Если долго вглядываться в бездну

– бездна начинает вглядываться в тебя.

Ф. Ницше

 

И тут я шагнул в темноту.

В тот же момент я очутился в темноте, а темнота очутилась во мне.

Казалось, что мне не устоять перед ней. Хотя, как ни странно, темнота в полном объеме не покорила меня. Даже наоборот – темнота снаружи меня – проникая в мое существо (через глаза в мозг), становилась темнотой внутри меня, то есть – моей темнотой. Она становилась объектом подверженным влиянию – и в данном случае – моему разуму.

Почему-то, об этом я задумался только сейчас, в данный момент, когда шагнул в эту безусловную темноту. Нет, конечно, я и раньше ходил в темноте, но она никогда не была такой беспросветной, стопроцентной, безнадежной, как сейчас. Это был ужасающий (на первый взгляд) мрак, куда никогда не добираются рассеянные частицы света. Это была темнота – туман, то есть черный туман. Это было существо наполнившее помещение. И сколько бы я не напрягал глаза, пытаясь хоть чуть-чуть рассмотреть и узнать расстановку предметов в темноте, и память, вспоминая, где я последний раз находился, все было бесполезно. В этот момент и в этой темноте я вдруг понял, что в моей жизни что-то изменилось. И изменилось радикально и навсегда. Только что именно, я пока понять не мог.

Я вытянул руки, сделал шаг вперед. Ничего. Полы не скрипели, как в моей квартире. Еще шаг. Мне стало страшно.

Пустота и мрак. Мрак и пустота. Созвучные понятия, идеально дополняющие друг друга.

Неужели вокруг меня ничего нет? От этой мысли по телу пробежали мурашки. Но этого не может быть. Где-то же я нахожусь! Давай вспоминай!

Я понял, что для того, чтобы сосредоточиться, я не должен дать темноте, проникнувшей в меня, победить меня. Еще шаг. Вспоминай, пока мрак и пустота снаружи, не стали мраком и пустотой внутри тебя. Но тут, меня вдруг посетила мысль, что для того, чтобы победить темноту снаружи, я должен впустить её внутрь себя, профильтровав и наполнив своим смыслом, то есть – смыслом моего существования.

И тут я шире открыл глаза. Для чего? Для того чтобы впитать её в себя. Как ни странно, но у меня стало получаться. Темнота все больше и больше наполняла меня, опустошая мое существо. Она проходила через мое тело, заходя в глаза и выходя тоже из глаз. Я делал небольшие робкие шаги. Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!

И тут мне повезло - я вспомнил!!!

 

Себя в четырнадцать лет.

Я оказался на футбольном матче. Шла финальная игра за звание чемпионов Казахстана в возрастном диапазоне 80-81 года рождения, и я стоял на воротах – был вратарем. Мы выигрывали, и матч подходил к концу.

Получая мяч, я сознательно тянул время, в то время как за моими воротами бегал в истерике тренер наших соперников, и матом обещал оторвать мне яйца после игры. А на трибунах сидели тренеры из спортивного республиканского интерната. Они отбирали самых способных ребят.

Это было мое самое первое и сильное желание. Это желание поглощало меня, испепеляя мой мозг. Я хотел попасть в интернат и стать звездой футбола, вторым Ринатом Дасаевым.

Мы стали чемпионами, но меня почему-то не взяли. И это стало моим первым разочарованием в жизни. В тот момент я подумал, что впервые в жизни совершил самую большую ошибку. Ведь я восемь лет потратил на занятия футболом. И что в результате? Одно лишь звание чемпиона Казахстана?

В том же году мама «ушла в веру» и выкинула телевизор.

 

Я все шире и шире открывал глаза, впитывая темноту. Шагай и вспоминай! Шаг - и пусто, шаг - и пусто. Когда же я наткнусь на что-нибудь?

И тут я вспомнил.

 

Себя в семнадцать лет.

Это был наш выпускной в школе. Мы уже сходили на площадь, получили наши аттестаты и готовились к вечернему празднеству.

Девушки были нарядные как куклы, а мы (парни) - в костюмах. Летняя жара уже немного спала, поднялся небольшой песочный ветер, испортивший прически девушкам и заставивший выпускников города быстрее разойтись по школам или кабакам, ну, в общем, туда, где намечалось празднество. Почему песочный? Просто наш маленький городишко был в свое время построен на песке, возле водохранилища, и при любом порыве ветра поднимался песок.

На душе было грустно. После этого выпускного мы разлетимся в разные стороны и о том, что станет с нами, мы могли только догадываться. Но сколько было планов!

Все одноклассники сдали по две тысячи тенге на празднование, а я не сдал – у мамы не было денег. И мне было неудобно участвовать в «вечере», но ребята сказали, чтоб я не переживал и я согласился.

В актовом зале школы все было готово. Столы были накрыты буквой «п.», сцена украшена поздравлениями выпускникам, радостные родители сидели вместе с учителями. Спиртное выпивать мы бегали в наш класс – наверх и прибегали обратно красные и довольные. Я входил в азарт. В классе я всегда был одним из заводил. Я участвовал в конкурсах, выбегал на сцену исполнял отрывки всяких песен. Я был почти счастлив. Тем более что нас еще ждала встреча рассвета в открытом море на теплоходе.

Мы вышли с ребятами на улицу покурить. Мы стояли, смеялись, курили, и тут вдруг я увидел свою маму. Она шла медленно, вглядываясь в лица и спрашивая что-то у ребят, они показывали в мою сторону.

Она была пожилая, моя мама, поздно родила меня. Она была даже намного старше других мам. Она говорила, что родила меня так поздно от сильной любви к моему отцу, хоть он и был намного младше её и не любил. Да, он не любил её, и ушел к другой женщине, и та родила ему дочь, а он взял с мамы обещание, что она не покажет его мне. Она так любила его, что даже начала писать стихи о своей любви. Вот такой была моя мама и родила меня как память о нем. Забавно.

Я подошел к ней и отвел в сторону.

- Мам, ты зачем пришла сюда?

- Сынок, я пришла за тобой. Давай уйдем отсюда. У меня плохое предчувствие.

- Ты что, с ума сошла? Ты решила испортить мой выпускной? – Я начинал закипать.

- Сынок, я просто уснуть не могла, переживала за тебя! – Она смотрела на меня снизу.

- Да ты думаешь, что говоришь! Ты мне и так всю жизнь портишь! – Я еле старался сдержать себя, чтоб меня не услышали. – Телевизор выкинула! Теперь «выпускной» портишь. Оставь меня в покое!

- Ты же не сдавал деньги – как ты можешь здесь находиться? Пойдем, сынок! Мне Господь не дает спать, он не дает мне покоя, пока ты здесь!

- Я тебе еще раз говорю, тут у меня друзья, одноклассники, одноклассницы, учителя, с которыми я проучился десять лет, и с которыми я больше не буду учиться, и которых я неизвестно когда увижу в следующий раз, и тут приходишь ты и говоришь - пойдем домой? Короче, Мама, иди домой!

- Я не пойду.

- Пошли домой, я провожу тебя!

- Пошли!

Город уже спал, было около двенадцати часов ночи. На улице не души. По дороге, я от злости пинал пустые пачки сигарет, коробки. Я был до того зол, что попадись мне по дороге, какой-нибудь незадачливый прохожий, ему бы не поздоровилось.

Мы зашли домой, мама вцепилась в мою руку:

- Сынок, не ходи туда, пожалуйста!

- Успокойся, отпусти меня! – Я начал кричать и пнул дверь в туалет. Мама испугалась и отпустила. – Все, оставайся дома! Я пошел! И если ты придешь туда…. Всё!

Я взял ключ, закрыл дверь. Подходя к школе, мамино предчувствие начало передаваться и мне. Увидев школьные огни, я вдруг остановился - метрах в пятистах от школы. Я слышал голоса ребят, музыку, вырывающуюся из дверей и окон. Мне стало страшно и обидно. Мне было обидно, что они там веселятся, а я стою здесь, как будто - я не такой как они. И в тоже время мне было страшно. Моя мама уронила все-таки зерно в мою душу.

Я стоял минут сорок. Ничего не происходило. Все также выходили курильщики и курильщицы и просто желающие подышать свежим воздухом. Я развернулся и пошел домой.

Возле подъезда сидела мама и тихонько плакала. Я, молча, зашел домой, она зашла следом за мной. Я разделся, лег в кровать и заплакал.

Зачем она забрала меня оттуда? Ничего же потом не произошло на «вечере»! А может быть – если бы я был там, что-то и произошло бы?

Кто знает.

Только темнота.

 

Правду ли говорят, что все, что не делается – делается к лучшему? Не знаю, но тогда я обнадеживал себя именно так. А еще Мама говорила, что жизнь дает знаки. И если ты что-то наметил сделать и у тебя вдруг не складывается, значит - тебе этого не надо делать. Ты, конечно, доведешь дело до конца, но не получишь полного удовлетворения.

Достигнуть цели и быть довольным – дано не каждому, и надо молить Бога, чтобы оказаться в их числе.

Так говорила моя Мама.

 

Я все шире и шире открывал глаза, впитывая темноту. Шагай и вспоминай! Шаг - и пусто, шаг - и пусто. Когда же я наткнусь на что-нибудь?

И тут я вспомнил.

 

Себя в семнадцать лет.

Я сдавал вступительные экзамены в Юридический Институт.

У меня в Алма-Ате были как бы родственники. Это были родственники моего сводного брата, то есть – отец моего брата Валентин Игнатьич, мать его Екатерина Филипповна – бабушка моего брата и как бы моя бабушка, сестра отца Эмили Филипповна. Я иногда гостил у них. Не знаю – зачем. Они все равно не любили меня и не считали своим.

Как то перед выпускными экзаменами Эмили пообещала помочь мне поступить в вуз (у неё муж был преподавателем – «супер пупер спецом» в каком-то праве), я понадеялся, и не готовился к вступительным тестам. Ну, а после «выпускного», я приехал в Алма-Ату поступать, обратился к Эмили, а она мне говорит: «Ты езжай сам, все узнавай, сдавай тесты». Тут я понял, что помогать мне никто не собирается. Я, конечно, поехал сам поступать. Сдал документы, пришел в назначенный день - сдавать на бюджетное отделение (на платное, разумеется, я не замахивался), и сдал. Но по баллам не дотянул до конкурса. Через день я уехал домой. И я хотел быть юристом, и жить в Алма-Ате.

Это было мое третье разочарование.

 

Я все шире и шире открывал глаза, впитывая темноту. Шагай и вспоминай! Шаг - и пусто, шаг - и пусто. Когда же я наткнусь на что-нибудь?

И тут я наткнулся на дверь. Она была деревянной. Я нащупал ручку. Надавил. Дверь открылась.

За дверью была такая же кромешная тьма. Я шагнул вперед, дверь за мной захлопнулась.

И тут я вспомнил.

 

В восемнадцать меня забрали в армию.

Ох, и не хотел же я туда. Больше всего я боялся не выдержать и дезертировать.

Я попал в авиационный полк. Первые полгода, были страшными. Это в армии называлось «духанкой», то есть мы были «молодыми» – «духами». Мы работали за старший призыв, бегали за старший призыв, прыгали, подшивали подворотнички, стирали «хэбэшки». Только нижнее белье и портянки не стирали – это было «впадлу» и это делали только «лохи». В некоторых ротах говорят, даже были «опущенные».

Ох, и били же нас там. Поварешками, табуретками, душками, кулаками, ладошками, ногами, сапогами, об стены, об пол.

Первые полгода службы в армии преподнесли мне два сюрприза. Первым сюрпризом была дедовщина, а вторым футбол. Оказалось, что в полку существует футбольная команда, и когда они узнали что я дважды чемпион Казахстана, меня позвали на тренировку. Я показал им «класс» и в тот же момент был зачислен в команду, где также играли подполковники, майоры, капитаны, старшины, прапорщики и я рядовой. Они буквально болели футболом.

Вот мне и пригодился футбол. После этого моя жизнь в армии переменилась круто. Мне прощались мелкие проступки, драки, «самоволки» и определили меня в самое лучшее место для службы – на «высотку». Это было здание, где летчики готовились к полетам, с комнатами отдыха и баней. А еще там выдавалось высотное снаряжение: шлема, кислородные маски, костюмы.

В общем, служба была не пыльная, и я получил здесь то, чего не ожидал получить. Я часто выезжал на игры, приобрел среди летчиков много друзей, прыгнул однажды с парашютом.

Вот такой поворот судьбы. Вот уж действительно - не знаешь – где найдешь, где потеряешь….

 

Я улыбнулся и все шире и шире открывал глаза, впитывая темноту. Шагай и вспоминай! Шаг - и пусто, шаг - и пусто. Когда же я наткнусь на что-нибудь?

И тут я вспомнил.

 

Себя и её в двадцать один год.

У неё были большие груди и большие глаза.

Алма-Аты переименовали в Алматы, и мы с ней работали на одной работе. Это был столярный цех. Мы даже жили на одной съемной квартире с целой кучей народу. Пока не сошлись с ней и не стали жить отдельно. Мы прожили где-то год, пока я не узнал, что она шлюха. И мы расстались.

Еще одно разочарование.

И это было не то.

 

Я все шире и шире открывал глаза, впитывая темноту. Шагай и вспоминай! Шаг - и пусто, шаг - и пусто. Когда же я наткнусь на что-нибудь?

И тут я наткнулся на еще одну дверь. Она также была деревянной. Я нащупал ручку. Надавил. Дверь открылась.

За дверью была такая же кромешная тьма. Я шагнул вперед, дверь за мной захлопнулась.

И тут я вспомнил.

 

Я вспомнил Её.

У неё были большие печальные глаза, прямая гордая осанка, выпуклый лоб, и это была Она. Я сразу узнал Её.

Её зовут Олеся и она моя жена. И я вспомнил, что она является смыслом моего существования.

Мы познакомились просто и обычно. Она жила в том доме, где жили мои друзья. В тот же момент я понял, что это Она. Но я долго добивался её, а она долго издевалась надо мной.

Через три года она стала моей. Я устроил её на работу в Алматы и мы поселились вместе.

Ох, и любили же мы друг друга! Секс у нас был просто супер. Она это умела. Да и я был «не промах». Также как любили, так мы и ссорились. Горячо, истерично до драк. В общем, нормальная среднестатистическая семья.

Такими мы и были. Мы впитывали в себя Алматы, а Алматы впитывал нас, засасывая и засасывая глубже в трясину своих желаний. Мы работали, собирая деньги, затем тратили их, не успевая собрать. Брали кредиты, покупали авто. Кредиты разоряли нас.

Мы жили друг для друга, а она хотела ребенка. Да и я тоже хотел….

Вот тут начинается самое интересное….

 

Я понял, что темнота скоро исчезнет, как исчезает туман под лучами солнца.

Любимая, спаси меня! Ты осталась единственным смыслом моего существования! Но мне почему-то становится страшно от мысли, что все скоро закончится и темнота исчезнет.

Нет только не это, прошу тебя, любимая!

 

И я вспомнил тебя после операции.

Ты только очнулась от наркоза. Лицо твое было бледным. Твои глаза искали мои. Они с укором ловили мой взгляд и говорили: «Почему? Скажи! Почему так получилось? Кто-то делает аборт за абортом и ничего! А я так сильно желающая ребёнка получила внематочное?»

Затем тебя выписали. И ты винила меня во всем. И уже не хотела ребенка. Ты боялась. Мы по привычке продолжали жить дальше, как будто ничего не случилось. Хотя жизнь наша переменилась круто. Мы потеряли нить.

И тогда-то я понял, что не хочу терять тебя и получать еще одно разочарование.

 

Становится светло. Я вижу свои вытянутые вперед руки, и они в крови. Нет, я не тебя убил, Любимая. Я себя убил, ради себя самого.

Я не мог допустить еще одного разочарования, самого главного в своей жизни. И я хотел, чтобы ты так и осталась навсегда смыслом моего существования.

Ведь моя жизнь оказалась черна как безлунная ночь.

 

Как же это меня угораздило то оказаться в такой темноте? Не знаю даже. Что-то она мне напомнила. Наверное, мою короткую жизнь.

Люди, которые говорят, что знают жизнь и знают куда идут и каким смыслом наполнена их жизнь, может быть правы. По-своему.

Ну, а я буду прав по-своему.

Это как в рекламе.

Ведь полет теряет смысл, когда знаешь куда летишь.

Скучно.