«Дело растлителя малолеток В. В. НАБОКОВА «Прежде всего, прочего удерживай язык свой»... Пифагор Граждане зрители, наденьте на лица повязки из марли, закройте глаза малолетним. Товарищи-конвоиры, введите в зал нашего исторического суда гражданина Набокова, прославленного нашими либеральными критиками-недобитками. Вы ощущаете в воздухе запах гнили и тлена? Это верный признак распада и смерти, которую желали отсрочить, это видимость жизни, которая мрачнее чем смерть. Перед нами сын титулованного кадета, с сатанинским упорством изгонявшего из России имперский дух. Это, как верно подметил один также подследственный ныне поэт, «отрасль знатнейшей и богатейшей в России семьи», оставившей несметные накопления. Так, чего не хватало этому хитровану из своры кадетов, среди которых мало оказалось приличных людей? На рубеже последних столетий им не доставало лишь одного – только безраздельной и полной власти, до которой они дорвались в семнадцатом лишь на короткий момент, – власти, которую эти барчуки, лентяи и неумехи удержать не могли, потому что были не приспособлены с детства к порядку, ответственности и добросовестному труду. В результате, «переворотчики» Россию, литературным языком говоря, потеряли, им пришлось кочевать к «другим берегам». Но на чужбине безмятежной жизни не вышло. Старшего Набокова случайно подстрелил в Берлинской филармонии патриот-монархист, который метил в кадетского главаря Милюкова. А к невинной жертве мы всегда милосердны, особенно если пострадавший уже списан в расход… Другое дело – его заносчивый отпрыск – редкостный сноб, любитель шахмат, кроссвордов и бабочек, возомнивший себя в эмиграции наместником Мнемозины. И даже подобравший соответствующий псевдоним – публиковался, как некий «Сирин». Эта райская птичка стала паразитировать на мировой литературе, обмусоливая чужие сюжеты и совершенно не признавая авторских прав. И окажись этот писатель сейчас в российской столице, как его бы скоро отправили вслед за отцом... Однако в старое доброе время изгнаннику все прощалось, а соотечественники сдуру носили его на руках. Как водится среди истаскавшихся ловеласов, буржуазных клевретов и вырожденцев В. Набоков в своем несдержанном желании прихвастнуть, открылся в «Лолите» во всем своем маразматическом блеске. Гумберт, вступивший в половую связь с малолеткой, – замечательный пример всей культурной Европе, над которой давно витает запах распада. Смакуя подробности постыдного с нравственной позиции дела, наш литератор угодил самым взыскательным вкусам, причем, тщеславный Набоков довольства собой не скрывал: «Я знаю, что на сегодняшний день «Лолита» – лучшая из написанных мною книг. Я спокоен в моей уверенности, что это серьезное произведение искусства и что ни один суд не сможет доказать, что она порочна и непристойна. Все категории безусловно переходят одна в другую: в комедии нравов, написанной прекрасным поэтом, могут быть элементы непристойности, но «Лолита» это трагедия. «Порнография» – не образ, вырванный из контекста; порнография – это отношение и намерение. Трагическое и непристойное исключает друг друга». В этой хитромудрой тираде бывшего сатириконского шалопая и пачкуна, как под микроскопом, видна главная опасность, исходящая от лукавых творцов литературы, которые самые низкие и подлые намерения скрывают одеждой из ловко скроенных фраз. Вместе с тем в оправданиях элитарного литературного трюкача заметна легкая обеспокоенность и тревога, ведь не все просвещенные люди восприняли его бестселлер как трагифарс: даже Зинаида Шаховская признавалась, что была слегка скандализирована, когда прочла «Лолиту» в запрещенном парижском издании Жиродиаса. Таким образом, даже в «столице любви» к этой книге отношение было сложным, хотя, в целом, распущенной, падкой на «клубничку» западной публике русский эмигрант пришелся тогда по душе. Владимир Набоков сделал верную ставку – на публичный скандал, как лучший способ заставить говорить о себе, и проявиться в литературе. Французы даже милостиво простили сюжет, откровенно содранный у немецкого литератора. А дело все в том, что, размывая своим произведением и без того зыбкую грань меж дозволенным и наказуемым, «райская птичка» выдала индульгенцию – на порнографию в литературе. А этот жанр всегда был, есть и будет самым прибыльным в хитром писательском ремесле. Однако своим беспримерным литературным наскоком Набоков оказал нам большую услугу. В очередном припадке гордыни он сделал признание, которое мы здесь обнародуем – для определения меры и в назидание остальным... Цитируем, что гражданин Набоков самолично и даже печатно признал: «Литература – это измышление. Художественная литература есть художественная литература. Назвать рассказ правдивым рассказом – обида обоим – искусству и правде. Каждый великий писатель – это великий обманщик (выд. Г. П.)...» Мысль подсудимого, в общем-то, затрапезна, то есть, совсем не нова: о том что «искусство есть ложь» говорил еще верный «янсенист» Блез Паскаль. Но если гениальный ученый относился к искусству с презреньем, то наш «великий писатель» – небескорыстно стремящийся потрафить низким страстям – искусство, как ложь, боготворил. Певчие птички либеральной литературы всегда подменяли символами, утопиями, грезами и болезненными страстями реальную народную жизнь. Лживую природу своего языка наш поднадзорный намерено продемонстрировал в другом сюжете – «Отчаяние», текст которого словно убеждает читателя в полной его слепоте. Читатель знает лишь только то, что хочет показать ему великий кудесник слова Набоков, немилосердно изгалявшийся над простоватой толпой. Однако еще в седой древности, на Востоке было известно, что слово – одежда, а смысл, скрывающийся под этой одеждой – тайна только для непосвященных людей. Впоследствии наш «великий обманщик» Набоков поняв, что проговорился, написал в оправданье много другого, но слово – не воробей: птичка может и улететь, а слово уже в протоколе, и нашему райскому Сирину заготовлена прочная клетка – по совокупности всех его растленных литературно-сексуальных заслуг... Впрочем, Набоков и сам сознавал, что глупо нашкодил, что возмездие неотвратимо, и в ожидании скорой заслуженной кары потом написал: «Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывет кровать; и вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу убивать…» Итак, «набоковы» поспешно расстроили и сломали – на беду себе и народу – налаживающуюся российскую жизнь, а новую построить уже не смогли. Набоковы-сирины, как забытые сироты, скитались по чужим берегам, а, поскольку делать толком ничего не могли, то оставалось одно: удариться в литературную конъюнктуру, клеветать на новую Россию и русских, да оплакивать свою прошлую жизнь. До революции они населили отечественную литературу, а затем, – как следствие, и пространства проклятой ими страны – борцами с царским режимом, а после нее – толпами беспризорников, столичных и провинциальных лолит... И до сих пор, уже в новые времена напевы сладкоголосого «Сирина» ублажают слух педофилов, жадных на местами еще запретный товар. Набоков сегодня – это знамя армии растлителей малолеток, а также их адвокатов и покровителей, которые обычно стенают о благе всего человечества и попираемых в России правах… Но приведем здесь еще небольшую цитату, которая в достаточной мере характеризует моральный облик нашего персонажа: «До блага человечества мне дела нет, и я не только не верю в правоту какого-либо большинства, но вообще склонен пересмотреть вопрос, должен ли стремиться к тому, чтобы решительно все были полусыты и полуграмотны...» Внимая мудрости признанного интеллектуала Набокова, мы тоже не будем стремиться к тому. Таким образом, нашему подсудимому придется забыть про свою тюремную пайку... Именитый литератор Владимир Набоков однажды цинично приговорил своего героя к отсечению головы, поскольку его Цинциннат был подозрительно непрозрачен. А, значит, и мы с головой заслуженного выдумщика и порнографа имеем моральное право что-нибудь сотворить. Но, однако, не станем просвечивать, вскрывать или обезглавливать нашего именитого подопечного... Мы отправим его в глубины России по самым заповедным местам, той самой дорогой, по которой шли на погибель вместе с семьями – белогвардейцы, кулаки и попы. Пусть наш элитарный поэт и литературный кудесник поведает увлекательную историю малолетки новым лагерным корешам. И, быть может, в стылом сибирском бараке честные российские воры, как водится, «по понятиям», помогут Набокову возлюбить своего палача... А лагерный начальник, тайный поклонник Набоковской прозы, обязательно добьется «полной контаминации»: побратает писателя с тем, кто потом нажмет на курок... Зато в ночь перед последним рассветом на Набокова найдет просветленье, и он напишет свой самый удачный прощальный сюжет. В нем блудливый «Светлокожий вдовец» напоследок признает, что каждый литератор в ответе за то, что выводит перо...». *** Сразу после предания гласности этого текста из Министерства образования был распространен рекомендательный документ. Предлагалось решительно пересмотреть прежнее отношению к прозе Набокова, а «Лолиту», по возможности, в школе больше не вспоминать. Перефразируя известную всем цитату, дело предлагалось решить известным путем: есть порок – есть проблема, нет порока – проблемы нет... Правда, поначалу взволновались столичные книжники и фарисеи, но успокоились быстро: поднадоевший было скандальный роман после педагогических склок и исключения из школьной программы в магазинах снова пошел «на ура»... Семен Михайлович снова обрел жизненное равновесие и даже уверенность в завтрашнем дне. Поговаривали, что эксперимент понравился в министерстве, и что директора возьмут скоро наверх. И Николай Николаевич ходил в победителях, тем более, что бывшие враги сняли осаду и дали понять, что не держат на учителя зла. Однажды педагог встретился с директором в коридоре, они расшаркались друг перед другом, и Семен Михайлович пригласил зайти после занятий к нему в кабинет. – А что, Николай Николаевич, кого вы далее надумали отчехвостить? Кто там у вас следующий на кону? – Получается, теперь на очереди, по алфавиту сам Радищев, но, право, не знаю, как мне тут быть... – Эк, копнули! А не жалко ли вам старика, ведь ему и без того досталось от императрицы? – Да как же его миновать: за кого ни возьмись – все ссылаются на его «Путешествия»... Директор, пребывая в замечательном настроении, разлил по граненым стаканам дареный коньяк, вынул из сейфа конфеты. И потек между ними житейский уважительный разговор. – Вот, скажи мне, уважаемый Николай Николаевич, а почему это люди с таким удовольствием пинают «убитого льва»? Ведь, посмотри, в самом-то деле, какие фигуры подняли на дыбу... И все нам сошло. Почему? И мало того: кричат, мол, давайте, снимите еще штаны с того и с того... Ты знаешь, кто мне теперь только ни пишет, кто ни звонит, а узнают где-либо, что я тот самый директор – так глядят, будто я знаменитый артист... – Так, вы сами мне говорили, что время такое: жулья кругом развелось, как не было за сто веков на Руси. И люди хотят разобраться с чего началось, откуда пошло. А, может, наконец, скоро станут снова сажать?.. – Ты полагаешь, тревожат извечные наши вопросы: что делать, и кто виноват? Но ведь наши посрамленные персонажи, каждый по своему, в силу отпущенных способностей пытался ответить на них? Тот же Горький, Есенин, Милюков или даже Ильич?.. – Но, ведь, вам-то известно, что они не были искренни до конца. А это все потом размывает. Художник в спешке строит свое здание на песке. Его задача – построить скорее новые замки... А жить в них он не собирается, он сознает, что обман, «сон золотой» может раскрыться... – Ты сам до всего дошел, Николай Николаевич, или тебе подсказали? – Я внимательно читал эти проклятые тексты, искал в них слабые звенья, обнаружил немало просчетов, но, в конце концов, сам словно попал под гипноз... Выпили. Запили «Боржоми», налили еще. – А как ты думаешь, кто стоит за этими текстами? Неужели, в самом деле, какой-нибудь «черный пиарщик», серьезный специалист? Или просто блефует какой-нибудь шарлатан? – Семен Михайлович, а вы где покупали эту водичку? – Да вы не тревожьтесь, в солидном «супермаркете», не на толчке... – А, между тем, «Боржоми» не настоящие, это я вам ответственно заявляю. Так вот и с этими текстами – толком не разберешь. Не каждый, на ком хорошая этикетка, кто на видном посту – настоящий специалист. Там «на верху» такой сыр-бор: за порядок это можно принять только издалека. Да разве вы сами думаете иначе?.. – Все мы мыслим одно. Только не все говорим... – Нас тут сейчас только двое. Вот скажите, вы считаете себя хорошим, положительным человеком? – Давай выпьем, слишком важный вопрос. Педагог не стал дожимать, и продолжил после того, как емкости опустели: – И я считаю себя неплохим человеком, и в нашей школе таких большинство. Так почему мы не можем сопротивляться – тому что нас окружает? Это только вначале мне показалось, что я влез в это дело из любопытства? А как стал в себе разбираться – понял, что появилась возможность высказать свое отношение к тому, что происходит вокруг... – Но ведь это все исторические персонажи?! Они все мертвы... – Это кажется, а на деле они живее живых! Их формула жизни здравствует среди других поколений. А вы посмотрите на новых классиков – процесс клонирования запущен не сегодня – давно!.. Тут директору позвонили из дома: супруга растревожилась, отчего его долго нет. Расставались друзьями и решили продолжить беседы. А падлюгу-Радищева после коньяка было решено не щадить... Конвой: следующего!.. |