«НО ПАСАРАН!»

 

Всё было так, как рассказывал Стас. Со стороны пустыря ограда бывшего пионерского лагеря – кирпичные столбики на невысоком цоколе, между которыми редким частоколом виднелись проржавевшие прутья арматуры с приваренными металлическими горнами, барабанами, пионерскими галстуками и прочей атрибутикой – густо обросла диким кустарником. За этой оградой высилась вторая, более поздняя, из фанерных щитов.

Стас вчера уверял, что если пройти через пролом в ограде, попадёшь на шикарный заброшенный пляж, «дикий-дикий и классный-классный». Купайся, загорай, рыбу лови или крабов, а хочешь – костерок разожги, никто и слова не скажет. Да вообще, делай, что хочешь!.. В чём-то он, конечно, как всегда приврал. Тем более что Алька на год его младше, а с малыми Стас всегда разговаривает с прищуром и ухмылочкой. То ли правду говорит, то ли нет, не поймешь... Но ведь интересно же!

Алька затормозил у зарослей кустарника - где-то здесь, перед поворотом ограды, должен быть проход, еле заметная тропка. Стас говорил, что нашёл её случайно. Ритка не успела остановиться, уткнулась ему в спину и ойкнула.

Ритка - племянница соседки, тёти Лиды. Приехала в Приморск на летние каникулы из Питера. Поначалу попробовала задаваться – Эрмитаж, Невский, культурный центр России! Да только Альку этим не возьмёшь. Вон, двадцать минут на велике, и международная молодёжная база «Меридиан». Там и не таких видали:

- El tiempo en este mes se espera bueno. ¿Cómo os habéis instalado? (Погода в этом месяце обещает быть хорошей. Как вы устроились? - исп.)

На базе сейчас как раз испанцы отдыхают, от них он кое-чему нахватался. Общение больше проходило, конечно, на уровне «Но пасаран!», но случалось, и по другим, более серьёзным поводам. Жестами, знаками, на дикой смеси английского, испанского, русского и русского с акцентом, но ведь понимали друг друга ребята! Вот Алька и выдал Таньке, с хорошо поставленным кастильским выговором. Это тебе не английский или немецкий, испанский язык даже в школах редко учат.

После этого девушка Альку зауважала. Вместе на море купаться ходили, утром – на рыбалку, вечером – в кино. Друзьями стали, можно сказать.

И тут он увидел проход. Действительно, едва заметная тропинка через стену веток, разогнутые прутья арматуры, а за ними – фанерный щит. Два приставных шага вправо – вот и пролом. Алька протиснулся в отверстие и оказался на пляже.

Он оказался длинным песчаным и пустынным. Песок совсем белый и очень мелкий, такого ни на Косе нет, ни на базах отдыха.

Алька повернулся к Ритке, хотел спросить... и замер. Та как раз вылезала из пролома, но дело-то было не в ней. Щит – два на четыре метра выгоревшей под солнцем фанеры – был один единственный! Где ж остальные?

Щит одиноко стоял посреди песка, из дыры благополучно выбралась Ритка и теперь боязливо оглядывалась по сторонам. Левее виднелось продолжение пляжа с полосой прибоя, правее – песчаные дюны без следов какой-либо растительности. Дюны, сменяя друг друга, уходили к горизонту, как волны. Из-за ближайшей поднимался к небу толстый шлейф чёрного жирного дыма...

В воздухе, вместо привычного запаха водорослей и йода, пахло гарью и ещё чем-то неприятным, тревожным...

Потоптавшись на месте – может вначале к морю? - Алька всё же пошёл в строну дыма. Ритка поплелась следом, зябко обхватив собственные плечи руками. Уже через несколько шагов песок стал уклоном уходить вниз, и Алька остановился, сам теперь оказавшись как бы на вершине песчаного бархана. Внизу горел некий механизм. Что-то похожее не багги. Три толстых колеса чадно дымили. Корпус механизма был смят неизвестной силой. Рядом с механизмом лежали два тела.

Первый был явно мёртвым – не может живой человек так лежать! Ноги широко раскинуты, голова неестественно вывернута и густо залита кровью. Правая рука неудобно подвернулась под тело, а левая вытянулась в сторону. Будто человек из последних сил хотел дотянуться до некоей металлической конструкции странных очертаний, лежащей на песке в полуметре от него, но не смог.

Второй находился в паре метров от первого – лежал на боку, подтянув ноги к животу, слабо шевелился и постанывал. На обоих была песчано-жёлтого цвета одежда, вся в крови...

Не раздумывая, Алька кинулся ко второму. Опустился рядом на колени, схватил незнакомца за плечи и осторожно перевернул, приподнял голову рукой. Это был подросток. Сомнений быть никаких не могло – по комплекции, по каким-то едва уловимым признакам, суть которых Алька и объяснить бы не смог, он сразу понял: если первый был явно взрослым крупным мужчиной, то второй был мальчишкой. Может быть, его сверстником.

Лицо раненного тоже было необычным, как и всё вокруг. Почти правильной треугольной формы: очень широкий лоб, широко раздвинутые скуловые дуги, и острый маленький подбородок. Маленький рот под широким приплюснутым носом. Кожа очень смуглая – то ли от загара, то ли по природе – и очень гладкая. И тут прикрытые веки вдруг, одним резким движением, распахнулись. Глаза оказались совсем человеческие, огромные, серые, и была в них такая мука, такая боль, что Алька невольно отпрянул!

Мальчик заговорил. Язык был совершенно непонятный и не походил ни на один европейский. Да и на часто встречающиеся азиатские – арабский, персидский – тоже. Алька второе лето подряд много виделся с иностранцами, приезжавшими в международный лагерь со всех сторон света, языков он не знал, но различать на слух иноземную речь мог. Здесь было что-то вовсе непонятное: очень много гласных звуков, переливчатых, иногда с посвистом. Птичья, какая-то, речь...

Но вот интонация сомнений не вызывала, даже понимать слова великой нужды не было. У несчастья свой международный, всем понятный, язык. Не обязательно быть полиглотом.

Мальчик просил о чём-то очень жалобно, молил, жаловался. Пытался что-то объяснить, показывая на мёртвого. А уже в следующий миг выражение лица его вдруг резко изменилось: стало жёстким, даже злым, голос – резким и гортанным. Он заговорил быстро и горячо, почти выкрикивая отдельные звуки. Может быть, обвинял кого-то, может быть - взывал к отмщению! - и показывал теперь на железяку, лежащую рядом на песке.

Всё это продолжалось, может быть, пару минут, и, видно, последний всплеск отнял у раненного остаток сил. Тело его вдруг обмякло, веки закрылись, голова запрокинулась...

Алька посмотрел на железку, а она, несмотря на непривычность очертаний, в назначении своём никаких сомнений не вызывала. Строгая функциональность и своеобразная эстетика, характерные для оружия, однозначно свидетельствовали – это какая-то стрелялка.

Любой, уважающий себя мальчишка, должен разбираться в оружии. Хоть немного, но должен. Да что мальчишки! Тут и взрослый дядя, попади ему в руки что-нибудь вроде книг «Пистолеты и револьверы», или «Все танки мира» - так за уши не оттащишь! Смотреть будет, листать иллюстрированные страницы, читать тактико-технические характеристики, ровным счётом ничего в них не понимая – ну так интересно же!

Алька тоже немного разбирался в оружии, книжки читал, да и у отца охотничье ружьё есть, «Зауер» с тремя кольцами – не просто так! Стрелять с отцом в специальный тир ходили, отец, сам опытный охотник, учил и Альку этому искусству. И сейчас насчёт железяки никаких сомнений у него не было: вон нечто, очень похожее на приклад, под ним рукоять со скобой – точно спусковой механизм, ничем другим это и быть не может. Массивное цевьё с сошками, сейчас сложенными, и мощный не очень длинный ствол с непонятной блямбой на конце...

А мальчик явно умирал. Из маленького рта под широким носом потекла струйка крови. Алька отпустил безвольные плечи и растерянно обернулся к Ритке.

Девчонка стояла на краю песчаного откоса. Ноги у неё от всего увиденного подкосились, и стояла она, что называется, на «полусогнутых». Руки судорожно обхватили плечи, костяшки пальцев побелели, глаза - на пол лица и в них плещется ужас. Ясно, шок у девочки. Ничего не видит, не слышит, к действию не способна...

И тут, во время секундного замешательства, Алька услышал родившийся за дюнами звук: урчащий, свистящий, отдалённо похожий на звук вертолётного ротора, но более низкий. А ещё через мгновение на вершину соседней дюны выпрыгнул танк.

 

Бригад-офицер Кри Грэгг был не в духе. Справедливости ради надо заметить, что это состояние души в последнее время стало характерным для бригад-офицера.

Солдат должен быть твёрдо уверен в том, что он борется за правое дело, командиры его мудры, а их приказы целесообразны и единственно верны. Такой солдат хорошо воюет! Но именно этой уверенности бригад-офицеру в последнее время не хватало.

Боевая платформа плавно двигалась по заданному маршруту. Умная автоматика отслеживала и корректировала курс, вела видеосъёмку, отсылала рапорты на базу. Участие человека требовалось лишь в ключевых моментах прохождения маршрута, либо в нестандартных ситуациях. После разработки антигравитационной подушки, с тех пор, как появились платформы нового поколения на антигравном ходу, езда стала комфортной и безопасной. Почти как на курорте с развлекательными экскурсиями, вот если бы не нужно было ещё убивать...

Как всё изменилось всего за каких-то два года!

Два года назад ситуация на южной границе Империи обострилась до предела и противостояние с вероломным и коварным соседом достигло критического уровня. Границу постоянно атаковали вооруженные группы, прорвавшись на имперскую территорию, они занимались разбоем, похищением людей с целью получения выкупа, опустошали целые районы. Силами Бригады Пограничной Стражи проблему решить не удавалось - граница была «дырявой» на протяжении многих километров. Усугубила безрадостную картину угроза эпидемии. Смертельная, неизлечимая инфекция, определить природу которой врачи не могли, приходила как раз оттуда, с юга. Больные люди стали всё чаще появляться в приграничной полосе, а при расследовании выяснялось, что все они имели контакты с жителями соседнего государства.

В результате всех этих событий Имперская Ставка приняла решение о Превентивном ударе. Участок южного района Империи, граница и часть сопредельной территории – несколько сот квадратных миль поверхности! – были превращены в безжизненную пустыню массированным ударом вакуумных бомб. Зона поражения была объявлена Карантином и окружена кордоном, состоящим из гарнизонов мобильных частей Пограничной Стражи. Всякое лицо, либо группа лиц, пытающиеся пересечь Карантин с целью проникновения на территорию Империи, отныне должны были считаться безусловно опасными и подлежали физическому уничтожению на месте, без необходимости проведения дознания. Эти положения Столица закрепила соответствующими указами, а дипломаты погасили возможный международный конфликт.

Так бригад-офицер Грэгг оказался на южной границе, у Карантина. Тогда была полная ясность: всякий, кто пытается перейти зону – враг, шпион, диверсант или просто разбойник. Церемониться с ним не следует, надо просто уничтожить. Но, со временем, стали появляться сомнения.

Официальные данные о потерях в результате Превентивного удара пестрили нестыковками: по заявлению политиков, опубликованным в открытых источниках, поданных Империи в зоне поражения в момент удара не было. Однако демографические атласы и справочники той поры говорили совершенно об ином. Ссылки на результаты разведки, якобы проведённой непосредственно перед ударом и после него, не выдерживали никакой, даже самой мягкой, критики. Вся аргументация строилось, в основном, на голословных заявлениях лидеров Имперской резиденции. Слухи заполняли Столицу, ползли по Империи, добирались до самых отдаленных гарнизонов и застав. А Свободное радио прямо говорило... Конечно, офицерам Имперских Бригад не рекомендовалось слушать это мерзкое, лживое, насквозь оппортунистическое радио, но, господа! В удалённом закрытом гарнизоне развлечений крайне мало: бар для офицеров, видеотека, раз в месяц почта, вместе с которой можно получить книги. При этом: спиваться в компании любителей горячительного Грэгг не собирался; эротические сюжеты видеотеки, при полном отсутствии женщин в составе персонала гарнизона, казались больше насмешкой, чем развлекали; количество книг при пересылке было строго ограничено, а письма он получал крайне редко. В Столице жила сестра с племянниками, но писать они не любили. Оставалось радио, и так, как официоз в эфире всем давно прискучил, то слушали господа офицеры всё, что ловил приёмник. А Свободное радио всегда давало свежие новости, неплохую музыку, столичные сплетни... Так вот, эта станция прямо заявляла, что через Карантин пытаются перебраться наши соотечественники, чудом оставшиеся в живых после бомбардировки! Выходит, они пытаются вернуться на родину, а мы их... От таких размышлений тоскливо становилось на душе у бригад-офицера.

Последней каплей послужил недавний случай, когда в пустыне удалось взять живым одного из нарушителей.

Мужчина был очень худым, даже измождённым, сквозь рваный изношенный камуфляж, залитый кровью, виднелись страшные язвы на высохшем теле, но взгляд глубоко запавших глаз оставался прямым и спокойным. Он еле держался на ногах, но перед строем стрелков комендантского взвода, перед направленными на него автоматными стволами, он распрямился и гордо вскинул голову: «Вы убиваете своих братьев!» - в крике смешались и ярость, и мольба, и предостережение... Вот так, всё вместе...

Перед лицом смерти невозможно солгать, в последний миг жизни слова приобретают совершенно другую цену, иное значение. Человек теряет всё наносное и неприсущее ему...

Люди по-разному встречают смерть. Кто-то превращается в животное, ползает на коленях, вымаливая пощаду; кто-то становится предателем и пытается купить себе жизнь ценой жизней товарищей; человек может, наконец, обделаться или упасть в обморок. Даже с сильными людьми такое случалось, бригад-офицер был тому свидетелем и не осуждал их – в последний миг жизни тело не выдерживает. Но вот солгать нельзя! - и человек говорит только то, в чём совершенно уверен, что является для него непреложной истиной...

Мужчину расстреляли и зарыли на безымянном кладбище, но лицо его ещё долго являлось Грэггу в ночных кошмарах. «Вы убиваете своих братьев!»

Вот почему скверное расположение духа в последнее время стало характерным для бригад-офицера. Тягостные мысли мешали ему жить, но не мешали выполнять боевые задания. Жизнь солдата обусловлена двумя основными взаимосвязанными и непреложными величинами – Присягой и Приказом. Присягают один раз и навсегда. Приказы выполняют потом всю жизнь. Невыполнение приказа есть измена Присяге и Отечеству. Это позор, трибунал, смерть.

Настоящий солдат всегда выполняет приказ, и поэтому, когда три минуты назад система обнаружения пропела алярм, бригад-офицер привычно оценил обстановку. Одно мехсредство, скорее всего пескоход какой-либо конструкции, и на нём две биоединицы с высоким потенциалом. На дисплее красным пунктиром возникла чёткая реконструкция маршрута – из зоны Карантина в сторону территорий Империи. Инструкция по этому поводу совершенно недвусмысленна – уничтожить. Грэгг активировал систему наведения магнитной пушки. Компьютер счёл наиболее оптимальным выстрелить три снаряда, система вычертила траектории, в цвете выделила зону поражения и пискнула зуммером. Пуск!

Прошелестела магнитная пушка: точка, обозначавшая мехсредство, изменила свой цвет с зелёного на красный, потенциал одной биоединицы стал равным нуля, второй – стремительно к нулю приближался. Полное накрытие!

По инструкции полагалось оценить ситуацию ещё и визуально, и бригад-офицер тронул рукоять управления. Платформа бесшумно вырулила на верхушку песчаной дюны, обзор открылся отличный. Чадно горел разбитый - ну так и есть! – пескоход, два мёртвых тела рядом с ним... Вот только не понятно, откуда взялись ещё две биоединицы? На дисплее их нет, боевой визор их почему-то не видит. А в оптике – вот, пожалуйста... Одна склонилась над мёртвым, другая скорчилась в нелепой позе чуть в стороне.

В следующий миг бригад-офицер Грэгг понял, что перед ним подростки в странной короткой одежде. У него не было своей семьи и собственных детей, но в Столице жила сестра с племянниками такого же примерно возраста. Горячо любимые племянники, единственные близкие ему люди. Пусть видел он их не часто, во время редких командировок в Столицу, но ошибиться сейчас не мог – перед ним были дети...

 

Танк именно что выпрыгнул. Другого определения подобрать Алька не мог – бесшумно, хищно, даже грациозно, если в подобном случае уместно говорить о грации. Он тоже был необычным на вид, как и всё здесь, в этом чёртовом непонятном мире! Широкий, плоский, с непропорционально маленькой башней и длинным тонким орудийным стволом, заканчивающимся каким-то дурацким блюдцем. Привычных гусеничных траков не было, и колёс тоже не было. Создавалось впечатление, что танк висит в воздухе без всякой опоры. Только под днищем как бы клубился тёмный, плотный, непрозрачный туман, да иногда сверкали яркие всполохи.

Танк висел над дюной, слегка покачиваясь, на Альку слепо глядело непонятное и опасное блюдце. И надо было что-то делать, точнее - брать в руки оружие. В животе похолодело...

Алька уже испытывал такое ощущение. Прошлым летом они с отцом пошли в бассейн, дорогой, с подогретой морской водой, искусственной волной и семиметровой вышкой для прыжков. Тогда он впервые на неё забрался, поглядел вниз, и чаша бассейна показалась совсем маленькой, - разве в неё попадёшь с такой высоты? - а собственное тело – таким хрупким и беззащитным, что захотелось немедленно убежать, спуститься вниз по спасительной лестнице и никогда больше туда не подниматься. Тогда отец объяснил, что это и есть страх. Он сказал: «Все бояться, малыш! Не испытывают страха перед опасностью или дураки, или больные. Вот только ни в коем случае нельзя дать страху победить себя... Иначе он всегда будет властвовать над тобой. Мужчина не может подчиняться страху, просто права не имеет... Можно там, ещё внизу, подумать: нужна ли тебе эта вышка, нужен ли прыжок, интересно ли тебе это? Можно решить, что – нет, не интересно! – повернуться и уйти. Но если ты забрался наверх – надо прыгать. Не прыгнуть, спуститься по лесенке – это позор, при всём честном народе позор! Давай, малыш! Трудно сделать всегда только первый шаг! «Но пасаран!»

И он сделал первый, самый трудный шаг. Шаг к краю вышки для прыжков в воду, шаг к оружию, лежащему на земле...

Ещё раз оглянулся на Ритку:

- Беги! – хотел крикнуть. – Беги к пролому, уходи отсюда! Я его задержу!..

Но Ритка обмякла и села на песок, зажмурила глаза, втянула голову в плечи и накрыла её руками. Девочку била крупная дрожь... «Не побежит!» – понял Алька. – «Полный паралич тела и воли, никуда она уже не убежит!»

«Но пасаран!» - говорили испанские ребята и брали оружие в руки. Брали оружие и шли защищать свою землю от коричневой чумы. Они были молоды и очень не хотели умирать, и небо в Испании такое синее, и солнце – такое яркое! Но если ты не возьмёшь на себя ответственность по защите собственного дома, то кто возьмёт?

«Они не пройдут!» - говорили отцы и деды под Москвой и Сталинградом и шли на фашистские танки во имя жизни на земле...

«Мужчина не может подчиняться страху, просто права не имеет...» - говорил отец, передавая ему, Альке, мужскую правду жизни.

Кто защитит смешную питерскую девчонку Ритку, если не ты? О чём просил, что завещал умирающий мальчик?..

Приклад железяки удобно упёрся в плечо, сошки устойчиво и надёжно легли на белый песок. Рукоять оказалась тёплой и ухватистой. Оружие как будто почувствовало руки человека - раздалось негромкое гудение, и, Алька готов был дать руку на отсечение, это означало готовность к стрельбе. В тот же миг над стволом появился красный небольшой голографический кружок. Алька совместил его с танком, и железяка радостно прозвонила коротким победным звонком. Захват цели...

В боевой рубке бригад-офицер Кри Грэгг тянулся к кнопке активатора системы наведения огня. И не мог дотянуться! Перед его глазами стояли улыбающиеся лица племянников...