В этот тягостный вечер не первой разлучной зимы, Нашу боль состраданья не вымолить, не передать. Обретённая мудрость, не свыше, а как-бы, взаймы, Не велит унижаться, а паче — съюлить и солгать. На сердечную стылость земную накинув тоску, Словно лассо и приступ удушья откроет глаза. Прислонить бы горячечный лоб к молодому виску Этой женщины грешной и чистой, как в мае роса... Души высушил зной или лёд, ниспадающий с веток на плоть. Разгони же угар городской всплеском юной росы и ветрил. И песчаные иски омой, моя радость, и облагородь, Лишь надеждой слезы, шелестящей по крышам перил. Этот город озябший прилёг на ликующий снег. И дворовые псы разбрелись в переулках теней. Лишь алеет калина сквозь белый, прилипчивый мех, Словно старая рана о более старой вине. Заварю тебе чай из калины крутым кипятком, Твоё солнце остынет за час на макушке стола. Нынче выла позёмка и плакали окна — о ком? Не забыть и не вспомнить — лишь пепел да кружка тепла. Не пугай, одиночество, звоном остывших планет, Не буди забытья ледоходы и сны не пророчь! Это просто зима оторочила саваном цвет, Это просто одна ещё долгая зимняя ночь. А по всем лабиринтам плывёт одноглазая тьма, И вмерзаются звёзды в стекло, словно в жидкий азот, И озябшие руки пусты, как природа сама На холодном снегу рождества в ожиданье щедрот... Все дописано, спрятан в загашник последний портфель, Слепки рожистых ран одиноко грозят лебедой. Безразлично молчит в высоте голубой Исраэль И дымок одинаково злобно плывёт над водой. Распечалим молчащие крылья и в суд воронья Призовём наши судьбы, отчаянно смелых людей. Вот истец, вот ответчик — разбитая наша семья. И звучит приговор: одиночество, им и владей. Где он, рай с шалашом и божественной милости пай? Из каких долголетий приходится вырубить срок, Чтоб в спокойную радость дошёл дребезжащий трмвай... Но краплённые капли тасует бесстыдный игрок. Как свинина на стол, неудобен кашруту венец. В ожиданье безмолвном предчувствуешь сны неудач. Только время куёт и куёт долгожданный свинец, Что влетит в мое сердце, как чёрный отчаянный грач. Только связаны мы расстояньем на долгую боль, Это право на правду, на ложь и обиду твою. Я сказал бы: любовь, но скажу: перелётная голь И твоё одиночество крупной слезой присолю. Как частица твоя я всё рвусь и спешу в никуда, Разрывая отчаянья холод и треск проводов, Воскресая в тебе на мгновенье, как тает вода На разжаренном солнцем припёке Эдемских садов. Как твоя половинка спешу совратить океан, Превратить в плоть моря, белым эхом к тебе долететь. Но выходит не так. Надо мной уже черный тюльпан Лопастями шумит и пытается с птицами петь. Мы становимся небом, неспешно, не не растворясь Наши души парят, как снежинки и катятся вверх. И бессмертные звёзды, приветствуя смертную связь, Никогда не простят нам двоим расставания грех. А пилоты несут этот гнет разнотравья и туч, Двух сердец, перелитых в огромное небо земли. И слепит их в кабинах негаданный тоненький луч, Это наша любовь, мы с тобой её не сберегли... Воровское причастие вечно охрипшей луны Обожжёт заколдованноть век и бесчестие глаз, Как стальные ростки авангарда локальной весны, Эти струпья надежды, последней надежды о нас. Ты уходишь на площадь Обид, в переулки Тоски, В обжигающий грохот неона и ревность аллей. Мы близки, мы далёки. Мы близки и мы далеки. И горят обелиски, от белого солнца — белей. Зима 2004-2005 | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
