Замуж – не напасть

 

Лиза и Мая хоронили маму под ледяным ноябрьским дождем. Сашка, муж Маи, поддерживал под руку тестя. Игорь, Лизин муж, вел под руки ее и Маю. Родных немного, больше соседи да сослуживцы, кто не испугался простудиться на студеном ветру.

Лизавета тяжело дышала, будто не стояла, а бежала куда-то. Куда бежать-то на восьмом месяце, и не девочка, под тридцать уже. Ребеночек не шевелится, спит что ли, хоть бы домой поскорее, лечь под одеяло, забыться сном. Семь месяцев почитай проспала! Бабы на работе говорят, что ребенок крикуном будет, наперед дает отоспаться. Пусть и крикун, только бы был, устала на чужих любоваться.

До двадцати восьми лет никто замуж ее не звал, даже и в кино ни разу с парнем не была. Танцевала на свадьбах с чужими, да по второму разу и танцевать не звали. И почему так? Лицом пошла в отцову родню: чернявая, в кости широкая, лицом смуглая, - не красавица, конечно, но и не урод какой! Вон, в Грузию по путевке ездила, так один привязался, до утра под окнами кричал «Лиз-авэ-та», еле отцепилась. И кому интересно, что ты готовишь вкусно, что вязать и шить умеешь, что детей любишь, когда перед носом крутятся смазливенькие худышки. Нет, чтобы Лизаветой заинтересоваться, да узнать ее получше, да понять, что она самая для семейной жизни хорошая и есть! А то, что внешность обыкновенная, да пару килограммов лишних, – так зато добрая она, внимательная, заботливая, а главное, о семье мечтает, не о гулянках! Только парни этого на расстоянии отгадать-то не могли, а поближе с ней познакомиться как-то не получалось. Да и работала она в женском коллективе. У них в сберкассе из восемнадцати женщин десять одинокие, а мужчина один – заведующий. И он пожилой, женатый и жизнью заклеванный. Где ж они, женихи эти!?

Как двадцать восемь минуло, решила Лизавета, что сама мужа не найдет. Хлопнула по праздничному столу ладонью и объявила: «Сватайте, а то так и останусь одна!»

Сваху к ним привела мамина двоюродная сестра Нина. Сваха глянула на нее и сразу приговор вынесла: «Чисто в яврейскую породу пошла, потому парни и нос воротят!»

«И что ж теперь?» - испугалась Лизавета.

«А ничего, надо за яврея идти. Вот мать твоя, Дуся, за явреем живет, и Клавка с Нового Базара, и Маруся, соседка ваша. Бася толстая - сама яврейка! Как богато живет, вазы в серванте - с ведро!»

Лизавета слушала и соглашалась, убеждая себя, что за «явреем» хорошо, что он будет добрым и пить будет мало, что у нее будет сервант и вазы и что там еще... Все, в общем, будет, как у людей. Сваха обещала похлопотать. Напилась она чаю, выпила рюмочку с Дусей и Ниной и ушла. Хлопотать.

Хлопотала недолго. Через пару дней, в пятницу, пришла к ужину, и «под компот» выложила новость. Нашла она жениха, завтра приведет в гости вместе с матерью. Лизавета сразу почувствовала, что сказано не все. Сваха выплюнула косточку от вишни и продолжала: «Жених инженер, тридцать два года, хороший парень, не очень из себя видный, но хоро-ош-ший!»

«Как звать-то его?- спросил отец.

«Игорем, вообще-то он Иосиф, но все его Игорем зовут!» - объявила Сваха. Отец фыркнул, но ничего не сказал, решил, видно, что еще не известно, может и вправду хороший парень.

«А чего ж он до сих пор холостой?» - выпытывала мать.

«Болел он! Вы не подумайте, ничего такого заразного, и ничего серьезного, не рак, не этот, туберкулоз. Просто, страдал болезнью Геморрой!» - защищала жениха Сваха. Она так и произнесла болезнь Геморрой с большой буквы. Лизавета даже прониклась уважением. Какая такая болезнь страшная, что парень жениться не мог, болел все!

Мать даже испугалась: «А жениться-то с такой болезнью можно? А то...» «Милая ты моя! – завопила Сваха. - Дусенька, разве ж я тебя плохо выдала? Разве ж ты на меня в обиде? Ты вспомни, как после войны с мужиками было туго, а я нашла, да негулящего, да непьющего!»

Отец закашлялся - и быстренько на балкон.

Мать стала расспрашивать про семью, родителей, да про жилплощадь. Выходило так: отец этого жениха помер, мать одна, а квартира большая, три комнаты. Братья оба уехали, живут далеко, женаты. Только Игорь этот еще не женат, но хочет жениться, и Лизаветой заинтересовался. С серьезными намерениями и для совместной жизни.

«Завтра и придет со своими намерениями знакомиться!» - подумала Лизавета.

И снова стала мечтать, как будет в ЗАГС ехать в белом платье, как все будут завидовать, ну и про вазы в серванте тоже. Жених же ей представлялся, отчего то, с чубчиком приглаженным, в очках (инженер же все-таки), в костюме с галстуком и с букетом в руках. У нее даже рука вспотела, так хотелось ей букет этот в руку взять!

«Ну, а изъян в нем какой? – допытывалась мать. - Кроме болезни, что-то ведь еще должно быть!»

«Милая моя! – опять заголосила Сваха. - И все-то тебе неймется, все-то ты ищешь. Гляди, до каких лет девку допустила холостую ходить! Другие-то уже по трое детей имеют!»

Лизавета голову скромно опустила: против правды не попрешь. А Сваха быстренько распрощалась.

Назавтра и квартира сияла, и стол накрыли, и за отцом приглядывали, чтобы до времени не выпил. Лизавета надела платье хорошее, красными розами по белому шелку. Не самое свое нарядное платье, но и каждый день в таком не ходят, босоножки красные, обруч в волосах. Поверх повязала фартук нарядный, покупной с оборками. И настроение было прекрасное: она уже все для себя решила, и про жениха, и про свадьбу. Только не получалось мысленно называть жениха по имени – «жених» и «жених». Но решила, что привыкнет, это не сразу, вот познакомиться, тогда и пойдет. Дождаться не могла гостей, на балкон каждые две минуты выскакивала. И дождалась! Первой Сваха шла, за ней «под ручку» свекровь будущая с Женихом. Жених шагал важно, со значением, «с намерениями», вспомнила Лизавета. Первое, что бросилось в глаза Лизавете, смотревшей с балкона, - здоровенная лысина и два больших очка. Она и представляла очки, но маленькие, стеклышками, а у этого жениха на больших ушах сидели два огромных колеса в рыжей оправе и сияли эти очки на весь двор. Был жених, правда, в костюме, но пиджак болтался на нем пузырем, а брючины казались пустыми, туфли зато торчали чуть не на полметра из-под штанов. Лизавета метнулась с балкона в спальню, по пути успев крикнуть матери:

«Мама, я больна, я не выйду к ним, скажи, пусть уходят!»

В спальне прыгнула она на кровать под самую стенку, поджала коленки и заплакала. И почему все так несправедливо? Майка давно уже замужем, и красивая она, и муж любит, и дочка у них! И Сашка у нее не урод худущий, а парень хоть куда, чубатый, веселый. И подруги Ира, Валька, и Наташа – все замужем. Лизавета вдруг подумала, что свадьба и сервант еще не весь комплект. Надо же еще и в постель с ним ложиться!

«Нет, - подумала она, - с этим женихом я не смогу, ничего не будет, надо выйти и все им сказать!» Она вспомнила, как выходила замуж подруга Ира, как боялась она всего этого, тряслась прямо, а Валька ее уговаривала, что это как клизму поставить: не очень приятно, но полезно и выхода другого нет. Может и у нее выхода нет?

Дверь в спальню скрипнула, Лизавета еще больше колени к животу подтянула, голову спрятала. Мать уговаривать начнет - пусть даже не пытается!

«Здравствуйте, Лиза! - вдруг услышала она. - Какие у Вас красивые ноги! Извините... А меня Игорем зовут! Давайте знакомиться, я о Вас столько хорошего слышал!»

«Господи! - ахнула про себя Лизавета. - Сижу, корова, платье чуть не до пупа задралось, а он и рад, вылупился, как на выставке!»

Голову подняла, и прямо перед собой увидела глаза. Глаза были круглые и совершенно беззащитные, как у ребенка, ресницы белесые моргали. Сам жених сидел на кровати и протягивал ей руку, знакомиться, значит. Был он страшно худой, щеки впалые, лысина и та казалась тощей. Лизавета вспомнила про болезнь с большой буквы. Ну, как такого обидишь? И больной, и на глаза слабый, и никто еще не говорил ей, что ноги у нее красивые, про ноги с ней вообще никто не говорил... Она вытерла слезы нарядным фартуком и, вспомнив материны вопросы про изъян, спросила: «А Вы пьющий?»

Жених улыбнулся и сказал: «Конечно пьющий, я даже вино принес сладкое, венгерское, отпраздновать наше знакомство. Пойдемте вино открывать!»

 

Через три месяца Лизавета почти совсем перестала его бояться, хотя имя его все еще давалось с трудом, перекатывалось долго во рту прежде чем выскочить наружу: «Иггор» или «Игор», а то и «Игерь». Свекровь, Дора Борисовна, только губы поджимала, но не поправляла и на том спасибо. Понимала, видно, что к Игорю ее тоже нужно привыкнуть. А вот маме с папой свекровь ее будущая сказала, что, мол, дочку они хорошую воспитали: все по дому делать умеет, и не ленивая, сразу видно. И хотя к Лизе с доверительными разговорами не лезла, между делом подсказала ей какое платье свадебное ей к лицу, какую фату подобрать. Туфли белые ей принесла, по-знакомству где-то купила. Только очень уж вежливая Дора Борисовна с Лизаветой была, словно и не родная. Может тоже приглядывалась?

А вот Игорь просто расцвел, даже лысина заблестела. Лизавета сама подобрала ему новые очки, и пирожки пекла, чтобы он поправился. А сама все представляла, как пойдет с ним под руку по двору, и как все соседи смотреть будут, и... хорошо, в общем, будет! А в серванте у Доры Борисовны, и вправду, стояли большие хрустальные вазы, так что все мечты готовы были исполниться.

За неделю до свадьбы Игорь зашел после работы поесть пирожков. Мама с папой тут же засобирались гулять, но он их остановил: «Есть у меня разговор серьезный, вы останьтесь, мы же почти одна семья!» У Лизаветы сердце упало, вот он, изъян-то! И рассказал жених, что братья его десять лет назад уехали в далекую Австралию. Там им очень, мол, хорошо, и зовут его и мать к себе, ну, и Лизавету, теперь, значит тоже. А если они ехать не хотят, или, скажем, Лизавета не желает, то может и не надо жениться, и свадьбу отменить, и все прочее, пока не поздно. Лизавета слушала и глаза поднять боялась, вот ведь как легко все разрушить, и свадьбу и семью и сервант с вазами. Как же это ехать на другой конец света, да на чужом языке лопотать, без единой живой души знакомой, без семьи, без родных. А кто родителей присмотрит на старости, а когда ребеночек будет, кто поможет, не Дора Борисовна же! А Майка, а племяшка Леночка... Правду говорят, замуж не напасть, как бы замужем... Игорь долго рассказывал о своих братьях, что они делают, какие у них дома и какие машины, потом как-то замялся и засобирался домой. На прощание попросил подумать и дать ответ поскорее.

Почти сразу как он ушел, позвонила Сваха, и стала мать убеждать, чтоб даже не думали жениху отказывать, мол, кто возьмет ее замуж, если жених за неделю до свадьбы сбежал, а разбираться почему сбежал никто не будет. Вот, мол, какая девка вредная, что от нее аж в Австралию мужик рванул!

Наутро, благо суббота была, поехали все к Майке с Санькой. И сестре двоюродной Нине мать позвонила, и тетю Лизу велела привести. Сели у Майки за столом и все выложили: про жениха, про подлую сваху, которая, конечно же, все знала, да скрыла, змея подколодная, про Австралию, и про изъян, который мать нюхом чуяла. Лизавета ждала, что все кинутся ее утешать, уговаривать, что свет клином не сошелся, что найдет она еще лучше. Всю дорогу мысленно репетировала как скажет им, чтобы слова не тратили даром, что она все понимает, что семья - это святое, и прочее. Короче, жила без Австралии – и дальше будет! Мать закончила Сваху ругать и посмотрела на Сашку. Не на отца, а на Сашку почему-то.

А Сашка чубом мотнул и спросил: «А ты-то как думаешь, Лизавета? Ты любишь-то его, или просто замуж идешь?»

И Лизавета вдруг совершенно неожиданно сказала: «Я смогу к нему привыкнуть, может и полюблю потом. А кто меня другой меня возьмет? Сваха разнесет по всему городу...»

«Резонно! - сказал Сашка. - А мы все к тебе в Австралию приедем. Пару лет – и снова вместе!»

 

И свадьбу отгуляли, и «про клизму» оказалось совсем не так плохо. И Дора Борисовна не очень доставала, было бы в доме чисто, и еда наварена, она и не пристает. А как Лизавета забеременела – вообще к ней подобрела. То апельсинов принесет, то халвы свежей: «Ешь, Лиза, тебе нужны силы, ребенок свое требует!» Старшие братья Игоря женаты, а детей, оказывается, у них нету, - вот Дора Борисовна Лизавету и обхаживает. А как же, первый внук, либо внучка, сколько лет дожидалась!

Игорь, как узнал, что ребеночек у них будет, вообще расцвел.

«Лизавета, - говорит, - чудо ты мое!»

И все вроде сложилось как мечталось Лизавете: и муж, и семья, и квартира кооперативная в три комнаты, и ребеночек. А про отъезд в Австралию и она думать забыла!

Тут-то беда и подоспела!

Дуся, мама Лизаветы и Майки, сгорела за полгода от рака.

 

Едем!

 

Рожала Лизавета тяжело. Все подружки говорили ей, что оглянуться не успеешь, как родишь, «с твоим-то тазом!». А промучилась она в предродовой двадцать шесть часов. Спать в тот день легли рано, а к десяти часам проснулась Лизавета от боли в спине. Поняла – началось. Растолкала Игоря, чтоб помог одеться да в скорую помощь позвонил. Дора Борисовна проснулась, стала суетиться, хвататься за пакет пластиковый, две недели как сложенный и у дверей дожидавшийся. К телефону подбежала, трубку у Игоря забрала и: «Что вы говорите «первые роды!», да у нее уже схватки с интервалом в минуту!» Трубку телефонную бросила: «Игорь, надевай ей сапоги, они сейчас приедут!» И вдруг заплакала навзрыд: «Ли... Лизонька, доченька...» Игорь и так сам не свой был, а теперь стоял и не знал, кого раньше успокаивать.

Вышли они потихонечку во двор, походили минут пять по снежной тропинке перед подъездом, машина и подъехала. Как приехали в роддом - Лизавета уже еле-еле из машины выползла, так хватало, а как в предродовую отвели – отпустило. И пошло: то сильные схватки каждую минуту, то на полчаса отпускает, потом опять все с начала. Утром акушерка приходила, давление ей померила, а потом весь день никто ее не беспокоил, так одна в палате и мучилась. Завтрак приносили, обед, потом и ужин – так и унесли тарелки нетронутые.

Когда боль отпускала, подходила Лизавета к окну и смотрела сверху, как Игорь перед роддомом мается. Ночью один стоял, а с первым троллейбусом приехала Дора Борисовна. После обеда видела она Майку с Леночкой. Часам к пяти Дора Борисовна вернулась, Лизавете рукой махала. Примерно через полчаса, когда Лизавете опять полегчало, пришел к ней моложавый веселый доктор. Смотрел, слушал, шуршал бумажками в ее папке с анализами, а потом изрек, обращаясь к акушерке: «Так ведь ей уже почти тридцать! И о чем она раньше думала? В двадцать лет рожать надо, а не надеяться, что в тридцать спасут!» Лизавета поняла, что она умирает и, слава Б-гу, будет конец ее мучениям. Стало ей легко на душе, она даже задремала, когда боль в очередной раз отпустила. Попозже, темно уже было, пришел Сашка. Она видела, как Игорь что-то ему говорил, как Дора Борисовна Сашку за руки хватала. А потом Сашка побежал внутрь.

Нянечка, что принесла ей банку с соком, ахала, что какой-де у этой роженицы мужик строптивый, как он разорался внизу, да требует вызвать главного, да кричит-то как! Следом за нянечкой пришла старенькая акушерка. Живот ей погладила и спросила, как давно она в туалете была. В туалете Лизавета была еще дома, вчера, то есть. Так она акушерке и сказала, прежде чем в обморок упасть. Доченька ее, Аля, родилась ровно через полчаса, после того как мочу катетером вывели. А не стал бы Сашка скандалить, кто его знает, может, и правда померла бы.

После всего пережитого в роддоме, Лизавета стала думать, что как бы плохо в этой Австралии не было, а хуже чем здесь не будет. И Игорь с ней соглашался, и Дора Борисовна поддерживала. И за Аленьку маленькую было страшно. Не прошло и полгода, и разрешение на выезд, в конце концов, дали.

«Едем! – сказал Игорь. Наконец-то будем снова вместе!»

«Вы-то вместе, - думала Лизавета, - а я... Майке, единственной на свете, могу на Дору Борисовну пожаловаться. Сашка пропасть не даст, что здесь, что в этой Австралии. Папа совсем один... Мама здесь навсегда остается...»

Игоря с работы уволили, телефон им отключили. Приходили к ним чужие люди, приценивались к мебели, коврам, книгам. Игорь целыми днями мотался по разным учреждениям, собирал какие-то справки, продавал квартиру, отдавал какие-то документы переводчику. И незнакомая Австралия вторгалась в Лизину жизнь, по частям отвоевывая от привычного быта целые куски. Дора Борисовна каждый день ходила к дантисту. Сыновья настоятельно ей советовали убрать все золотые коронки. Игорь учился водить машину, пропадал на автополигоне на Старом городе. По вечерам иногда ездил практиковаться с Сашкой на его «Москвиче». Лизавета поймала себя на том, что стала на вещи в доме смотреть по-особому: брать или не брать.

Майка помогала собирать вещи, забирала Аленьку к себе, когда они ездили в Москву за визами, потом в Киев за билетами. Сашка помогал Игорю грузить вещи, которые отправляли контейнером. Когда зашел он в квартиру руки помыть, Лизавета возьми да и скажи: «Ты, Саш, только не обмани меня, приезжай к нам в Австралию!»

Сашка рассмеялся: «Я-то? Я еще тебя не обманывал и сейчас не собираюсь. Сказал приедем – железно! Ты вот не передумай нас к себе позвать!»

Лизавета даже рассмеялась Сашкиной шутке. А он, как оказалось, совсем и не шутил.

На проверку багажа пошли Лизавета с Майкой сами. Сашку решили не пускать: с таможенниками спорить - себе дороже станет. Пока Игорь с товарищем выгружали столы да стулья, смотрели они как проверяли багаж у других выезжающих. Майка даже узнала их, в школе когда-то вместе учились. В школе-то все были равны, а сейчас... Смотрели они во все глаза, как таможенники только что не обнюхивали импортный музыкальный центр, мебель красного дерева с гнутыми ножками и золочеными стеклами, ковры да сервизы. Все новое в фабричной еще упаковке. Там на таможне у Лизаветы просто сердце разболелось, когда таможенник обвел скучающим глазом их вещи: одеяла пуховые, простыни-полотенца, два набора кухонной посуды в красный горошек, сервиз столовый, сервиз чайный, одежда. Даже вазы и прочий хрусталь, так тщательно в подушки упакованный, впечатления не произвели. «Техника какая-нибудь есть?» - спросил таможенник.

«Комбайн кухонный...» - пролепетала Лизавета.

«Ну, грузите». - скучным голосом разрешил он и отошел.

Вечером дома Игорь обнял ее за плечи и утешил: «Мы еще выбьемся в люди! В Австралии, дай только срок, станем на ноги, и все у нас будет! Дом свой купим, мебель такую же, Альке игрушки самые-самые. Братья помогут, они давно там живут. Мы еще лучше других устроимся!»

С тем и поехали...

Лизавета попрощалась с папой на рассвете. Папа в Киев провожать не ехал, оставался дома с Леночкой и маленьким Аликом. Вез их, конечно, Сашка. Машина нагружена до предела: их пятеро, да Алька на коленях, баулы с вещами, что в багаж сдавать (20 кило на человека - вот попробуй уложиться!). Еще сумки, что с собой в самолет разрешают – ручная кладь - не более пяти килограмм, но в каждой килограмм по пятнадцати. Эти сумки взвешивать не будут, их лишь бы донести до самолета, не скривившись от тяжести. Да плюс сумка с Алькиными вещами, может быть, ее не посчитают. Да еще их с Дорой Борисовной сумочки: в них документы и деньги поровну разделенные, чтобы, если украдут, то только половину – это Дора Борисовна придумала. Ехали во всем новом, в негнущихся еще джинсах, в кроссовках (самых импортных!). Только Альку везли в стареньком еще Леночкином комбинезоне: за дорогу обязательно запачкается, а в аэропорту переоденут во все новое. Была, значит, еще одна сумка с Алькиными вещами. Еще втиснули в багажник пакет с бутербродами – самолет только в три часа дня, не сидеть же голодными. Травиться общепитовской едой на прощание никому не хотелось. Еще везли две бутылки с водой, две с минералкой, одну с шампанским (Санька прихватил!). В общем, машина только что брюхом по земле не тащилась – рессоры просели до упора. Потихоньку-полегоньку доехали до Борисполя к полудню. Альку два раза укачало, да четыре раза ей подгузники меняли – тоже на ходу в полной машине не извернешься. Счастье еще, что родня Игоря прислала им в подарок резиновые непромокаемые штанишки для девчонки, а то бы всех обмочила!

Доехали, в общем, и на том спасибо. Быстренько разгрузились, перетащили вещи в стекляшку аэропорта. Альку спала, измученная, положили ее на баулы – даже не шевельнулась.

До регистрации еще час оставался. Поели бутербродов, кофе из большого Сашкиного термоса пили. И говорили друг друга перебивая, а о чем говорили Лизавета не помнила. Помнила только, что все хотела сказать что-то очень важное Майке и Сашке, а говорилось все не то. Главного она им так и не сказала: что они у нее самые близкие, что без них она пропадет, чтоб ехали к ней обязательно, чтоб... Главное им Игорь сказал. Поднял пластиковый стаканчик с шампанским, обнял Лизавету за плечи, и сказал: «За ваш приезд! Как ни хорошо мы там жить будем, а Лизе без вас будет плохо. Я, конечно, всегда с ней буду, мама, Аленька, а вы – самые родные. И папу берегите. За воссоединение!»

Тут и объявили регистрацию.

Баулы их, в специальной мастерской по знакомству пошиты, (каждый баул только триста граммов весит, а материал крепкий как парашютный шелк!) велели на стол выгрузить.

«Так, белья постельного четыре комплекта, а можно только два! Простыней детских шесть, а можно только четыре, а...»

Какие-то вещи откладывали в сторону, какие-то бросали обратно в баул, для Лизаветы было все как в тумане.

«Где ваши золотые изделия?» Игорь взял Лизавету за руку и положил руку ее на стол перед таможенницей.

«Обручалка и кольцо? А какая их стоимость? Стоимость не должна превышать десять минимальных зарплат!»

Тут Сашка, стоящий по другую сторону барьера, громко сказал, глядя в другую сторону: «Гелт, Гоша, гелт!» Лизавета вдруг вспомнила, что «гелт» это деньги. Тетя Рахиль, навещая родителей, всегда говорила с папой на этом странном идиш, похожим на немецкий, которому она с Майкой безуспешно пытались научиться в школе. Игорь, видно, про гелт тоже понял, потому что стал весь красный, а рукой в карман скользнул и вынул заготовленную по Сашкиному совету стодолларовую бумажку.

«Следующий баул ставьте!» - безразличным голосом приказала таможенница. Стодолларовая бумажка улеглась под тяжелый баул на столе, только краешек ее чуть выглядывал. Таможенница лениво пошевелила рукой в вещах: «Ну, здесь у вас я вижу все в порядке. - Она подняла ворох только что отложенных в сторону вещей и впихнула их в баул. – Забирайте!» Пока Игорь тянул громоздкий баул со стола, купюра, как по волшебству, исчезла. Дора Борисовна перехватила малышку, а Лизавета запихала вещи в первый баул, чтобы по весу добрать до заветных двадцать кило. Третий баул смотреть не стали.

Паспортный контроль разбудил Альку, она начала кукситься, потом ударилась в рев, а старательный пограничник, молоденький паренек, требовал, чтоб ребенок замолчал. Ему, дескать, надо сверить фотографию, а то, может, они другого ребенка вывозят. Алька молчать не захотела и завелась пуще. Лизавета тогда, накрывшись кофтой, дала ей грудь. Алька довольно чмокала, а пограничник требовал у Игоря, чтоб ему доказали, что ребенок «ихний». Дора Борисовна не выдержала: «Ну, какие еще доказательства вам нужны, молодой человек, если ребенок у матери грудь сосет? - спросила она своим голосом школьной учительницы. - Если это не ее дитя, то откуда же молоко?!»

Бедный пограничник, закрасневшись как буряк, буркнул им «Проходите!», и всунул Игорю в руки их паспорта и Алькин вкладыш с фотографией двухмесячной давности.

«Разве можно маленьких по фотографии опознать? – думала Лизавета, вытирая слезы. – Они ведь каждую неделю меняются! Алька и не похожа на это фото совсем!»

«Просто еще один советский идиотизм. – объяснила уже в самолете Дора Борисовна. - Те, кто эти правила сочиняли, были очень заняты, чтобы на собственных младенцев смотреть почаще, а может и детей совсем не имели. Все, дети, этот кошмар кончился – мы вырвались!»

 

«Передаемо з городу Мельбурну...»

 

Полет для Лизаветы сплошным мучением обернулся. До Варшавы летели маленьким самолетом, и ее всю дорогу тошнило. Вылетели в Бангкок - Алька завелась, все руки отмотала, плакала. Заснет на полчаса, а только Лизавета станет засыпать, – опять заорет. И не походишь с ней – негде, так вот всю ночь и промучились. Когда пересаживались в австралийский Квонтас, их проводили в самолет вперед всех, посадили в первый ряд, и, сразу же как взлетели, принесли специальную люльку для Аленьки. Та, как только в люльку легла, сразу глаза закрыла и проспала 10 часов подряд почти до самого приземления. Лизавета ей, спящей, два раза меняла пеленки, хотела кормить, но девчонка спала как убитая. За час до приземления проснулась малышка, и так громко заорала, что прибежали сразу две стюардессы. Молока Альке хватило: обе груди высосала, но наелась, заулыбалась, и даже при посадке не плакала. Лизавета ее в новый костюмчик переодела, пеленки сменила, резиновые штанишки поверх напялила. Вот, мол, какая у нас девчушка красавица, для новой родни напоказ!

По коридорам аэропорта шли, казалось, целую вечность, потом стояли в очереди на паспортный контроль. Очередь довольно резво двигалась. Игорь положил на барьер паспорта с Алькиным вкладышем. Таможенник улыбнулся и сказал что-то вроде «какая красивая бэби», потом по очереди улыбался всем троим, вручая паспорта. Багаж и вовсе не проверяли. Игорь прикатил откуда-то две тележки, погрузил вещи, вручил Альку Доре Борисовне, и пошли они на выход.

«Вперед, навстречу новой жизни!» - пошутил он.

Доплелись, усталые, до выхода. Лизавета глянула и глазам своим не поверила: у выхода встречает их Игорь, только одет совсем по-летнему, в шорты и майку.

«А ноги-то в шортах уж такие тощие и кривые!» - только подумала она, и потеряла сознание, скользнув тихонько на пол.

Домой к старшему брату, где их ждали за столом, приехали они, поэтому, с опозданием. Жена старшего брата Толи, Инна, только плечами передернула: «Какие нежности! А у нас все простыло давно!»

Жена младшего брата, того, который так удивил Лизавету в аэропорту (уж так этот Давид похож на Игоря – даже страшно!), Мила, еще приветливее была: «Мясо жарить уже поздно! Садитесь, без мяса что-нибудь поедим!»

«Вещи, вещи не разгружайте! – суетилась Инна. – Они же поедят, и к себе поедут!»

Встретив недоуменный Лизаветин взгляд, Мила пояснила: «Вам уже квартира готова. Толя снял неделю назад. Мебель себе купите, вам прямо домой доставят. А мы Алле вашей коляску купили - подарок, так что ей есть где спать первое время».

Сели все за стол. Братья выпили. Лизавета, быстро проглотив что поближе стояло, села на диван в уголке кормить Альку. Молока почти не было, Алька грызла ей грудь, но ничего не получала. Потом заныла, горько так заплакала, словно хотела сказать: «Зачем мы здесь? Здесь ведь даже молока не дают!» Лизавета чуть сама не завыла.

«Молока нет! – всполошилась Дора Борисовна. – Надо какую-нибудь смесь купить, покормить маленькую!» К неудовольствию Инны, Толя уехал за какой-то «формулой». Привез большую коробку этой самой «формулы», по дороге еще молока прихватил и какие-то баночки с детским питанием. Аля ела с удовольствием. А Инна сразу же сказала, что пора кончать с грудным кормлением, ребенку скоро десять месяцев, а в Австралии никто так долго не кормит.

«И как ты, Лиза, на работу пойдешь с молоком? Русские кормящих вообще на работу не берут!»

«Как же я на работу пойду? – всполошилась Лизавета. – А куда я Альку дену?» «Туда же куда и все, – пояснили ей, - в садик. Ты же не собираешься сидеть дома с ребенком. Такое только очень богатые люди могут себе позволить. Здесь тебе не Рашка!»

Сколько потом Лизавета слышала это самое «не Рашка» - не сосчитать!

Отвезли их, короче говоря, вместе со всеми их баулами и сумками, на квартиру, что для них сняли. Было там три комнаты и кухня. На кухне стоял старый холодильник, эмаль облуплена кое-где, но гудел, работал, значит. Давид сказал им, что купил и сам завез его по секрету, чтоб жена не знала.

«Будут деньги – отдадите!» – сказал он.

Старший, Толя, купил где-то старые кровати, стол на кухню и три круглых табуретки.

«Все необходимое на первое время у вас есть. – сказал он. - Другие на полу неделями спят, а мы вам все приготовили!»

«Или в отеле живут, за день платят сколько вы за неделю платить будете!» – добавил Давид. Хлопнул Игоря по плечу: «Мы вам еще и на работу поможем устроиться!»

С тем и ушли они.

Лизавета кое-как помыла Аленьку под краном над треснутой ванной. Пока мыла, Игорь все пытался ей объяснить, что обижаться на них не надо, что они родня, а сам он Толю шестнадцать лет не видал – кто хочешь чужим станет.

«Додик уехал десять лет назад, - говорил он, - я даже от него отвык. И женились они здесь...»

Он подхватил Альку в полотенце и отнес на кровать, которую Дора Борисовна успела застелить. Простыни их были малы для большой кровати, пришлось постелить сразу две. Вместо подушек придумала она положить одеяла, накрыв их другой простыней. Пока Лизавета Альку одевала, Игорь стал коляску раскладывать – подарок Аленьке от тетей и дядей. Дора Борисовна заглянула внутрь и ахнула – коляска-то внутри вся плесенью покрыта! Тут Лизавета уже не сдержалась и расплакалась. Плакала за мамой, которая чувствовала «изъян» в Игоре да в семье его, за Майкой, которая бы ее обняла и утешила, за Сашкой, который играючи решил бы все их проблемы. Еще плакала за жизнью, где все было ясно и понятно, и жить хоть как-то, да можно было. А в Австралии этой совсем невмоготу! Плакала Лизавета, а про себя твердила: «Я буду ее любить, я все равно буду Австралию эту проклятую любить! И все будет хорошо! И для Аленьки и для нас!»

И Игорь, словно мысли ее, прочитал, повторил: «Все будет хорошо!»

И Дора Борисовна обняла за плечи: «Лизонька, доченька, не плачь! Одну ночь я с Аленькой посплю, завтра купим ей коляску. И кроватку купим!»

Лизавета и не помнила, как разделась, только сквозь сон слышала, как Игорь ее укладывал, ноги одеялом накрыл. Еще чувствовала Лизавета, как он ее по голове гладил как маленькую, потом сам лег, обнял ее, и об волосы носом потерся. Не горюй, мол, утро вечера мудренее, отоспимся да что-нибудь придумаем. Провалилась Лизавета в сон и проспала двенадцать часов без перерыва.

Проснулась – уже солнце в окно вовсю светит. Комната незнакомая, пустая, радио, слышно, играет. Только начала всерьез просыпаться, а радио вдруг и объявило: «Передаемо з городу Мельбурну. Слухайтэ новыны украинського коммюнити!»

 

Здесь тебе не Рашка!

 

В холодильнике нашлись хлеб, масло и сыр, возле мойки стояла коробка с пакетиками чая. Молоко вчера принесли. Аленька уже наелась этой странной «формулы» и улыбалась во весь рот. Дора Борисовна опрокинула вверх дном табуретку, обвязала ее полотенцем, сделав Альке подобие манежа. Алька держалась за ножку табурета и, очень собой довольная, грызла полотенце. Чаю Лизавета с Игорем попили и побежали за едой. Хлеб и сыр хорошо на завтрак, но нужно настоящей еды купить. Вчера обменял Игорь у братьев целую тысячу американских долларов. Каждый взял у него пять сотенных бумажек, отвалив горсть австралийских пятидесяток. Объяснили ему, что собираются за границу, так что их американские доллары смогут потратить.

«Смотри, - сказал Толя, - я тебе по хорошему курсу меняю, в банке тебе меньше дадут! Ну, и мне дороже выйдет доллары покупать!» – снисходительно добавил он.

Игорь еще вчера выспросил у Давида куда идти, так что прошагали они два квартала и увидели прямо перед собой большой продуктовый магазин.

«Колес»!(Coles) – обрадовался Игорь. – Он самый! Это продуктовый, а чуть дальше по улице дешевый мебельный, потом какой-то «Форбес»(Forbes) - там одежда. Еду домой отнесем, а потом еще пройдемся – присмотримся».

В магазине надо было брать большую тележку и в нее все нагружать: и хлеб, и овощи, и шампунь с мылом. Взяли молока, фарша мясного, колбасы вареной, картошки, морковок пару, полголовки капусты, печенье для Альки.

«Все, - сказал Игорь, - тяжело будет нести!»

«Так, а вы везите в тележке! - на чистом русском языке посоветовала проходящая мимо женщина. – Вы новенькие? Только приехали?»

«А что, это видно?» – испугалась Лизавета.

«Очень вид у вас удивленный и рассматриваете каждый пакетик, как будто никогда не видели. Научитесь, к хорошему быстро привыкаешь. У вас родные здесь?»

«Да...» - промямлила Лизавета, а Игорь потянул ее дальше по проходу.

«Слушай, так мы же можем все сразу купить, а я каталку эту потом обратно привезу».

Набрали всего! Даже игрушек Аленьке. Возле кассы стояла полная тележка всякого барахла по пятьдесят центов штука – бери не хочу. Лизавета выкопала в той тележке желтую резиновую уточку, прозрачный мячик-погремушку и пластмассового зеленого крокодильчика с ребристым хвостом. Хоть и страшно доллары тратить, а уж очень хотелось малышку порадовать. Купили они стирального порошка, мыла, нашли «ершик» для бутылок Алькиных (шесть долларов! - три банки варенья купить можно), крупы, муки, масла, сахара (утром-то без сахара пили, молоком забеливали!). Печений всяких как хотелось попробовать! А возле стеллажа с шоколадом да конфетами голова у Лизаветы совсем закружилась. Хорошо, Игорь ее приструнил: «Пока я не начну работать - никаких излишеств, только самое необходимое!» Так и необходимого-то набралось на целых сто семьдесят девять долларов и двадцать центов!

По дороге домой рассматривала Лизавета монетки незнакомые, удивлялась на портрет королевы, на австралийских зверушек, на корабль на большом пятидесятицентовике. Деньги-то эти выучить надо! Про рубли забудь, про копейки не думай, – теперь доллары и центы до зарплаты считать. Покупками наводнили всю кухню, оставили Дору Борисовну разбираться, и побежали обратно. Тележку Игорь откатил до самого магазина, хотя люди на него смотрели и удивлялись, что он пустую тележку катит. Одна только пара пожилая, муж с женой, видно, улыбнулись им и что-то сказали по-английски. Наверное, берите-берите тележки, только назад верните!

Улица эта, где «Колес» называлась Глен Хантли. Игорь повел Лизавету к мебельному магазину. У входа стоял улыбчивый китаец. Он кланялся и что-то беспрерывно лопотал по-английски.

«Ви дунот спик!» - сочинила фразу Лизавета.

Китаец сразу перестал лопотать и деловито спросил: «Рашен-рашен?». Он что-то крикнул вглубь магазина, и к ним вышел молодой, совсем мальчик, продавец. «Я немножко рашен говорить, что вы хотеть смотреть, Мам?» - спросил он Лизавету, кланяясь. Показал мальчик им кроватку детскую новую за сто пятьдесят, а «после один бэби спать» за пятьдесят. Коляски все «после один бэби» (новых не продавали они) получше за сорок, похуже за тридцать. Мебель не новая, но чистая, пахла почему-то лимоном, даже матрасы на кроватях чистые, не то что на той, что дома у них стояла. Узнав, что они только приехали, паренек стал настаивать: «Телевизор надо, диван надо, холодильник надо, стирать надо!»

Стиральной машиной Лизавета чуть было не соблазнилась, но решила подождать. Кто его знает, сколько Игорь будет зарабатывать, да за квартиру они даже не спросили сколько платить. А вдруг, как денег им до зарплаты не хватит! Еще взяли они за двадцать долларов старенький детский манеж – перильца немного обрызены. Лизавета решила, что вымоет, а так как Алька грызла все, что попадалось под руку, можно будет на нее и сказать.

«Бэби-бой, Мам?» - спросил продавец.

«Бэби-гэл!» - довольная своими познаниями, ответила Лизавета.

Вот ведь объяснились же! И купили все сами!

Привезти все обещали после закрытия магазина, в пять часов, то есть, так что у них с Игорем еще было время пройтись по этой Гленхантле. Какие пирожные в витринах выставлены! А какие витрины с золотыми кольцами да браслетами! Лизавета заметила на Инне и Миле цепи золотые в палец толщиной и браслетами они обе звенели. Еще были кольца, серьги, сияли они обе как елки новогодние. Лиза сама удивилась, почему она сравнила их с елкой. Может потому, что спросила, есть ли в Австралии елки и ставят ли они у себя елку на Новый год. Мила рассмеялась: «Даже не думай о елке, забудь об этих христианских обрядах. Ты теперь еврейка и за евреем замужем. Здесь тебе не Рашка, каждый свою религию имеет!»

«А что евреи на Новый год делают?» – спросила Лизавета.

«Еврейский Новый год уже прошел - пояснила Инна. - На еврейский Новый год мы идем в синагогу. Там столы накрывают, и после службы все празднуют». «Вскладчину?» - спросил Игорь.

«Здесь тебе не Рашка! Община еврейская приглашает. Вас тоже на следующий праздник позовут. На Пасху или что там раньше будет» - объясняла Инна.

«Они что же своих праздников не знают?» – подумала Лизавета, но вслух ничего не сказала.

«На Новый Год мы идем в «Матрешку», в русский ресторан. – сказал Давид. – На этот год, правда, мест уже нет, но на следующий, если захотите, пойдете с нами».

Дошли до «Форбеса», глянули на одежду. Платья на девчонок, малюсенькие, уж такие красивые были! Всех цветов, а каждое второе со шляпкой. Носочки с кружевной оборочкой! Самое дорогое платье продавалось за двадцать долларов и, судя по озабоченным мамочкам, перебирающим вешалки и отбирающим по три-четыре платья зараз, цене вполне доступной. Зато в обувном магазине Лизавета просто обалдела от ценника в восемьдесят долларов за махонькие белые туфельки! Дальше был еще магазин игрушек – цены просто запредельные. Лизавета расстроилась: как же Аленька вырастет без кукол, а покупать за такую цену у нее никогда денег не хватит. Расстроилась она, впрочем, ненадолго. Через три магазина с дорогими сервизами и скатертями, куда они даже не заходили, был узкий и очень длинный «Два доллара». Чего там только не было! У Лизаветы глаза разбежались: игрушки, платьица, футболочки разноцветные. И шампунь, и мыло, и порошок стиральный, и сковородки, и тарелки. Тарелки и сковородку решили купить, есть-то из чего-то надо. Еще купили чашки, ложки-вилки, две миски для кухни, терку и пластмассовую разделочную доску. У кассы выгрузили все на прилавок.

«Вы русские? – спросила по-русски женщина-кассир. – Недавно приехали?»

«Так вы только что квартиру сняли? – допытывалась она. – Нам вчера веники вьетнамские завезли, возьмите, а то австралы только пылесосами пользуются. Здесь не Рашка, веник купить негде! Еще вам надо...»

Веник Лизавета, конечно, подхватила, совок тоже. С остальным решили подождать – не определились еще с возможностями. Домой пришли веселые, покупки руки обрывали, веник этот дурацкий под ногами путался. По дороге еще купили апельсинов совсем дешево – сорок девять центов за кило.

Обедали, с Алькой возились, пересказывали Доре Борисовне впечатления. Молоко у Лизавета пришло, грудь набухла. Села она на кровать Альку кормить, а тут звонок зазвенел. Пришли их проведать Толя с Инной.

«Завтра пойдем с вами в Джуиш Вэлфер. – с порога объявила Инна. – Они нам помогали вас вызывать, хотят на вас посмотреть. Связи с ними я терять не хочу, мне еще сестру двоюродную вызывать надо».

«Вы уже обустроились? – спрашивал Толя. – Я же говорил вам, что здесь все рядом. Такую квартиру вы бы сами не нашли, это мне один знакомый подсказал, его жена агентом по съему работает».

Тут опять в дверь позвонили: Алькину кроватку привезли. Китайцы заносили разобранную кроватку, манеж. Последней ходкой молоденький продавец затащил коляску и белый пакет.

«Мам, - обратился он к Лизавете, - мой сестра бэби большой, больше не будет – тебе дарить. На здоровье!» - он улыбнулся и, поклонившись, вышел.

«А зачем же вы коляску купили, если мы такую же подарили?! – возмутилась Инна. – Наша даже лучше, она из «Бэбико», а это - простой брэнд!»

Лизавета покраснела вся, ну как сказать, что, мол, подарок ваш только на выброс годиться. Нашлась Дора Борисовна: «Смотри, Инночка, - она раскрыла коляску, - ты не видела, а она плесенью пошла. Ждали вы нас долго, поэтому так получилось, ты же не могла предвидеть...»

«Здесь все плесенью покрывается, мы же на берегу океана живем, в Брайтоне. – отрезала Инна. – Климат влажный. Машину только купили, шести лет нету – уже менять надо, вся поржавела. А за коляску сколь вы дали? Нормально, не дорого!» – согласилась она снисходительно.

Инцидент был исчерпан, Лизавета наливала чай, насыпала в новую миску печенья.

«Сахарницу надо купить! – отметила она про себя. – И вазочку, хоть пластмассовую».

Инна хрустела печеньем. Толя с Игорем собирали кроватку, Алька гукала и тянула к Доре Борисовне ручки.

«Балованная она у вас! – заметила Инна. – В садике ей будет тяжело».

«А она не скоро пойдет в садик, - вытаскивая Альку из табуретки, ответила Дора Борисовна. – Я сама с ней сидеть буду до трех лет, а там увидим».

Инна фыркнула, словно хотела сказать свое любимое «Здесь тебе не Рашка», но сдержалась. Лизавета стала спрашивать про врачей, про больницу.

«Идти надо только к русским, австралы ничего не понимают! – объясняла Инна. – Я тебе дам бизнес-карточку русского доктора. Ходи только к ней! Карточку медикэа завтра получите, я все свои встречи отменила, чтобы целый день вас везде водить. Еще надо вам встать на учет в Соушал Секюрити (социальная служба), на ребенка платить будут, и в садик почти бесплатно пойдет. Здесь садики безумно дорогие!»

«А Вам, мама, - она повернулась к Доре Борисовне, - надо анкеты заполнить на пенсию и на государственную квартиру. Здесь не Рашка – года не пройдет - получите!»

С чего все начинали…

 

Назавтра целый день ходили они по всяким учреждениям, подписывали кучу бумаг, заполненных Инниной дочкой Люсей. Инна, как оказалось, писать по-английски не умела. Справились только к пяти часам, но Алька, на удивление, вела себя прекрасно. Всем улыбалась, показывала два маленьких новых зубика, гукала, а полдня вообще проспала. Лиза нарядила ее в платье из того пакета, что принесли китайцы. Там были маленькие платьишки, джинсы с потешными зайцами на штанинах, два маленьких свитерка, почти новая пижамка с оборочками. В отдельном в пакетике лежало нарядное платьице из розового шелка, надетое на малюсенькую вешалку-плечики, и такие же розовые штанишки и шляпка с оборками. В этой шляпке лысая Алька выглядела просто принцессой. За время походов по учреждениям, Лизавета выучила два слова: «кьют» и «адорабл» (или как его там правильно!). Куда бы они не зашли, все женщины в офисе замечали Альку и хором пели «Хау кьют!». Даже Инна в конце дня заметила, что Аля «приятный ребенок».

В Дждуиш Вэлфер встретила их уверенная в себе женщина в снежно-белом комбинезоне, который сзади врезался во все складки, а спереди расстегнут был, как сказала Дора Борисовна, «по самое нельзя». Пригласив их к себе в кабинет, который назывался, как объяснила Люся, «Комната для интервью», она подложила под себя ногу, развалилась на стуле, и стала расспрашивать их о том, как их в «Рашке» притесняли. Инна еще на улице велела им молчать, а в кабинете понесла чушь о том, что из-за гонений, мол, Лизавета не получила образования, что они смешанная пара, и хотят жить в демократической стране, а в Израиле им было бы трудно. Женщина все записала, потом сказала, что пришлет им информацию на дом. Она подчеркнуто официально попрощалась с ними, а выйдя в коридор, где стояло несколько сотрудников этого Вэлфера, громко по-английски восхитилась Алькой, которую раньше и не замечала. Все сотрудники повернулись к коляске и стали хором петь свое «Соу кьют!».

Потом приехали в мэдикэа, страховка медицинская по-австралийски, и встали на учет. Выдали им пока бумажные карточки с номерами, которые надо было предъявлять доктору. Зашли в банк и открыли счет. Для Доры Борисовны отдельный.

«Не будет счета в банке – не дадут вам пенсии!» - объяснила Инна.

Положили на каждый счет по сто долларов и получили на руки книжечки, где от руки было написано, что на их счет принято сто долларов. В Соушал Секюрити их мурыжили два часа! Анкет они заполнили чуть не по десять каждый.

«Ничего, - улыбнулась Инна, - зато в четверг деньги получите - будет что тратить».

«Главное, что вы теперь можете просить курсы языка, - говорила Люся, - и курсы по специальность получите бесплатно!»

«Зачем ты им такие глупости говоришь! – возмутилась Инна. – Им работать надо, ребенка растить, деньги на жилье собирать. Зачем им это австралское обучение? Языку сами научаться, жизнь научит!»

Инна уже не могла остановиться: «Мы приехали сюда – нам ничего не платили, мы должны были за любую работу браться, чтобы с голоду не умереть. А сейчас дают пособие, на ребенка платят, с рентом (квартплатой) помогают!» Она всю дорогу домой не могла успокоиться: «Курсы языка! Больше нечего делать, как на курсах сидеть. Австралы все равно вас ничему не научат!»

«Почему не научат?» – испугалась Лизавета.

«Да потому что они все ленивые и тупые! – кипятилась Инна. - Разве ты не видела, что они на работе сидят и пьют чай? У них перерыв на чай каждые два часа. Работать они не хотят, а без эмигрантов вообще пропали бы. Вот ты на следующей неделе пойдешь на работу в дом престарелых. Посмотришь, сколько там австралов работает: только менеджеры австралы, остальные – эмигранты!»

«Мама, это неправда! – подала голос Люся, сидевшая сзади на раскладном сидении. – Сейчас многие идут на курсы языка, а потом можно специальность получить. Лиза может например на продавца в аптеке выучиться, или компьютер освоить, дата энтри делать».

«Дата что? – спросил Игорь. – У меня, например, нет никакого желания на курсах штаны протирать. А вот Лизавета пусть попробует, если вкус к учебе не потеряла. Когда еще Алька вырастет, а так, хоть кто-то в семье будет говорящий».

«А ты думаешь, что миллионы заработаешь! – вспылила Инна. – Двое должны работать, тогда одну зарплату отложите, а через пару лет соберете задаток на дом. А будет жена твоя по курсам таскаться, - никогда своего жилья не купите! Что ты, Лиза, молчишь?»

«Не знаю, - сказала Лизавета, - я бы попробовала языковые курсы. Смогу говорить – может работу получше найду. Полгода такой большой роли не играют».

«Конечно, ты у нас принцесса! - фыркнула Инна. – Мы все говно убирали за стариками, пока хорошую работу не нашли, а ты сразу на хорошую метишь! Чистенькой хочешь остаться! Здесь тебе не Рашка, все с говна начинают, и ты ничем не лучше! Упустишь эту работу – другой тебе не предложат!»

Инна привезла их домой, выгрузила коляску и, все еще сердито фыркая, развернулась и укатила.

Долго они дома обсуждали работу, курсы, язык (который, как сказал Игорь, все равно не выучишь). В конце Дора Борисовна сказала: «Лизонька, я с вами буду жить, в отдельную квартиру не пойду, ну ее, я с вами привыкла. Вот гляди: моя пенсия, Игорева зарплата, на Аленьку какие-то деньги дадут – неужто не хватит нам? Дусе бы, покойной, понравилось, что ты учиться пойдешь. Пойди, детка, на эти курсы, а вдруг и правда, найдешь себе работу получше».

«Правильно, мама, - подтвердил Игорь, - пусть идет. Язык выучит – ни от кого зависеть не будем. Пока еще Алька в школу пойдет, пока еще по-английски научиться. Только вот перед Инной неудобно: она ведь для Лизаветы с работой договорилась».

А назавтра позвонила Лизавете Люся: «Я нашла вечерние курсы языка. В Малверн, трамваем ездить, три дня в неделю. А днем вы работать сможете. Пусть Игорь тоже идет, хоть на пару месяцев. – Люся рассмеялась в трубку. – Здесь тебе не Рашка – все по-английски говорят!»

 

Работа по-черному или черная работа

 

В понедельник Игорь пошел на работу. Устроил его Давид грузчиком на ткацкую фабрику. Работали там китайцы, а хозяин был из русских. Сын хозяина, менеджер этой фабрики, был Давидов хороший знакомый. Он и устроил. Платили там, почему-то, всем по-разному. Кому сто долларов в день, кому понедельно. Давид сам привел Игоря в офис, познакомил с Сашей-менеджером.

«Сколько ему платить надо?» –спросил Саша.

«Он за квартиру платит сто восемьдесят в неделю - ну и дай ему на рент!» – предложил Давид.

На том и порешили. Много это или мало Игорь не понял. Работа тяжелая, рулоны с тканями широкие, брать неудобно, руки после такой работы как деревянные. Работали там грузчиками в основном русские. Было четыре австралийца, тем платили по сто долларов в день и деньги переводили в банк. Игорю же, после шести дней работы, Саша отсчитал три бумажки- «пятидесятки».

«Мы же за сто восемьдесят договаривались!» – возмутился Игорь.

«А про налоги забыл? - заулыбался Саша. – Я же за каждого рабочего плачу налоги. В конце года тебе вернут за спецодежду, за обувь».

«Какую спецодежду, какой-такой налог? – возмущался Игорь. – Ты же меня официально не оформил!»

Дома он позвонил Давиду и все ему рассказал.

«Фигня, - сказал тот, - я уже все устроил, в понедельник на другую работу идешь. К автомеханику в мастерскую. Поработаешь, подумаешь, может, по этой линии станешь продвигаться».

У автомеханика Игорь делал самую грязную работу: что-то разбирал, откручивал, мыл машины, менял масло, промывал какие-то детали. Учить его ничему не учили. Сто восемьдесят долларов, правда, выдавали каждую пятницу. Зато в первый же день заставили купить комбинезон за пятьдесят долларов. В конце недели пришлось ему купить еще один комбинезон: каждый день приходил домой весь потный, а высыхать спецодежда за ночь не успевала. Зато, проработав две недели, купил Игорь Лизавете стиральную машину, чтобы перестала она скрести его комбинезоны мочалкой.

В автомастерской вместе с Игорем работал еще один «старший куда пошлют» - молоденький австралиец. Он хотел в следующем году найти место ученика и выучиться на автомеханика, а пока нарабатывал стаж и учился вождению вечером в свободном от машин дворе мастерской. Работая с ним, Игорь нахватался несколько английских слов. Особенно ему понравилось, что он «майт» (приятель) и все вокруг «майты». Паренек работал официально, поэтому, вместо конверта с деньгами, женщина из офиса приносила ему в конце недели конверт с выпиской из платежки. Однажды в пятницу, Игорь и спросил из любопытства: «Крис! Хау мач?». Паренек протянул ему выписку.

«Ты пойми, Лиза, - возмущался вечером Игорь, - Крис, пацан, за два дня получает больше чем я за неделю. А делаем мы ту же работу, даже моя тяжелее, мне все детали масляные на промывку достаются. Просто эксплуатация русского русским получается!»

Из мастерской Игорь, однако, не ушел, но стал искать работу и, по подсказке Люси, начал смотреть объявления в субботней газете. Понимал объявления плохо, каждые пять минут звонил Давиду или Люсе:

«Люся, что такое топлес (обнаженная грудь)? Пятьдесят долларов в час платят!

-Как так у меня нет?

-А-аа. А вот еще «генеральный практиционер» (терапевт), он что делает?

-Опять учиться! Вот Лиза ходит, а я уж обойдусь!»

Лизавете Инна нашла работу в доме престарелых: помогать старикам в душе, менять им постели, мыть полы в комнатах, подносить судно. К старикам раз в неделю приходил доктор. Делал назначения, всегда вежливо здоровался с Лизаветой. Однажды, зайдя в комнату к лежачим больным, он почувствовал запах мочи.

«Лиза!» – закричал он.

Из всей его возмущенной тирады она только поняла, что он чувствует «смэлл» (запах, вонь) и не зайдет в комнату, пока она от «смэлла» не избавиться. Еще Лизавета поняла, что он перед бабульками в комнате извинялся за Лизу и за этот несчастный «смэлл». После этого случая, старшая по смене вызвала Лизу к себе в офис и, медленно выговаривая каждое слово, чтоб Лиза все поняла, объяснила ей, что, во-первых, если такое еще раз повториться, то она Лизу уволит, а во-вторых, что ей надо учить английский язык. Бабулька, оказывается, просила принести судно, а Лизавета ее не поняла.

«Да, - подумала Лизавета, - говно убирать тоже надо с языком!» – и очень удивилась, что ей самой пришло в голову знаменитое «Здесь тебе не Рашка!»

За английский этот, проклятый, взялась с усердием, хоть и уставала на работе сильно.

Курсы языка начинались в пять часов. Занимались до восьми, так что Лизавета, если бегом возвращалась, еще поспевала купать Алюшку. Ходили на эти курсы в основном люди пожилые, либо которые работали «по-черному», то есть без оформления. Еще была на этих курсах пара-тройка не так чтобы старых, но к языку совершенно неспособных людей, которые уже ходили на курсы не один год, но оставались все еще на самом низком уровне. Зато они досконально знали «как все тут устроено» и охотно этими сведениями делились, поучая «свежих» эмигрантов.

«Во-первых, забудьте, кем вы были там, - авторитетно говорила Надежда, нестарая еще женщина, которая в «Рашке» заведовала магазином, - потому что здесь вы никогда никем не будете! Я еще не встречала человека, который смог подтвердить свой диплом. Во-вторых, не мечтайте, что вам удастся выучить английский. Это невозможно, его еще никто никогда не выучил. В-третьих, засуньте свой длинный язык в жопу и радуйтесь той работе, которую вам чудом удалось найти! Я еще не видела, чтобы здесь кто-то уволился с работы и пошел, например, учиться. Уходят с работы только те, кто уже может открыть свой бизнес!»

Лиза сначала пыталась возразить: «А как же русские доктора? Ведь они подтвердили дипломы! А вот женщина из Джуиш Вэлфер, она же выучила язык!»

«Та из Вэлфера, - Надежда знала всех, - замужем за австралом. Он ее устроил, а она очень плохо говорит, так что, как только он ее бросит, ее тут же уволят. А все доктора приехали давно, когда еще можно было два года работать без диплома в селе. После двух лет им дали право на работу в городе. Но сейчас этого нет, поэтому ни один доктор не может подтвердить диплом!»

Эти высказывания пугали Лизавету больше всего.

«Неужели, - думала она, - неужели, никогда не смогу я сама за себя говорить, ни от кого не зависеть?»

А тут, как назло, приболела Алька. Температура поднялась еще днем, Дора Борисовна поила морсом из малины, клала холодные компрессы. Вечером, когда Лизавета прибежала домой с курсов, ребенок буквально горел. Уложили Аленьку в коляску и побежали искать доктора. Русские так поздно не работали. Люся посоветовала идти к доктору Баттерфилду: у него по четвергам открыто до десяти вечера.

«Он по-русски говорит! - объяснила Инна, перехватив у Люси телефон. – У него столько русских пациентов, что он выучился говорить. Сам он из Англии, так что, может, что-то и понимает. Хоть жаропонижающее выпишет!»

По дорогу к доктору Алька заснула, полчаса проспала, проснулась спокойная, хотя горячая была как кипяток. Лизавета зашла в кабинет, и, выслушав традиционное «Хаваю» (как поживаете), попыталась рассказать про температуру. Доктор Баттерфилд слушал внимательно, старался, видно, понять. Очень бережно Аленьку осмотрел.

«Когда же он по-русски начнет говорить?» – удивлялась Лизавета.

И тут, словно услышав ее мысленный вопрос, доктор на чистом русском языке спросил: «Ка-ка гуд?»

«Да!» - сказала Лизавета.

«Гуд ка-ка – вери гуд!» - заверил ее доктор, выписывая рецепт.

Всю дорогу они с Игорем тряслись от смеха, повторяя про «гуд кака».

«Как это не говорит по-русски? – удивилась Инна. – С чего людям обманывать! Может быть, он просто не понял кто вы, надо было сказать, что вы «Рашен»!»

«Дожили, наконец-то! - удивлялась Дора Борисовна, - Там были евреями – здесь стали русскими. Хоть назад в Россию едь!»

Игорь еще настойчивее стал искать работу, а Лизавете велел и думать забыть, чтобы курсы бросить.

«Мы должны хоть чуть-чуть научиться понимать, иначе до конца жизни будем у русских по-черному работать!»

Как-то он даже поспорил с Милой: «Наша эмиграция живет за счет эксплуатации вновь прибывших, а те потом в свою очередь стараются свой процент снять, пока люди еще ничего не знают!»

«Ну и что тут такого? – фыркнула Мила. – Тоже мне, открыл Америку через форточку! Так все делают. Австралия, если хочешь знать, живет за счет эмигрантов!»

 

Гуд гэл Лиза

 

В конце семестра сдала Лизавета необходимый минимум – второй уровень. Ей назначили собеседование с консультантом по работе. Был консультант молодым еще мужчиной, чисто выбритым, в хорошем костюме с шелковым галстуком. Голос тоже был шелковый – чисто поп – ласковый и не от мира сего.

«Дорогая Лиза! – завопил он, едва Лизавета дверь приоткрыла. – Как повезло тебе, что ты живешь в этой прекрасной стране! Здесь все для тебя, все для удовлетворения твоих желаний! Хочешь пойти на курсы помощника медсестры? Машиниста прачечных автоматов? Кассира? А может, ты хочешь работать фасовщицей на фабрике мяса?»

Из дальнейшего разговора поняла Лизавета, что консультанту очень желательно спровадить ее на профессиональные курсы, то есть с рук долой.

«Но, ты не можешь претендовать на курсы высокого уровня! – уговаривал он, - У тебя же нет никакого образования. А вот кассиром стать – просто мечта, а не работа!» Так и сказал «дрим», мечта, значит.

«Нет, - набралась храбрости Лизавета, - я не хочу кассиром. И в прачечной не хочу. А можно на кондитера выучиться, или повара? Я готовить люблю, печь». Консультант просто расцвел от ее сговорчивости, пообещал буквально назавтра все узнать и на курсы записать.

«Мы оплатим эти курсы, не волнуйтесь! - улыбался он во все зубы. – Ты быстро найдешь работу, это имеет спрос!»

«Гуд леди Лиза!» - сказал консультант прощаясь.

Курсы он, правда, нашел на следующий же день. Начало занятий через месяц, ездить электричкой в Боксхилл, но будут давать 30 долларов стипендии - помощь на транспорт и студенческие расходы. Учиться целый год, зато получаешь диплом, и можешь потом даже в государственных учреждениях работать.

Учиться надо было днем, так что пришлось Лизавете перейти в своем доме престарелых с полной недели на два дня – субботу и воскресенье. Начальница согласилась легко, поставила только условие, что оформит ее официально. Никого из руководства в выходные не бывает, а вот проверить могут.

«Ты у нас, как бы, обучение в дневное время проходила. А теперь будешь самостоятельно работать, так что надо оформлять. – объясняла она. – Я тебя на шесть часов записала, чтобы пособие не потерять!»

«Вот вы говорили, что австралы тупые, - возмущался Игорь, сидя вечером у Давида с Милой, - а Лизина менеджер, оказывается, все понимает: и про пособие, и про выходные!»

«Свою шкуру спасает!» - бросила на ходу Мила, расставляя чашки. Лизавета с Игорем как раз подоспели к концу ужина. Лиза испекла пирог с яблоками и орехами (на курсах проходили) и принесла родне попробовать.

«Ей самой влетит в копеечку, если проверяющий найдет неоформленного работника. Они много выигрывают, если не оформляют: тебе и платят меньше, и больничных нету, и страховку за тебя платить не надо. А все равно зря ты на эти курсы пошла. Ну, кто в здравом уме тебя кондитером возьмет без языка?!»

«Так она же на второй уровень вышла!» - удивился Игорь.

«Как вышла, так и зашла! – фыркнула Мила. – Будет Лиза со своим корявым английским и австралийским дипломом судна таскать! Поймите вы, наконец, нас тут не хотят, наше образование, интеллект, выше ихнего! Вот австралы и не берут нас на работу, конкуренции бояться!»

«И правда, что вам трепыхаться, - работайте у русских. – уговаривал Давид. – А кулинарные курсы всем на пользу, – похвалил он, выбирая себе кусок пирога поаппетитнее, - вот, Милке рецепты дашь!»

Очень удивилась Лизавета, получив деньги за два проработанных выходных, – платили-то, оказывается, вдвое.

«Лиза, конец недели у нас всегда вдвое оплачивают. – объяснила ей старшая по смене. – В праздник людям тоже мыться надо. На Рождество будешь работать – втрое заплатим!»

«На Рождество - с удовольствием! – улыбнулась Лиза. - На Пасху - тоже с удовольствием!»

«Не шутишь? – обрадовалась старшая. – Я тебя записываю. А если подругу или маму приведешь, то я вам обеим заплачу втрое. А девочки пусть Рождество празднуют!»

«Гуд гэл Лиза!» - радовалась она.

«Нет, вы посмотрите! – удивлялся вечером Игорь, - твоя старшая заботится о своих санитарках, чтобы они, значит, Рождество дома с семьей встречали. Это вам не Рашка!»

«Ох, Игорь, - вздыхала Дора Борисовна, - пока ты в этой стране разберешься, вся жизнь пройдет...»

Вот кому жизнь в Австралии сразу пришлась по нраву, так это маленькой Альке! За первый месяц она набрала четыре кило, ползала по квартире, отталкиваясь толстенькими ножками. К концу месяца встала, держась за журнальный столик, а через неделю вовсю ходила вокруг него, быстро перебирая руками. У нее начали пробиваться волосики. Через пару месяцев уже можно было прицепить маленькую заколочку. Говорила Алька басом «Баба-Дода» и «Пап-пап». Лизавету же звала совсем по-другому, медовым голосочком, медленно и со вкусом: «Ма-ми-а». Каждое утро они с Дорой Борисовной ездили в парк, гуляли «гуди-гуди», кушали «кукат-кукат», кормили птичек «тички ам». Лизавета покупала для Альки одноразовые штанишки на липучках – нэппи, и Дора Борисовна приспособилась их менять в парке, отмывая малышку мокрыми салфетками. Мордашка у Альки загорела, ручки стали смугленькие. В час дня Алька засыпала и Дора Борисовна везла ее домой. Успевала она еще и еду приготовить к их приходу.

«Да, - думала Лизавета, - кто бы мог подумать, что моя Алька так этот сухарь размочит. Лучшей бабушки и пожелать нельзя!»

Дора Борисовна увозила Альку и по субботам, так что Лизавета с Игорем, могли хоть полдня побыть вдвоем. Когда Лизавета перешла на работу в выходные, Дора Борисовна стала по субботам и воскресеньям ездить с Алькой в парк после обеда.

«Какое здесь хозяйство? - отбивалась она от Лизиной помощи. - В очереди стоять не надо, заготовки на зиму делать не надо, стиральная машина выкручивает белье - только повесить, пеленки вообще выбрасываем. Работайте себе спокойно!»

Как-то так само получилось, что Лизавета с Игорем только приносили продукты, убирались в квартире раз в неделю, да посуду мыли после ужина, а Дора Борисовна справлялась со всем остальным.

Игорь все никак не мог согласиться с тем, что ему надо оформляться официально.

«Куда мне без языка, глухонемому!» - жаловался он, но про языковые курсы и слышать не хотел.

«Нашли дурака на старости лет за парту садиться!»

Игорю нужно было получить водительские права. Ездить он умел, права себе и Лизавете купил перед отъездом. Хотел ездить с этими купленными правами, но Дора Борисовна пригрозила их выбросить.

«Смотри, какое здесь движение! Ты не деньги, ты жизнь сэкономишь, и не только свою, но и ребенка. Лизавета, чего ж ты молчишь? - возмущалась она. – Он, умник, думает, что сможет в этом круговороте ездить. Не пускай его!»

Пришлось Игорю получать водительские права штата Виктория. Мучились они с правилами движения, стараясь докопаться до сути, три недели. Игорь пошел сдавать с переводчиком, сдал, приехал домой довольный: можно покупать машину. Ему, как водителю со стажем, можно было тренироваться для сдачи вождения на своей машине.

Покупать машину поехали, конечно, к русским. Продавали их на, огороженном низким заборчиком пятачке, с большой вывеской «Марк холсэйл». Сам пятачок назывался ярд, двор, значит. Лиза сразу приметила синенькую машину, блестящую, ни царапинки, стоявшую на возвышении прямо напротив ворот.

«Даже не думай! – прошипел Игорь – наверняка она битая, видишь свежеокрашенная!»

Выбрал он неприметную коричневую машину с поблекшей краской на боках.

«Я тебе дам хорошую цену, если ее сегодня заберешь! – суетился хозяин. - Мне завтра пригонят новые машины, а ставить некуда. Я тебе за полцены отдам!» Игорь все-таки хотел попробовать ее на дороге.

«Далеко не уезжай, - напутствовал Марк, - здесь покрутись. И что ее вообще пробовать – не Мерседес, за ваши деньги лучше не купишь!»

Игорь заехал к механику на соседней улице. Открыли капот. На покрытом ржавчиной моторе лежал дохлый краб.

«Эта машина в воде стояла. – объяснил им мальчик-ученик. – Видите, краска на боках поблекшая».

Из мастерской вышел хозяин, посмотрел на машину, усмехнулся: «Машина от Марка? Я свою машину на продажу хочу поставить. Хотите – гляньте, может вам подойдет!»

Машина - шестилетний Холден, блестящий внутри и снаружи, продавался за семь тысяч.

«Отдайте это морское сокровище Марку и возвращайтесь, - уговаривал хозяин, - мы еще поговорим!»

Толя дожидался их в конторе ярда, пил с хозяином пиво.

«Ну, будем брать? – весело спросил он, - а то мы уже покупку обмываем!» Услышав, что машина им не понравилась, возмутился: «А где ты купишь хорошую за две с половиной тысячи! Зато дешево. Поездишь пару лет и возьмешь получше. Марик подберет тебе!»

«Нет, - сказал Игорь, - я эту машину брать не буду. Поехали!»

«Не хочешь эту - посмотри другую! – засуетился Марик. – Я тебе эту не навязываю, у меня двадцать штук на выбор. А хочешь красную? В Рашке за красную надо было кусок сверху дать. Сегодня все за полцены. Красную отдам за пять с половиной!»

«Так ей же шестнадцать лет!» – возмутился Игорь посмотрев «красную».

«За твои деньги новой не купишь, - доказывал Марик, - а пойдешь к австралам – обманут, ты ж без языка!»

Еле-еле уговорили они Толю уехать с «Марк холсэйл».

«Вы так до пенсии будете машину выбирать! - возмущался он. - Все только приехавшие у Марка покупают!»

«Так машина ездить должна, - настаивал Игорь, - а эта на ходу разваливается, она где-то в воде стояла!»

Короче, поспорили. Остановились перед мастерской механика.

«Он же грек! – возмутился Толя. – Смотри – «популос» какой-то. Облапошит тебя вмиг, даже не пробуй с ним торговаться, копейки не уступит!»

Но Игорь больше не слушал: «Знаешь что, - сказал он, - ты уезжай. Мы как-нибудь сами!». И потянул Лизавету за руку: «Выходим!»

Торговались они не долго. Грек много уступать не хотел, машина была хорошая, выглядела вообще как новая.

«Отдам за шесть, но больше уступить не могу, извини! - сказал хозяин Лизавете. – А сколько вы даете?»

«У нас только пять...» – разочарованно пробормотала Лизавета. Очень ей эта машина понравилась.

«А ты работаешь где? – допытывался хозяин.

«Механик на Балаклава», - ответил Игорь.

«Так ты механик! - обрадовался «популос» - Переходи ко мне, работы сейчас много, мы не справляемся!»

«Не механик он, работает там, помогает», – объяснила Лизавета.

«Даже лучше! Мне помощник еще больше нужен. Сколько они тебе платят? Не надо, не говори. Я дам четыреста и без оформления. Ноу пэйперс! Согласен? По сотне в неделю будешь мне выплачивать, и за десять недель будем в расчете!»

«Можно мы к вам завтра вернемся?» – испугалась Лизавета.

Как-то было это все слишком хорошо, совсем не похоже на рассказы Милы и Инны.

«Мы завтра деньги привезем!»

Назавтра, после бессонной ночи и бесконечных обсуждений, прикатили они домой на своем Холдене.

«Хорошая она у тебя, - отметил на прощание хозяин, - гуд гэл. Гуд жена, гуд машина, чего еще желать. Будешь гуд работник - жить будешь гуд!»

 

В греки и обратно

 

Игорь перешел в греческую мастерскую. Эта мастерская была намного больше прежней. Работали там греки, много говорили по-гречески, смеялись своим греческим шуткам. Игорь чувствовал себя одиноко. В перерыв все рабочие и сам хозяин, Карлос, ели греческую еду, которую подвозила им на тележке старушка, мать хозяина греческого ресторана в конце улицы.

Платили понедельно. По пятницам приходила дочка хозяина, Аспа, раскладывала деньги по конвертам и выдавала зарплату. Приходила она после школы, одетая в строгое форменное платье с галстуком, синие гольфы, черные туфли. Деньги Аспа приносила прямо в мастерскую. Она знала каждого работника по имени, болтала с ними о женах и детях. В первую же пятницу она выспросила у Игоря о семье, а потом каждый раз спрашивала о здоровье мамы, да как там Лиза и Аля. Говорила она с Игорем всегда медленно, старалась, чтобы он все понял. Все время просила привезти показать бэби. Через пару недель Игорь попросил маму в пятницу в конце дня подойти с Алькой к мастерской. Аспа просто завизжала от восторга, когда Алька протянула к ней ручки. Подхватила ее и понесла в мастерскую показывать.

«А еще говорят, что евреи шумные! - рассказывала вечером Дора Борисовна. – Да эти греки такой шум вокруг Аленьки подняли, что другой бы мог подумать, что они все бездетные. Так ведь у каждого дома дети-бэби! А мне Карлос руку поцеловал!»

В следующую пятницу – а Игорь уже отработал девять недель – после визита Аспы с конвертом, к Игорю подошел хозяин.

«Ты хороший работник, Рашен. – сказал он. - Хочешь с января пойти ко мне в ученики? Через четыре года получишь лицензию и станешь механиком. Я каждые два года беру ученика, но на следующий год ни одного грека не записалось. Могу взять тебя. Зарплата первый год сто пятьдесят пять долларов в неделю и еда за мой счет. Аспазия тебе еще двести пятьдесят в конверте принесет, так что в обиде не будешь!»

Игорь обещал подумать.

«Думай, - сказал Карлос, - а лучше пусть жена твоя думает. Она гуд гэл, ты ее слушай!»

Обсуждали предложение Карлоса на дне рождения Доры Борисовны. Пришли Давид с Милой, Толя с Инной и Люсей. Принесли они совместный подарок – микроволновую печь.

«Вы, мама, легко научитесь с ней управляться, – щебетала Мила, – много времени сэкономите. А то на Вас и ребенок и хозяйство. Микроволновки теперь у всех есть!»

Лизавета с Дорой Борисовной два дня готовили (Лиза даже на курсы не пошла) и стол накрыли шикарный. Толя с Давидом выпивку велели не покупать, мы, мол, знаем что лучше, и все принесем. Сладкого израильского вина для себя и Доры Борисовны Лизавета все же купила. Знала по опыту, что Мила и Инна пьют виски с кока-колой наравне с мужьями.

Ели, пили, говорили тосты. Альку из рук в руки передавали, а то пускали гулять по полу. Та тянула свое «кукать-кукать» и свежее «воку пи-и-ти» - водку пить. Про водку - это Игорь ее научил, пока они с Дорой Борисовной на кухне не разгибались. Занялся папочка воспитанием ребенка! От Доры Борисовны влетело ему по первое число, но Алька все равно важно тянула свое «воку пи-и-ти» и веселила всю компанию. Попозже, когда Лизавета торжественно принесла из кухни торт с вишнями и шоколадом, а Алька, умаявшись, заснула на руках у Милы, Игорь отнес ее в кроватку.

Пили кофе, чай, обсуждали американские впечатления Милы и Толи, только что вернувшихся из Нью-Йорка. Дождавшись паузы, Игорь и выложил про предложение Карлоса.

«С пособия уйти придется. Учеником нужно оформиться официально. И четыре года у него работать. Потом еще экзамен сдавать. – рассказывал Игорь. – А кто его знает, смогу ли я сдать...»

«Вы еще года в стране не прожили и с пособия хотите уходить! – возмутилась Инна. – Все у вас не как у людей. Машину новую купили, Лиза на курсах бесполезных здоровье гробит! И чего тогда нас спрашивать, если все равно по-своему поступите!»

«Стыдно кому сказать, что мой родственник у греков работает!» - фыркнула Мила.

«Погоди, Милка, дай разобраться. - вступился Давид. – Так он предлагает тебя на лицензию вывести? Я еще не слышал, чтобы греки в бизнес не своего брали. Что-то тут не то!»

«Да, подозрительно, - согласился Толя, – а что, собственно, ты теряешь?»

«А пособие?! – возмутилась Инна. – Все вам легко досталось! Вот у моей знакомой родители приехали, так она три недели пороги оббивала пока им бенефит стали платить. А вам на второй день – пожалте!»

Спорили долго. Пока спорили, Люся посчитала, что с пособия их полностью не снимут, какую-то часть Игорю оставят, Алькины деньги вообще не тронут, и Лизино пособие почти не изменится.

«Грек тебя обманет! – твердила Инна. – Посмотри на них на базаре, какие у них глазки масляные!»

«Ладно, - подвел черту Давид, - мало кто из русских уходит с пособия так скоро. Я не ушел, в свое время, побоялся. Сейчас, может, и жалею, хотя имею свой бизнес и стою крепко. А ты пробуй, кто знает, может и повезет!»

«Потом не говори, что тебя не предупреждали, - приговаривала Инна, - не жалуйся, ты сам так хотел! Толя тебя думал в свой бизнес взять, дать тебе стол на базаре. Был бы сам себе хозяин. А тебе теперь греки-дреки родня!»

«Ох, и язва эта Инна!» - подумала Лизавета, а вслух предложила всем еще по кусочку торта.

«Торт обалденный! – с полным ртом восхищался Давид. - Ты, Лизавета, на правильном пути. Надо тебе Милку научить торты печь!»

«От торта у меня фигура испортится! - парировала Мила. – А ты, Игорь, запомни: когда твой Карлос тебя выгонит, то никто из русских механиков тебя не возьмет!»

Так вот день рождения и закончился: ни да - ни нет.

Подвела итог как всегда Дора Борисовна: «Игорек, а какие у тебя перспективы через пять лет? Стоять на базаре продавать для Толи сувениры? Или работать в магазине у Давида? Если тебя и Лизу это устроит, то я только приветствую. А вот если ты хочешь что-то сам попробовать...»

Уже когда перемыли всю посуду и расставили по местам столы и стулья, и Лизавета развешивала по дверцам шкафчиков намокшие кухонные полотенца, Дора Борисовна добавила: «Ребята тебя к себе работать возьмут и через пять лет. Ты - семья, кому ж помогать как не вам. Не попробуешь механиком стать – всю жизнь жалеть будешь!»

Легли спать, но сон все не шел. Лизавета, хоть и устала за день, заснуть не могла, все думала. Игорь ворочался с боку на бок, потом ткнулся носом ей в волосы: «Лиз, ну что будем решать?»

Он вздохнул.

«Смотри, Толик шесть лет назад свою мастерскую купил. И до сих пор кредит банку не выплатил. А оба работают, и детей у них нет. Додик с Инкой магазин открыли четыре года назад, и продают ему товар. Мне в их бизнес уже не всунуться. А сувениры на базаре продавать – не работа для мужика, да и заработок- тьфу - всю жизнь копейки считать придется. Может попробовать на механика?»

«Мама правду сказала, что если не попробуешь, то всю жизнь жалеть будешь, – прошептала Лизавета. – Завтра Карлосу скажи, что согласен и, мол, что благодаришь его. Я тебе фразу составлю, а ты ему скажешь!»

Засыпая, Лизавета вдруг поняла, что впервые назвала Дору Борисовну «мамой»...

Карлос обрадовался, хлопал Игоря по плечу, говорил, что все будет отлично. В пятницу Аспа принесла в конверте четыреста долларов.

«Папа велел сказать, что за машину ты рассчитался. - объяснила она - Ты молодец, Джозеф, не такой русский как Марк!»

«А что Марк?» - спросил Игорь

«О, Марк плохой бизнесмен, нечестный! - рассказывала Аспа. - Он моему парню продал машину с плохими тормозами. Мы чуть не убились, а по бумагам все окэй. А мой парень лежит в госпитале, стеклом глаз повредил».

 

Двадцать третьего декабря мастерская закрывалась на рождественские каникулы до десятого января. Срочную работу и только для постоянных клиентов передавали в мастерскую напротив.

«У папы договор с Тимом, хозяином «Тиммонс моторс», - рассказывала Аспа. - Один год Тим остается на работе, а на следующий год папа работает. Так они клиентов не теряют. Тим хороший механик, папа ему доверяет».

В последний день Карлос всем вручал рождественские подарки: рабочие комбинезоны и специальные ботинки. Жена его, пришедшая вместе с Аспой и десятилетним Алексом на вручение подарков, каждому давала корзиночку с домашним печеньем. Аспа раздавала поздравительные открытки в конвертах, а Алекс каждому вручал кепку с названием мастерской. В конверте Игоря лежала еще и стодолларовая бумажка. Для Альки Аспа принесла подарок от себя: малюсенький купальный костюм с розовыми оборочками и такую же шапочку. В мастерской накрыли стол, пили греческую водку, говорили тосты. Игорь мало что понимал из разговоров, ел и улыбался общему смеху. Понял он, когда хозяин объявил, что берет его учеником, и все начали его поздравлять и хлопать по плечам. Заставили выпить водки, кричали «ап» и «яссос». Пришел Игорь домой веселый и с полной сумкой подарков.

«Твой грек не дурак! – объявил Толя. – Спецодежду дарит, а потом всю ее из налога спишет!»

«Ты прикинь, комбинезон восемьдесят, ботинки эти – сто, и кепка эта бесполезная. На каждого он по две сотни спишет!» - подсчитала Мила.

«Ну, а если бы я это должен был купить, то эти две сотни я бы потратил. – доказывал Игорь. – А так у него механики одеты, налог уменьшился и рождественские подарки раздал. Все довольны!»

Игорь дал Лизавете двести долларов и велел ей купить летней одежды. В декабре началась рождественская австралийская жара, и Лизавета с Дорой Борисовной просто варились в своих шелковых платьях. Инна посоветовала идти на распродажу двадцать шестого декабря, мол, все будет полцены.

«И обязательно купите себе шляпы! – настаивала Люся. - В Австралии без шляпы гулять – преступление!»

Они, и правда, на двести долларов оделись вполне по-австралийски: штанишки до колен хлопковые, майки-безрукавки. Еще купили босоножки совсем открытые – все пальцы наружу, а подошва литая, удобная. И шляпы себе купили, а Альке сразу две – голубую и розовую.

Дора Борисовна сильно сомневалась насчет штанишек, не смотря на то, что все бабульки, попадавшиеся им в магазине, были в такие бриджи одеты. Потом все же согласилась.

«Счастливая страна, - говорила она вечером, - никому нет дела до твоей одежды. В чем тебе удобно – в том и ходишь!»

«Несчастная страна! - возражала ей Лизавета. - Никому нет дела до тебя. Работаешь, выполняешь, остальное никого не касается. Никого ты не интересуешь как человек. Спросят «Как ты?», а ответ и не слушают...»

 

В январе Игорь оформил начало обучения. Теперь в перерыв он садился за стол со всеми, с ним заговаривали, он отвечал, даже пытался отшучиваться. Учили его все, не только сам Карлос, объясняли, показывали. Аспа, уже окончившая школу, но исправно приходившая каждую пятницу выдавать деньги, заполняла с ним его «Дневник ученика». Через пару месяцев стали поручать ему самостоятельную работу. Перед пасхой Карлос оставил Игоря и еще одного механика дежурить в мастерской на случай срочной работы. Работы оказалось много, хотя и ничего серьезного, так что домой Игорь приехал уже в сумерках. Зато за пасхальную работу Карлос заплатил двести долларов.

В начале мая Аспа пришла в мастерскую с женихом и раздавала всем приглашения на свадьбу. Свадьбу собирались играть в январе, но ресторан уже заказали. К приглашению был приклеена маленькая карточка-ответ, с радостью мол, принимаю ваше приглашение. Лизавета карточку заполнила, и Игорь ее Аспе в пятницу отдал.

В конце декабря Игорь переходил на второй год ученичества. Карлос вызвал его в офис подписывать бумаги.

«Платить тебе буду двести двадцать, как положено ученику, - рассказывал он, - а Аспазия тебе еще столько же принесет, так что в обиде не будешь. И этот год я тебя еще могу учить. А потом я беру в бизнес зятя. Они с Аспой едут на шесть месяцев в Грецию, потом он помогать здесь будет до конца года. В январе возьму его учеником!»

Карлос вынул бутылку греческой водки и налил два стаканчика.

«Не обижайся, Джозеф, пойми, он семья, я не могу ему отказать. А о тебе я уже договорился – ты через год переходишь к Тиму. Он обещал тебя на лицензию вывести. А Аспазия будет тебе дневник заполнять все четыре года, пока не выучишься. – Карлос поднял свой стаканчик. – Твое здоровье!»

Третий год ученичества Игорь отработал в «Тиммонс Моторс», а в конце четвертого года, сдав экзамен, получил лицензию автомеханика. В Тиммонсе свободных вакансий не было, но Карлос, пришедший поздравить Игоря с окончанием обучения, обещал взять его к себе в конце февраля. Один из его механиков уезжал в Грецию: родители уходили на покой, просили взять на себя фирму по аренде автомобилей. Лизавета в тот же вечер нашла в газете для Игоря временную работу – контракт на шесть недель.

С первого марта Игорь вернулся к Карлосу. Все здесь было по-прежнему: греческая еда в перерыв, шутки и громкие перекрикивания, ругань по-гречески, которой Игорь уже научился. Только конверты по пятницам приносила уже не Аспа, а Алекс.

«Из варяг в греки и обратно!» - пошутила как-то Дора Борисовна.

 

С этого момента...

 

Лиза закончила курсы. Разослала, как ее обучили, свое резюме по разным пекарням и кафе и получила целых шесть предложений. Они долго обсуждали каждое, сравнивали условия, и, в конце концов, остановились на кондитерской-пекарне Фергюссон. Производство большое: штат около пятидесяти человек, магазины чуть не в каждом торговом центре. Платили хорошо, за ночные смены доплачивали, спецодежду меняли ежедневно. Работа Лизавете нравилась. После испытательного стока ее перевели на производство тортов по заказу – на свадьбы и юбилеи, еще и зарплату повысили.

Через два года после приезда можно было получать австралийское гражданство. Многие выходцы из Англии или Новой Зеландии и слышать не хотели об этом. Греки и итальянцы сохраняли оба гражданства и, получив пенсию в Австралии, перебирались обратно в Европу, бывая здесь наездами. У Лизаветы с Игорем выбора не было – родного украинского гражданства они лишились при пересечении границы. Так и жили они два года в Австралии перемещенными лицами без гражданства. Так что анкеты заполнили, как только вышел срок.

На получение гражданства собирали по средам в Колфилдском Таунхолле – зале для церемоний. Дора Борисовна заставила их нарядиться во все лучшее. Альке она сама купила нарядное платье – розовое с оборками – и бант ей вывязала огромный, чуть не больше самой головы. У Аленьки волосики были густые, кудрявые, послушные. Дора Борисовна еще и локоны вокруг банта уложила. Так вот и явились они на церемонию при полном параде.

«Вы клятву будете приносить со словами «андэ Год»?» - спросила молоденькая девушка, отмечая их в длинном списке новых граждан.

«Что это, Лиза?» - повернулись к ней Игорь и Дора Борисовна.

«Это как бы «с Б-гом» по-нашему, с Божьей помощью, значит» - объяснила она.

«Мы – с Б-гом! - сказала девушке Дора Борисовна. – Андэгод!»

«Андэгод!» - подтвердила Алька.

«Молодец, Элли!» - похвалила ее девушка, вручая им брошюрки.

«С этого момента, с Божьей помощью...» - звучали слова клятвы. Алька, улыбаясь, старательно повторяла непонятные слова. Лиза вспомнила, как мама ей говорила, что хочет дожить и увидеть ее ребеночка, – не дожила. И до Австралии не дожила... Слезы у нее закапали, и в конце клятвы она уже плакала вовсю. Только и остались у нее на белом свете папа да Майка с Сашкой, а она их уже почти два с половиной года не видела.

В субботу зашли к Толе с Милой. Толя звал помочь новую мебель собрать. Заказывали в Малайзии, приплыла мебель разобранная – одни доски, а чертеж с надписями «по-малайски», как сказал Толя. Пока Игорь с Толей и Давидом пытались соединить спинку с кроватью и еще приделать по краям тумбочки, Лизавета стала Инну с Милой спрашивать, как можно родных вызвать. Они с Игорем уже получили гражданство, можно вызывать.

«И многим ты обещала вызов прислать?» - ехидно поинтересовалась Инна.

«Папе и сестре!» – не вдаваясь в подробности, ответила Лизавета.

Про себя подумала: «Вы-то всех вызвали и родных и двоюродных, а для меня Австралия мала стала!»

«Вы еще сами на ноги не встали, похвастаться нечем, а уже родственников тащите. – удивлялась Инна. – По мне, так еще лет шесть надо подождать, дом купить, ребенка в хорошую школу устроить. Ну, приедут твои, а что ты им покажешь? Съемную квартиру и старую мебель? Такое ты и в Рашке могла иметь!»

Лизавета, полные глаза слез, посмотрела на Инну: «Вы-то все вместе, а у меня только папа и сестра. А вдруг папа не доживет до моего собственного дома и новой мебели? И Аленька без дедушки вырастет...»

«Ну, ты, Лиза, и нервная, - сказала примирительно Мила, - чуть что – в слезы. Как только Игорь с тобой живет! Я маму, конечно, сразу вызвала, а сестру только после того как мы устроились».

«Ведь тебе же им помогать придется! - внушала Инна. – С собой не поселишь: квартиру им снять, кровати купить – это ж все учитывать надо. А у вас ребенок маленький. Свекровь тебе, конечно, помогает, но невестка - не дочка. Что если разойдетесь по разным квартирам? Либо, скажем, она заболеет. Она нам с Милкой дитя не нянчила, мы за ней ходить не будем. А тебе кто поможет?»

«Вот сестра и поможет, - всхлипнула Лизавета, - кто ж еще как не она – вы ж свекрови ничем не обязаны!»

«У нас бизнес! – сразу вспыхнула Мила. - Мы просто физически не сможем! Да и никто здесь не мучает стариков дома – переселяют в дома престарелых. Ты же работала, знаешь, что там чисто. Кормят, развлекают. Что ж людям работу из-за этого бросать! Здесь тебе не Рашка!»

«Ладно, - согласилась Инна. – Послезавтра возьму Люську и поедем с тобой в Джуиш Вэлфер, посоветуемся как вызвать твоих. А все-таки, я бы на твоем месте еще хоть года три подождала!»

В первый раз в жизни Лизавета в тот день молилась богу. Когда мама болела, им с Майкой сразу сказали: надежды, мол, нет, и чем скорее умрет, тем быстрее отмучается. Лизавета тогда не молилась, а старалась лишнюю минуту с мамой побыть, ума наперед набраться. Слушала ее рассказы о жизни, о том, как она в войну одна осталась, да как за папу замуж вышла, да как ее, Лизавету, домой принесла, а пеленать не умела. Много чего они с Майкой выслушали: про всю семью погибшую, про верные приметы, про сглаз, про то, как со свекровью отношения наладить, и даже как пироги печь.

«Ох, мама, родная моя, – думала Лизавета, - а молиться-то ты меня не научила...»

Да и какому Богу молиться: древнему еврейскому или новому Иисусу?

Ночью, когда все в квартире спали, вышла Лизавета тихонечко на кухню, а оттуда на балкон. Подняла голову и посмотрела на звезды.

«Боже, - начала она, - если ты есть, то сделай так, чтобы мы снова были все вместе...»

«Нет, - оборвала она себя, - что это я говорю «если ты есть». Ведь он есть!»

И начала снова:

«Боже, я к тебе еще не обращалась. Первый раз. Ты все можешь, все знаешь. Сделай так, чтобы Майка с Сашкой приехали, и папа с ними. Сделай так, чтобы мы все жили в Австралии. Пусть семья наша снова будет вместе! Я все что ты захочешь сделаю, только помоги. Помоги, Господи!»

Лизавета на цыпочках прошла обратно в спальню. Игорь спал, уткнувшись в подушку, правая рука вытянута на ее половину. И ведь как привыкла она просыпаться под этой рукой! Теперь уже и вспоминать не хочется, как одна до двадцати восьми лет спала. И ведь любит он ее, это точно. Каждую пятницу что-то приносит, хоть мелочь, хоть коробочку ее любимой малины, а не забывает. И с Сашкой он успел подружиться, а Майка его все хвалила, Леночка-племяшка дядей называла. Она, наверное, уже большая совсем! Алик, племянник, без них вырос, уже в садик ходит. Хоть поглядеть бы на них...

Назавтра в Джуиш Вэлфере Инна попросилась на прием к англоговорящему сотруднику. Они подробно отвечали на вопросы, выложили на стол все документы, а напоследок Люся еще придумала, что Лизавета, мол, все время в подавленном состоянии, тоскует. Были, мол, они с сестрой очень близки, так что теперь она, Лизавета, может повредить свою психику.

«Короче говоря, помогите ей, или она чокнется!» – подумала Лизавета.

«Ну, что ж, - благожелательно улыбнулась социальный работник, - вы с мужем оба работаете, у нас никаких ссуд не брали, к тому же молодые еще, сможете своим родным помочь. Заполняете анкеты на гуманитарную программу!»

Выйдя из Вэлфера, Лизавета бросилась обнимать Инну и Люсю, чуть не прыгала от счастья.

«Ох, Лизавета, - смеялась Инна, - ты как будто не заботу на себя взяла, а в лотерею выиграла. Блаженная!» – она помолчала.

«А может счастливая...»

 

Через полтора года встречали они папу и Майку с Санькой в аэропорту. Игорь взял у Карлоса маленький автобус: вещей куча, дети, взрослых пятеро – в машину нипочем не влезут. Самолет запаздывал. Они стояли у окна и смотрели на пыльную австралийскую траву. Алька подпрыгивала от нетерпения:

«А дети этого дяди тоже приедут? А сколько им лет? А они старше Люси?» - засыпала она их вопросами.

«Помнишь, как Саня сказал нам в Борисполе: «Я вас здесь проводил, а вы меня там встречайте!» - вот, сбылось. – вспомнил Игорь. - Все сбылось, а Лизавета?»

Первой вышла Майка с папой. Майка толкала перед собой коляску с вещами, а папа шел, опираясь на палку, и растерянно оглядывался по сторонам.

«А постарел-то как!» - ужаснулась Лизавета.

За папой степенно вышла Леночка с Аликом. Леночка вела его за руку и что-то ему объясняла, а он кивал беленькими кудряшками и улыбался.

«Кудри у него ну точь-в-точь как у Альки!» - пронеслось у Лизаветы в голове. Сашка шел шаг в шаг за детьми, коляску катил совсем неподъемную. Он первый их увидел. Заулыбался, позвал: «Аленька, иди к дяде, девочка!» Алька раскинула руки и побежала к незнакомому дяде, которого знала только по фотографиям. Он подхватил ее на руки, а она прижалась к его небритой щеке и радостно крикнула: «Мама, папа, я их нашла! Я сама их нашла!»

 

Через шесть лет после приезда в Австралию купили Лизавета с Игорем, наконец, свой дом. Аленька уже ходила в школу. Утром ее отвозила Лиза, а приезжала она домой в три двадцать на школьном автобусе. Дора Борисовна встречала ее на остановке, и они неспешно шли домой через парк, а Аля, Элли, как ее называли в школе, учила бабушку английскому языку.

Отпуск свой Лизавета и Игорь делили на две части: брали неделю в июле, во время зимних школьных каникул, а остаток в рождественскую жару. Зимой куда-нибудь ездили: то в Сидней, то на Голд Кост, а летом отдыхали дома, ходили на пляж, ездили в горы.

Дора Борисовна молодела на глазах. Она начала носить джинсы, кроссовки, простилась, наконец-то, с нейлоновыми комбинациями, так парившими в жару, научилась пить пиво: «Кто бы мог подумать, пиво в общественных местах!» Она стала специалистом по распродажам: просматривала журналы, газеты, и в любой день могла сказать, где и что нужно покупать. Венцом перестройки личности стала покупка ей трехколесного велосипеда взрослого размера. Она ездила на нем в местный торговый центр, где приковывала его к столбу специальной цепью с маленьким замочком. У нее появились знакомые бабульки и даже дедульки. Они встречались в кафе, обсуждали мексиканские сериалы и политику Российской Думы, а также качество австралийских продуктов (совсем другого вкуса!) и фруктов и овощей (духа в них нету!).

Единственная тема, по которой в доме не было взаимопонимания, был вопрос о втором ребенке.

«Вот у меня трое детей, а Аленька единственная внучка! – все приговаривала Дора Борисовна. – Додик, бедный, я всегда знала, что бездетным будет, от рождения это у него. Инна, упрямая, не хочет Толе ребенка родить. У нее-то Люся есть, она и Толе как родная, а все-таки...»

«Ребенка Инка не соглашается заводить, мол, занята в бизнесе. Люсе ее уже двадцать скоро. Инна теперь уж и не родит, даже если захочет! – соглашался Игорь. – А мы только на ноги встали, сейчас ребенка завести – руки себе связать!»

«А жизнь идет, часы тикают, – канючила Дора Борисовна, - ты, умник, уже пятый десяток разменял, да и Лиза давно не девочка. А я, пока в силах, вынянчу вам еще одного. У других бабушек нету, двухмесячного ребеночка в ясли несут...»

«Да, - думала Лизавета, - через месяц после родов на работу выходят. Ребенка в садик и никаких проблем! Ничего эти австралийцы не боятся, а я боюсь. С Аленькой чуть не умерла, а теперь совсем старая, кто со мной возиться будет...»

«Только Богу молиться мне осталось! – с апломбом провозгласила как-то Дора Борисовна. - От детей понимания не вижу, а там, - она ткнула пальцем в потолок, - мне еще не отказывали!»

На Лизаветин день рождения в этом году решено было поехать к Двенадцати Апостолам. Поглядели на камни да на океан, побродили вокруг, и стали готовить еду. Распаковали салаты, пожарили мясо. Долго сидели за столом под навесом. Потом лежали на траве и глядели в чужое небо. Леночка, Алик, Люся и Джерри, Люсин парень, играли с Алькой в мяч, весело перекрикиваясь по-английски. Лизавета думала, что Алька все меньше и меньше говорит по-русски, что у нее нет никакого интереса читать русские книги, – она и английские-то читает из-под палки. Вот у Леночки есть Алик, а у Альки ее, случись что, никого не останется. А родить второго у нее, Лизаветы не сложилось, а теперь, наверное, уже поздно. Кто ж рожает-то под сорок?

А ребенка здесь иметь сплошное удовольствие: одежки, игрушки, детские площадки. А как австралийцы детей любят! А с едой для деток как просто, а детские садики какие хорошие есть!

И все это она Игорю вечером и выложила. И еще добавила, что вот мама у нее без имени осталась.

«Тебе, еврею, стыдно должно быть, что ты перед моей мамой долга не исполнил! - выпалила Лизавета. – Быстро мы научились все на деньги мерить: «на ноги не встали»! А может ребенка родить еще важнее, чем дом выплатить! Дом я и через десять лет могу выплачивать, а родить уже сейчас поздно!»

 

Как развлекаются австралийские акушерки

 

…Схватки у Лизаветы начались часа в три дня. Дора Борисовна как раз собиралась идти встречать Альку из школы.

«Лизонька, я тебя оставлю? – как бы извиняясь, спросила она. – Мы быстро придем. Что-то ты бледная. Ничего не делай! Пойди, посиди во дворе на солнышке!»

«Идите, мама, опоздаете, Аленька будет волноваться», – сказала Лизавета, улыбаясь изо всех сил.

К телефону бросилась, как только хлопнула дверь. Набрала три нуля, продиктовала адрес. Позвонила Игорю в мастерскую, просила передать, чтобы ехал в госпиталь.

«Лиза не волнуйся, - гудел в трубку Карлос, - я его сам отвезу, какой из него сейчас водитель!»– он загоготал. - «Уже выезжаем!» - и отключился.

Лиза Доре Борисовне быстренько записку нацарапала, сумку подхватила и к дверям.

Тут и амбуланс подъехал, скорая помощь, значит.

...

Акушерка Кэрри повела Лизавету в палату. сумку занесла, Лизавету на кровать положила, опять что-то мерила, слушала, записывала. Потом неожиданно предложила: «А хочешь в душ или в ванну? Схватки легче переносятся в воде».

Кэрри отвела ее в душ, отладила воду, помогла раздеться.

«Лиза, хочешь, принесу тебе рубашку? Или тебе в своем удобней? А хочешь чаю? Тебе не холодно? Голова не кружиться?» - акушерка не отходила от нее, стояла за занавеской.

«А хазбенд (муж) у тебя есть? Придет он?»

Узнав, что хазбенд уже в пути Кэрри очень обрадовалась.

«Девочки, - закричала она кому-то в коридор, - у меня на родах будет хазбенд!» Ей что-то крикнули в ответ, кто-то рассмеялся, а Кэрри опять вернулась к Лизавете.

«Лиза, как ты? Давай выйдем ненадолго, я хочу тебя посмотреть!»

Она отодвинула занавеску и набросила Лизавете на плечи большое полотенце, вторым полотенцем живот вытерла, а маленькое бросила ей под ноги – вытирай. Опять повела Лизавету за руку в палату, опять слушала-мерила. Схватки после душа стали такими сильными, что Лизавета уже не могла сдержать стон.

«Кэрри, - крикнул кто-то из коридора, - к тебе хазбенда ведут!»

Игоря действительно тащили под руки Карлос и его зять Ари. Был Лизаветин хазбенд бледный как смерть, очки перекошены, и ноги переставлял с трудом. Карлос, довольный собой, громко что-то втолковывал Ари и смеялся. Так вот все и ввалились в палату. Игорь хоть переоделся, а Ари был в комбинезоне с масляными пятнами и в рабочих ботинках. При виде этой процессии Лизавету так скрутило, что она застонала, чем вызвала абсолютный восторг Карлоса:

«Мальчик, сто процентов мальчик, мой сын так же жену мучил!» - заорал он.

«Лиза, я тебя забираю наверх, - скомандовала Кэрри, - будем рожать!»

Это уже было для Игоря чересчур, и он грохнулся в обморок.

«Хазбенд в обмороке!» - радостно закричала Кэрри, отсоединяя Лизавету от проводов. – Девочки, помогите нашему хазбенду!»

На лифте ехали все вместе: Лиза, все время приседавшая и охающая от боли, Кэрри, ни на секунду не отпускавшая ее руки, словно Лиза хотела убежать, еще одна акушерка, Шелли, которая везла Игоря в кресле на колесиках, и сам хазбенд. Карлоса и Ари, как они не рвались помогать, отправили домой. Игорь от обморока очнулся, но был еще не в себе, и на Лизины приседания все время повторял: «Боже, что я наделал, она умрет!»

Лизавете, не смотря на боль, стало смешно.

«Игорь, прекрати! - сказала она, - Рано ты обрадовался, я еще жива!»

«Боже, Боже, что я наделал! - опять запричитал ее хазбенд. - Она умрет, я умру, мама умрет, Аленька останется...»

«Что он говорит?» - спросила Лизавету Кэрри. Лиза, отдышавшись после очередной схватки, перевела.

«Умрет она, хазбенд, обязательно умрет, - заверила Кэрри, увлекая за собой Лизавету, - но не сегодня. А умрет обязательно, все умрем, я, ты...»

Тут у Лизаветы отошли воды.

«Хазбенд, - скомандовала Кэрри, - сейчас же встань и помогай! Обними ее и покачай, как будто вальс танцуешь, помоги ребенку родиться!»

Игорь, к Лизиному удивлению, резво вскочил с каталки, схватил ее за плечи, прижал к себе, и стал вместе с ней раскачиваться. «Танцор недоделанный!» - хотела обозвать его Лиза, но от боли только зашипела ему в ухо.

Следующие два часа Лизавета помнила смутно. Игорь ее поднимал и снова укладывал, он давал ей кислород, обтирал лицо холодным полотенцем. Ему все время давали подержать какие-то приборы, провода, трубки. В момент просветления ей показалось, что Игорь держит на весу прозрачную трубку от пустой капельницы, в другой раз она видела, что Шелли, улыбаясь, вручает ему манжетку от аппарата измерения давления с наставлением держать крепко, чтобы не разбилось.

«Пуш! – сказала, наконец, Кэрри. - Пуш!»

«Лиза, - закричал Игорь, размазывая пот по лицу, - она говорит «Тужься»! Скорей тужься, а то я больше не могу!»

Смог как миленький! Под Кэрриным руководством приподнял ее, подхватил под руки. Командовал ей по-русски «Тужься!» и «Стоп!». И еще добавлял от себя «Давай!», «Еще!» и «Не умирай!». Вместе получалось «Давай - еще - не умирай!». Старался, аж очки запотели!

«Убью потом гада!» - подумала Лизавета, но была она слишком занята, чтобы думать еще что-то.

«Лиза, отлично! Дыши глубоко!» - приговаривала Кэрри.

«Стоп!» – вдруг закричала она.

Потом: «Еще один раз и все!»

Маленький синий комочек шлепнули Лизавете на живот, накрыли пеленкой. Он завозился на животе, потом тоненько замяукал «Ле, ле, ле...»

«Хазбенд, иди, перережь пуповину!» - скомандовала Кэрри

Игорь как очнулся: «Нет! – закричал он. - Нет-нет-нет!»

И задом выскочил из комнаты!

«Хазбенда держите! И дверь нам закройте, пожалуйста! – крикнула Кэрри в коридор, перерезая пуповину.

Лиза закрыла глаза и провалилась. Спала она, видать, всего несколько минут, проснулась – кто-то смеялся. Оказывается, привели Игоря, бледного, спотыкающегося на ходу, опять посадили в кресло на колесиках.

«Неужели тебе, папуля, не интересно, кто у тебя родился?» - поддразнивала Кэрри.

«Уже родился? Кто?» - он так быстро вскочил, что кресло ударилось об стенку и, откатившись назад, толкнуло его прямо к Лизавете.

«Лиза, кто?» - заорал он, хватая ее за руку.

«Бой, дэдди! – рассмеялась Кэрри. - У тебя, папочка, родился мальчик!»

«Кто это так орет?» - подумала Лизавета и поняла, что орет ее хазбенд. Игорь вопил по-сумасшедшему: «Сын! У меня сын!!!», а руки уже вытаскивали из кармана мобильник. «Мама, мальчик, сын, мама...» – тут лицо его по-детски скривилось, и слезы полились из-под очков, а он вытирал их двумя руками, шмыгая носом и размазывая по запачканному чем-то лицу. «Сын!»

Лизавета ела бутерброды, пила суп из чашки. Шелли еще принесла чай и печенье. И опять измеряла ей давление, опять цепляла провода. Заходил доктор, молодой, улыбчивый. Поздравил их, что-то спросил у Кэрри и, улыбнувшись, вышел. А Шелли уже несла малюсенькую ванночку с мыльной водой. Ванночку поставили прямо у Лизаветы между ног. Маленького положили в воду, и он опять замяукал свое «ле». Потом его обтирали, надевали браслеты с фамилией на ручку и на ножку. Шелли прикатила прозрачную кроватку-коробочку на колесиках. Мальчика положили в кроватку, тепло укрыли.

«Ну, с одним пациентом справились. – сказала Кэрри. – Ты, Лиза, пойдешь в душ или тебя здесь помыть? В душе тебя хазбенд помоет, он у тебя молодец, помогал. Другие хазбенды как упадут в обморок, так и не встают до самого конца. Наш хазбенд - молодец!»

Лизавета вспомнила, как после Аленьки она мылась по частям холодной водой из рукомойника в туалете, и решила пойти в душ. На Игоря напялили пластиковый фартук и отправили ее мыть. Он и правда ее мыл, потом вытирал, потом помог надеть рубашку и халат. А потом прижал ее к себе и шепотом в самое ухо сказал:

«Ты лучшее, что у меня есть в этой жизни! Ты, Алька и Дэвид!»

«Дэвид?» - удивилась Лизавета.

«Дэвид! – подтвердил Игорь. – В память Дуси, твоей мамы, - такой еврейский обычай!»

Шли они из душа, взявшись за руки, и не было в жизни Лизы счастливее дня, чем этот, наполненный болью. Устала она смертельно.

...

Засыпая, подумала Лизавета, что жизнь ее никогда лучше не станет, потому что лучше уже невозможно...