тепловозом. А позади еще прицеплен простой вагон, типа военной теплушки, с открытой дверью, для грузовых надобностей. Почему матаня? Да потому что мотается, видимо, из стороны в сторону, когда едешь. По круглобайкалке не разгонишься. Все выступы, повороты, скалы, туннели. Поезд идет со скоростью разве что сорок километров в час. До Слюдянки расстояние в сто с небольшим лишком километров протащится часов за пять-шесть, с многочисленными остановками. Умотает до сна или зевоты…

В последнем вагоне уговорились мы ехать, чтоб не платить деньги в плацкарте. Ребятишки предупредили знакомого машиниста, дабы тормознул на 110-м, где росла в лесу, знали местные, черемша…

Гремит под железным полом вагона стальная колея, наши голоса едва слышно, приходится кричать. Ребятишки в трико, в резиновых сапогах, с кошелками, носятся, бегают по вагону, играют, смеются. Или глазеют на Байкал, что широким вымахом стелется у подножия гористых сопок, где на кромке берега люди кое-как добыли место, чтобы проложить железнодорожное полотно. Чудные пейзажи с замысловатыми вырезами бухточек меняются один за другим. А с другой стороны дороги громоздятся, словно цитадели, бастионы, серые скалы, каждый раз новые, неожиданные в своих формах, отвесах, углублениях, захватывающие дух суровой головокружительной красотой и высотой. И на этих отвесах, глядишь, то зацепилось дерево, сосна или береза, то распустила кудри красная благоуханная саранка с маркими черными усиками. Или душистые лилии усыпали желтыми звездами боле менее пологий спуск-косогор рядом с зеленой березовой рощей. А в распадках между сопок, из них наносит таким густым настоем трав и цветов, что голова хмелеет и кружится, усыпанные каменьями, бегут быстрые и холодные горные ручьи, шумят.

Наконец мы вываливаемся своей заводной гурьбой на 110-м в высокую зеленую траву, чуть не по пояс, мокрую и блестящую от росы. Здесь ни домишки, безлюдье. Только скалы да трава. Когда стихает гул уходящего поезда, наплывает пересвист птиц. Белый столб с черным обводом, табличкой наверху, где написано 110. По окраине полотна вьется едва заметная тропинка, уводящая в лес. По ней-то и топаем, распевая от избытка счастья ли, воли пионерскую:

Где-то там за седьмым перевалом,

Вспыхнет свежий, как детства глоток,

Самый сказочный и небывалый,

Самый волшебный цветок!

Я, недавно воцерковившись, думаю, что эта песня о Царстве Божием. Многие светские художники интуитивно, порой даже не замечая, выражают, что у них в душе. А душа, как известно, по природе христианка!

Особенно старается Инка, ей подтягивает Оля. А мальчишки смеются, передразнивают, тормозят на тропе или стараются столкнуть девчонок на обочину, в канавку.

-Ты, толстый,- шутливо кричу я Сереге, он впереди, - шевели булками.

Серега хохочет:

-Сам ты толстый!

Оля все больше молчит, улыбается, Андрюха упорно и упрямо шагает, не слишком обращая внимания на задиру Инку, подначивавшую его:

-Че-то у нас Андрюша сегодня не поет?

-Не пою, значит, не хочу, - отвечает он, хорошо улыбаясь при этом. Видимо, Инка ему тоже не безразлична, как он ей.

По косогору в соснах и осинах с редкими кедрушками и березами начинает попадаться черемша. Торчат зеленые, словно узкая ладошка ландыша, листочки. Но главное не листочек, а стебель, сочный, сырой, красноватый, с горчинкой и чуть сладкий. Дикий лук или чеснок тайги. Когда жуешь, аж палит в горле. Но палит приятно. И жжет в животе. А все равно ешь, собирая. В черемше все витамины! Раньше заключенные при царе спасались весною от цинги, собирая ее на островах, откуда не сбежать, и куда их ненадолго выпускали. И десны переставали кровоточить. Вот что за чудо мы собираем. Из иных листиков точат белые пушистые цветочки на твердом высоком и круглом стебле. Так цветет и плодится черемша. Их мы стараемся не рвать. Пусть еще вырастает сибирская целебная травка!

Скоро, к обеду наши котомки уже полнятся. Мы и нажевались уже вдоволь, аж отрыгается огненно в нос густым запахом. Пора бы и возвращаться. После обеда, ближе к вечеру пойдет назад матаня, машинист должен увидеть нас, иначе не тормознет. Мы располагаемся поесть в траве, доставая из торбочек, что положили нам дома. Черемша раздразнила аппетит, лопаем дружно, все вкусно! И хлеб, и колбаса, и котлеты, тефтели!.. Обратной тропой с косогора идти не очень ловко, тебе несет вперед. Но по тропинке с корнями от дерев и вывороченными кое-где камнями не разгонишься. Кругом густая зелень, деревья, трава, кустарники тайги. И не продраться обочиной. Жарко стало, роса давно обсохла, и даже в полутемном лесу под хвоей и листьями становится душно. Душной влаги добавляет сам лес. Мы уже не поем, больше пыхтим. Наконец чрез полчасика блеснул в урезе скал голубой, ясный и солнечный Байкал! Он, кажется, даже искрит от радости в этот славный денечек! Последние пятьдесят метров мы уже весело, вприпрыжку мчимся к воде. От Байкала веет, несет вожделенной свежестью и прохладой! С насыпи, по большим валунам спускаемся к берегу, где небольшая волна плещет, ласкается и лижет его.

-Надо осмотреться!- говорю я. –От клещей!

-Пойдем, Инна, за те камни,- зовет Оленька за огромные громоздкие валуны в метрах тридцати от нас, отвалившиеся, верно, от скал еще в доисторические времена.

Мы с мальчишками, когда уходят девчонки, скидываем с себя одежонку, шарим в головах, среди волос эту пакость мелкую.

Серега кричит:

-Во, я нашел!

У него по белой футболке ползет клещ.

-Стряхивай в воду, или давай сожгем,- предлагает Андрюха.

Они запаляют спичку, и я с удовольствием наблюдаю, как корчится на камне эта тварь. Хорошо - не успела укусить.

-Во, и у меня есть, - находит Андрюха на одежде клеща.

У меня чешется под мышкой. Заглянув туда, с омерзением вижу вцепившегося в тело клеща. Быстро его вырываю и бросаю в Байкал.

-Укусил, собака!

На месте укуса остается красное пятнышко. Теперь ходи и бойся – не заразный ли?

Чтобы обезопасить себя от твари, не любящей воду, в дождь и обильную росу клещ почти не кусает, а теперь в солнцепек вылез и где-то прицепился к одежде, бросаюсь в Байкал. Мальчишки тоже. Вода ледяная, месяц назад сошел только лед с озера. Обжигает тело, сдавливает легкие, сводит дух. Как ошпаренные выскакиваем назад, ломит ноги, пока вылазишь по неровному в камнях дну. Зато смыли жар и пот. Осталось толком выхлопать одежду. Подходят девчонки.

-Ну, че, нашли клещину? - задорно выкрикивает Серега.

Оля скромно и тихо улыбается:

-Нашли.

-Стряхнули, на волосах были, - добавляет Инна.

-Мы тоже нашли, Володю даже укусил, - хихикает Серега, как будто это так здорово или даже приятно быть укушенным клещом. Пока обсыхаем, парни лазят по большим валунам у берега, бросают плоские камни-блинчики, кто дальше. Девчонки заняты собой! Байкал, сегодня кроткий, стелется, ласкается у наших ног, словно кошка. Словно никогда он и не бывает бурным, штормовым и грозным, страшным в своей свирепой ярости. Но я то знаю – рассказывал капитан небольшого катера - как однажды, попав в передрягу, молился и русскому Богу, Николе, и бурятскому бурхану, чтобы спастись самому и спасти пассажиров:

-Ну, я-то ладно, Боже, ты знаешь, грешный. Мне поделом! Ну, они то за что будут гибнуть?!

И услышал Господь такую молитву не за себя, за других в первую очередь. Прошли страшный и опасный мыс у берега, где катер так валяло с борта на борт, только что не переворачивало!..

Захватывающая даль тихого сегодня Байкала кончается далеко на той стороне смутными очертаниями гор с розовыми кучевыми облаками над белыми вершинами, где еще лежит снег! Отсюда, за километров семьдесят наискосок видно, как дымит на Байкал труба печально известного целлюлозно-бумажного комбината…

Когда уже в животе снова начинает урчать и сосать, в полнозвучную тишину, убаюканную легким трепетным ветерком в листве, плещущую волной, с трелями птиц из гущины таежных зарослей и жарким стрекотом кузнечиков, вплетается инородный звук.

-Моторка или самолет?..

Серега привстает с вылизанного волнами, белесого, как бивень огромного мамонта, бревна, и глядит на ясное голубое небо, где ничего не видно. По Байкалу из-за мыса ни справа, ни слева тоже нет ни катера, ни моторки.

-Матаня!- утверждает Андрюха, сидящий на большом валуне. –Моторка не так гудит.

Разморенные солнцем, подскакиваем, собирая манатки и кошелки с торчащей в них зеленой черемшой. Нагревшись, она еще сильнее, острее пахнет. По насыпи карабкаемся быстро в горку. Скоро уже яснее за поворотом слышен гул идущего поезда, который то нарастает, то затихает там, за многими выворотами из скал - подбирает тепловоз туристов по дороге. Серега ложится на горячие рельсы ухом и слушает:

-Гудит, - замечает он.

Андрюха тоже слушает:

-Ага!

Ну, вон и матаня, вырывается из-за ближайшего к нам поворота и весело дымит трубой. Подъезжая, скрипит, тормозя колесами. Мы, подсадив девчонок, и вскочив в теплушку, машем машинисту. Звучит свисток, поезд набирает ход, везет нас усталых домой.

Вечером на даче точатся ножи. Нас вкусно кормят моя жена и дородная Галя, мать Сереги и Инны. На освободившийся после еды стол вываливается дурманными охапками черемша.

-О, много набрали! - хвалит чернявая, похожая на цыганку Галя. –Надо было Кирилла позвать или деду Петю. У них всегда почему-то засолка лучше получается, - говорит она о соседях по даче. Ну, ладно, седня некогда, поздно уже, в другой раз спросим…

Начинается резка. Я и Серега на большой разделочной доске круглыми дольками кромсаем стебель, откидывая при этом лист. Женщины слоями его кладут в большую кастрюлю и трехлитровую банку, сверху присыпая белой солью. Ах, как хороша черемша под сметанкой на столе под рюмашку водки зимой! Густой запах чудо-травы еще долго, после того как последний пучок искрошен, витает в избе. Даже засыпаешь, а черемшой все терпко и приятно пахнет. Ее зеленые листья маячат перед закрытыми глазами, качаются в полудреме вместе с блистающим Байкалом, рельсами и тайгой!