Я выполола эту чертову траву. До последнего стебелька. Всю! И свалилсь мешком под черешню, любуясь и гордясь трудами рук своих. Солнце палило как перед концом света. Я истекала потом и заслуженной радостью, предвкушая свой триумф. У сарая громоздилась гора сорняков. Моя гора. Все. Управилась. Теперь-то свекровь не посмеет глядеть на меня с презрительным недоумением: откуда ты взялась такая? Откуда, откуда. Оттуда, откуда и все. Только здесь, в глубинной кубанской станице я поняла, что население делится на тружеников и горожан. Горожанин не умеет управляться у поросят, разжигать печку, рушить кукурузу, отличать пшеницу от ячменя. И потому бесполезен, как сорняк. И еще горожанин - это "кусок мяса"! В смысле - ничего не может, не приспособлен к жизни. Толку от моего высшего филологического образования, если я не умею щупать кур! Щупать кур я не умела, петуха панически боялась. Он подкрадывался сзади и долбил ноги крепким клювом. Только удар палкой по горбу обращал его в бегство. И если мне поручали посыпать курочкам, я вооружалась палкой и только тогда шла в куртяник. Свекровь ходила по двору и тихо, но так, чтобы я слышала, бухтела на мой счет:"От, что сделано в гузне, не переделашь в кузне". Конечно, это был махровый расизм. В чистом, незамутненном виде. Господи! Как же мне было обидно осознавать себя человеком второго или даже третьего сорта. Это я-то, которая почти написала диссертацию по ритму прозы, второсортная?! Но кому была нужна моя диссертация в кубанской станице? И вот сегодня я наконец доказала, что я не тварь дрожащая, не "кусок мяса", а полезный человек. Вон сколько травы наскирдовала! С чувством исполненного долга я пошла в дом и завалилась спать. Вечером я внутренне ликовала, глядя из кухонного окна, как свекровь задумчиво созерцает лысые грядки, и гору сорняков. И ждала, когда же она прибежит хвалить меня. Но свекровь промолчала. Надо отдать ей должное: она промолчала. Ни слова не сказала. И я ей за это до сих благодарна. Помидоры, оставшись без травяного укрытия, в несколько дней погорели. Бестолковая горожанка, обремененная бесполезными знаниями по ритму прозы, беспомощный "кусок мяса", не знала, что травку оставляют специально, для защиты от солнца. Словом, в очередной раз я накосячила. Кажется Антон Павлович Чехов советовал выдавливать из себя по капле раба. Болезненная это процедура. Я ломала себя под свекровь, не просто выдавливала, а выдирала из себя горожанку, с кровью выдирала, но так и не стала своей. А в себе что-то безвозвратно сломала, как в часах: вроде ходят, вроде тикают, но на четверть часа опаздывают. Однажды утром свекровь собрала чемоданчик и отправилась на курорт, муж - в соседнюю область на сессию. А мы остались вдвоем: я и трехлетний сын. Через неделю я поняла, что смертоубийства не миновать. Я сама, конечно, лучше померла бы голодной смертью. Но ребенок... Его-то надо кормить. Я тогда еще не работала, жили на более, чем скромную зарплату мужа, которую он всю отвез на презенты преподавателям. Деньги закончились как-то сразу и основательно. Шурш по карманам дал копейки на хлеб. И в воскресенье утром я вышла во двор с твердым намерением завалить курицу. Минут сорок я слонялась по двору, делая вид, что ищу топор. А чего его искать, когда он в сарайчике у входа стоял? Большой, ржавый, тяжеленный. Я помахала им, примериваясь. Вроде как потренировалась и пошла ловить курицу. Думаете это просто - выбрать курицу для лапши? Отнюдь! Сначала ее надо пощупать на предмет обнаружения в ней яйца. Курицу с яйцом может зарезать только бестолковая хозяйка. Я заглянула в загородку. Так свекровь именовала маленький загончик, где десяток курочек под присмотром петуха совершали дневной моцион, не подозревая о моих черных замыслах. Не выпуская из виду петуха, я схватила первую попавшуюся курицу за крыло, она отчаянно затрепыхалась, остальные подняли крик, петух надулся и боком стал приближаться ко мне. Я решила не дожидаться его атаки и выскочила за калитку. Свою пернатую пленницу я зажала с такой силой, что она, должно быть, сомлела. Во всяком случае сидела смирно и только сердечко бешено стучало под моей вспотевшей ладонью. Мое сердце колотилось в таком же ритме. - Где там ее щупают, эту чертову курицу? - бормотала я, расхаживая по двору. - И что я там должна нащупать? Яйцо? А если я его не нащупаю. Так! Все! Начинаю! Зажав курицу одной рукой, задрав ей задницу, другой - я нащупала первую попавшуюся дырку и, чувствуя, что меня сейчас стошнит, засунула туда палец. Ничего? Ничего! Слава Богу - не придется повторять эту омерзительную процедуру еще раз. Я присела на лавочку отдохнуть и морально подготовиться к следующему этапу. День занимался солнечный, жаркий. Вишни стояли в цвету, словно молоком облитые. Курица, успокоившись, сидела у меня на коленях и даже что-то тихо ворковала. Я уже не хотела лапши, я вообще уже ничего не хотела, но представила, как свекровь поджимает презрительно губы, схватила топор и потащила курицу на плаху. "Только один удар - и все" "Раз - и готово!" "Минутное дело!" Уговаривала я себя. Я топталась возле пенька, на котором свекровь обычно совершала это минутное дело, и не знала, как приступить к нему. Курица опять заволновалась, затрепыхалась. Я пыталась приспособить ее к пеньку, но курица не хотела приспосабливаться, отчаянно вырывалась, вертела головой и истошно кудахтала. "Ну потерпи, ну, пожалуйста!" - бормотала я. Пот заливал глаза, топор в руке скользил, я размахнулась, но в последний момент струсила, и топор ушел куда-то в бок, чуть задев куриную шею. Птица зашлась в крике. На белых перьях проступили красные пятна.Я отшвырнула топор и зарыдала. Прижав окровавленную курицу к груди, я побрела в сад. Ее голова безжизненно болталась, глаза-бусинки затянуло пленочкой, но сердечко под моей рукой судорожно билось. "Ну, не могу я, Господи! Ну, не могу я убивать, не могу! Что ж мне делать-то!" Может, отпустить ее к чертовой бабушке? Пусть живет! И пойти занять денег у соседей. Ну, да! А потом свекровь..." Мысль о свекрови добавила мне сил. Я должна была доказать ей, что я не "тварь дрожащая", не "городской кусок мяса". Я утерла слезы, решительно прошагала на кухню, выбрала самый большой нож и опять пошла к плахе. Опустилась на колени, чтобы было удобней, придавила куриную шею к пеньку. Одного только не учла - нож оказался тупым. Я и давила лезвием и пилила им - не получалось. Птица билась в моих руках, хрипела, но все еще жила. От жалости и ужаса я вдруг озверела. "Да когда ж ты уже сдохнешь!" Навалившись всей тяжестью на нож, я почувствовала, как хрустят косточки шеи. Как в последний раз дрогнуло и обмякло ее тельце. Все. Бросив курицу на месте казни, я побрела в дом. Надо было бы радоваться, я ведь преодолела свою слабость, но ощущения победы не приходило. Я чувствовала себя убийцей, мерзавкой, осквернившей и это утро, и эти вишни, и, самое главное, свою душу. Пакостное состояние. По телевизору нарядные детишки в желтых платьицах танцевали и пели: "Цып, цып, мои цыплятки, цып, цып, цып, мои касатки, мои желтые комочки, мои будущие квочки. Здесь в траве густой привольно погулять вам можно вольно..." Я вспомнила замученную курицу, и меня затошнило. Я с пронзительной ясностью осознала, что с ЭТИМ мне теперь придется жить. Вечером я кормила сына куриной лапшой, но сама к ней не притронулась. И куриц я больше не резала. Никогда. Наверное именно в тот день я научилась говорить "нет". В том числе и свекрови. И еще я поняла, что нельзя себя ломать. Нельзя. Часики затикали, хоть и с отставанием. |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
