Книги с автографами Михаила Задорнова и Игоря Губермана
Подарки в багодарность за взносы на приобретение новой программы портала











Главная    Новости и объявления    Круглый стол    Лента рецензий    Ленты форумов    Обзоры и итоги конкурсов    Диалоги, дискуссии, обсуждения    Презентации книг    Cправочник писателей    Наши писатели: информация к размышлению    Избранные произведения    Литобъединения и союзы писателей    Литературные салоны, гостинные, студии, кафе    Kонкурсы и премии    Проекты критики    Новости Литературной сети    Журналы    Издательские проекты    Издать книгу   
Главный вопрос на сегодня
О новой программе для нашего портала.
Буфет. Истории
за нашим столом
1 июня - международный день защиты детей.
Лучшие рассказчики
в нашем Буфете
Конкурсы на призы Литературного фонда имени Сергея Есенина
Литературный конкурс "Рассвет"
Английский Клуб
Положение о Клубе
Зал Прозы
Зал Поэзии
Английская дуэль
Вход для авторов
Логин:
Пароль:
Запомнить меня
Забыли пароль?
Сделать стартовой
Добавить в избранное
Наши авторы
Знакомьтесь: нашего полку прибыло!
Первые шаги на портале
Правила портала
Размышления
о литературном труде
Новости и объявления
Блиц-конкурсы
Тема недели
Диалоги, дискуссии, обсуждения
С днем рождения!
Клуб мудрецов
Наши Бенефисы
Книга предложений
Писатели России
Центральный ФО
Москва и область
Рязанская область
Липецкая область
Тамбовская область
Белгородская область
Курская область
Ивановская область
Ярославская область
Калужская область
Воронежская область
Костромская область
Тверская область
Оровская область
Смоленская область
Тульская область
Северо-Западный ФО
Санкт-Петербург и Ленинградская область
Мурманская область
Архангельская область
Калининградская область
Республика Карелия
Вологодская область
Псковская область
Новгородская область
Приволжский ФО
Cаратовская область
Cамарская область
Республика Мордовия
Республика Татарстан
Республика Удмуртия
Нижегородская область
Ульяновская область
Республика Башкирия
Пермский Край
Оренбурская область
Южный ФО
Ростовская область
Краснодарский край
Волгоградская область
Республика Адыгея
Астраханская область
Город Севастополь
Республика Крым
Донецкая народная республика
Луганская народная республика
Северо-Кавказский ФО
Северная Осетия Алания
Республика Дагестан
Ставропольский край
Уральский ФО
Cвердловская область
Тюменская область
Челябинская область
Курганская область
Сибирский ФО
Республика Алтай
Алтайcкий край
Республика Хакассия
Красноярский край
Омская область
Кемеровская область
Иркутская область
Новосибирская область
Томская область
Дальневосточный ФО
Магаданская область
Приморский край
Cахалинская область
Писатели Зарубежья
Писатели Украины
Писатели Белоруссии
Писатели Молдавии
Писатели Азербайджана
Писатели Казахстана
Писатели Узбекистана
Писатели Германии
Писатели Франции
Писатели Болгарии
Писатели Испании
Писатели Литвы
Писатели Латвии
Писатели Финляндии
Писатели Израиля
Писатели США
Писатели Канады
Положение о баллах как условных расчетных единицах
Реклама

логотип оплаты

Конструктор визуальных новелл.
Произведение
Жанр: Просто о жизниАвтор: Алина Чинючина
Объем: 26302 [ символов ]
Самый тяжелый месяц
Говорят, у каждого человека есть свои любимые и нелюбимые месяцы. С этим я не спорю. А еще говорят, что самым тяжелым является месяц, предшествующий рождению. То есть если ты родился в мае, то маяться будешь в апреле. Если в сентябре – значит, с ума сходить станешь в августе. Ну и так далее. Вот с этим я категорически не согласна.
Я появилась на свет в начале сентября, и самым любимым моим месяцем уже много-много лет считается август. Август – время летнего безумия и осенней печали, время ярких звезд и поездов, запаха дорожной пыли и распахнутых окон, легкая грусть перед предстоящей осенью и светлая радость от того, что уже было. Август – отпуск, свобода и легкомыслие, уже ушла удушающая жара июня, но нет ночных холодов бабьего лета, можно носить легкие платья и любоваться ранними – уже ранними – закатами. Август – фрукты, цветы, всего вдоволь и все можно. Мой любимый август…
Самый тяжелый для меня – март. Этот месяц я каждый год жду со страхом, и, когда он заканчивается, облегченно вздыхаю. Именно в марте сыплются мне, как снег на голову, всякие несчастья, и все черные полосы жизни начинаются как раз в начале весны. В марте умер отчим, который вырастил меня и любил безмерно. В марте меня уволили с прежней работы, и новую я искала очень долго. В марте каждый раз у меня повышается давление. Как только приходит время сырых весенних ветров, я дурею. Перестаю спать, теряю аппетит, худею так, что мама пугается, и почти все время молчу. Все валится из рук, все не то и не так, и если март – начало весны, то лучше б она, весна эта, не начиналась. Сырое серое небо, грязь под ногами, проблески снега на обочинах – да разве в них дело. Недаром именно в марте выплывают на свет Божий «подснежники» - так оперативники называют трупы, скопившиеся за зиму на обочинах, вмерзшие в снег и проступающие весной. Этот месяц я живу словно целый год – так, будто весны и счастья не будет. И только когда апрельское солнце уверенно заявляет о своем существовании, я снова понимаю, что жизнь продолжается.
А еще в марте у меня родился сын. Со времени его рождения несчастья первого месяца весны потеряли свою остроту – не всегда теперь замечаешь время, оно летит так, что и не поймешь, лето ли на дворе, осень ли, меряешь сутки не днем и ночью, а событиями – первое слово, первый шаг, милые маленькие шалости. И все-таки марта я до сих пор опасаюсь.
И правильно делаю, наверное.
Вчера вечером мама зашла ко мне в комнату, когда я уже уложила Лешку, но еще не спала, валялась на кровати с книжкой.
Мамочка моя – умница, недаром столько лет прожила с милиционером. Она твердо уверена, что непоправимым несчастьем является одно – смерть. А все остальное ерунда и дело проходящее. Папа Лева приучил ее к этому едва ли не в первый год жизни, и мама говорит, что очень благодарна ему за это.
Я отчиму тоже благодарна. Он женился на маме, когда мне было пять, а ей – двадцать шесть с половиной. Отца я практически не знала, он ушел из нашей жизни еще до моего рождения, а потому, судя по семейным преданиям, появление в нашей квартире мужчины восприняла спокойно. Сама же я помню лишь то, что очень обрадовалась. Теперь девчонки в садике не будут меня дразнить; теперь папа тоже будет приходить за мной по пятницам, как за остальными детьми; теперь мальчишки уже не станут обижать меня, потому что я могу пожаловаться папе, а у него разряд по самбо, и стрелять он умеет, и вообще – оперативник. Я тогда еще не знала, что означает это слово. Короче говоря, хорошо тогда было всем. И продолжалось наше счастье очень долго, целых семнадцать лет. Я почти сразу стала называть дядю Леву папой, да и, сказать по совести, он любил меня так, как и родных детей не все любят. Мама даже ворчала на него порой: мы, мол, ролями поменялись, отец должен строгим быть, а ты девчонку балуешь. Папа только смеялся.
Он умер на работе. Ушел на суточное дежурство – и не вернулся. Сердце, инфаркт. Мне было тогда двадцать два. Когда нам позвонили, мама ушла на рынок, а я сидела дома и пыхтела над дипломом, как раз тогда университет заканчивала. Даже поняла не сразу, что именно произошло. А потом, когда дошло до меня, об одном только мечтала – чтобы вслед за ним не ушла сразу и мама. Она его очень любила… Непоправимое так и называется, что его уже не поправить. Это было в марте.
Папин портрет висит у меня над кроватью. Пашка говорит, что Лев Иванович – единственный мужчина, к которому он меня не ревнует. Я хотела назвать сына Левкой, но мама не разрешила. Побоялась. Нельзя, говорит, давать имена умерших, за собой уведет. Я пыталась ее разуверить, но Пашка посмотрел на нас, посмотрел да и предложил имя Алексей. Я глянула на него, на маму, на малыша, сладко спящего в кроватке, и согласилась. Все равно ведь папа Лева останется для меня самым лучшим.
Может, потому я и Пашку выбрала, что он похож на папу. Не внешне, а характером. Спокойный, немногословный, не вредный. Упрямый, правда, но не в мелочах. Пашка и маме нравится, подозреваю, как раз поэтому же – что на папу похож. В те первые месяцы после смерти отца он меня спас. Не отходил ни на минуту, не лез с сочувствием, но и не отстранялся. А в ту ночь, когда Пашка сделал мне предложение, мне приснился папа. Он ласково смотрел на меня и кивал головой. На следующее утро я позвонила Пашке и сказала, что согласна.
Мама зашла ко мне в комнату и села на кровать. Мы с ней были одни – Пашка работал в ночной смене, Леша уснул довольно рано, и я предвкушала спокойный вечер с любимой книжкой. Но у мамы было такое лицо, что я вскочила.
- Мамочка, что случилось? – я еще не испугалась, но уже встревожилась.
Она улыбнулась мне в ответ.
- Ничего страшного, ничего. Пойдем в большую комнату, я тебе расскажу…
Пока я за ней шла, в голове проносились идеи всякие. Даже то мелькнуло, что – март, неужели опять что-то?
Мама усадила меня на свой старый диван и протянула конверт – порядком потрепанный, надписанный незнакомой рукой. Из конверта вывалилась фотография, я ее подняла. Немолодой темноволосый мужчина, взгляд какой-то странный – не то тревожный, не то виноватый, в усах – седина.
- Кто это? – недоуменно спросила я.
- Твой отец…
От неожиданности я рот открыла. А потом закрыла и посмотрела на фотографию внимательнее. Да, действительно, похож. То есть это я, наверное, на него похожа, я довольно часто раньше вертелась перед зеркалом и хорошо изучила свое лицо. Такая же ямочка над правой бровью. Волосы такие же - темные, тяжелые. А глаза у меня мамины, это все говорят. Губы сжаты так же, как я сжимаю, когда задумываюсь. Словом, сомнений нет. Но - к чему все это?
- И что? – слегка агрессивно спросила я.
- Ты письмо прочитай…
«Как в дешевом романе», - думала я, читая ровные, не очень разборчивые строчки. Этот человек – я не могла назвать его отцом – звал меня к себе. Как водится, просил прощения. Писал, что женат, и – конечно же! – нет у него детей. И теперь он болен. И хочет меня видеть. В конце письма стояла приписка: «Врачи говорят, мне осталось жить не так уж много. Хочется уйти с легким сердцем. Если Оленька приедет, я пойму, что она простила меня. Прости и ты, Лена, если можешь…»
- Не поеду, - сказала я, опуская листы. Мне было противно и скользко.
Мама внимательно смотрела на меня.
- Не поеду, - повторила я.
- Почему? – тихо спросила она.
- Потому. Он не отец мне.
- Он очень несчастный человек, - так же тихо проговорила мама.
- Да? – закричала я. – А ты? Ты – не несчастная?
 
… Когда-то давно, еще до появления в нашей жизни дяди Левы, я услышала, как соседка кричит на мою маму, кричит на всю улицу. Она называла маму словами, которые я тогда не поняла, а теперь приводить не рискну. Самым приличным из них было слово «Шлюха». Мы жили тогда еще на старой квартире, вернее, в доме на окраине города. Дом этот остался от бабушки, в нем жили шесть поколений нашей семьи, и почему мама решилась его продать и купить квартиру на другом краю города, я тогда не понимала, а поняла позже. Соседи – дело такое… нет хороших соседей, говорит пословица, есть толстые стены. Я не знаю толком, что случилось у мамы с отцом, но, видимо, случилось – что-то такое, чего не полагалось порядочным людям. То ли до свадьбы мама с ним легла – тогда ведь строго с этим было, это нынче гуляй, как хочешь, никто слова не скажет. То ли жениться отец на ней отказался. То ли еще что… Словом, муж – настоящий ли, мнимый ли – уехал, а она осталась. С животом, а потом – с ребенком. Незаконнорожденным. Нагулянным, как тогда говорили. Бабушка, наверное, маму жалела, но что она могла сделать, ребенок – не иголка, в стоге сена не спрячешь. Вот и поносили маму в глаза и заглазно на всей улице. Мне было четыре года, когда маленькая наша семья – мама, бабушка и я – переехали на Станичную.
Я страшно не хотела уезжать из поселка. Я обожала тот дом. Он был весь старый, уже рассохшийся, половицы его скрипели, и этот скрип я очень любила – придумывала, что под полом живет домовой… а он, может, и вправду жил – ведь кто-то же шелестел по ночам бумагами на мамином столе. Ветки яблони, росшей в палисаднике, заглядывали в окно, в ветреную погоду стучали по стеклу, скреблись, и я пугалась этого стука. Каждое утро во дворе орали воробьи. Во дворе было столько замечательных закоулков, в которых можно строить дом для куклы, прятаться – и никто тебя не найдет, и рисовать что-нибудь такое, что не должен видеть никто. А зимой-то раздолье! Разве найдешь в городе такую замечательную горку, как на нашей улице? С нее можно катиться на санках; можно прицепиться к кому-нибудь из старших ребят и пойти с ними аж на середину улицы, а не только играть у своего дома. Маленькой лопаткой можно сгребать снег у ворот. А как весело трещат дрова в печке! И увязаться с бабушкой к соседке, которая просила помочь раскроить юбку, ползать там по полу и выпросить массу лоскутков, из которых можно сделать платье кукле. Где в новом месте я найду такую соседку? Я ревела и едва ли не цеплялась за косяки двери, когда пришла пора уезжать, но кто послушает малявку.
Бабушка, впрочем, тоже не хотела уезжать. Но мама была непреклонна. Может, бабушка и пожила бы подольше, не оторви ее от родного угла. Она так и не привыкла к городской квартире, ее не радовал ни теплый туалет, ни балкон, с которого открывался вид на реку, ни седьмой этаж, ни водопровод, а не колонка. Пожалела ли мама хоть раз о своем решении, я не знаю. Но она часто плакала по ночам. Став постарше, я бы поняла, отчего. Но когда я подросла, слез этих уже не было – дядя Лева вымел их одним своим появлением, и, как ни несчастна была мама, она расцвела и забыла о своих горестях. Папа заслонил нас своей широкой милицейской спиной, укрыл от прошлого, увел от тех непонятных обидных слов, маминых слез, постоянной нехватки денег и виновато-сгорбленной бабушкиной спины. Мы снова переехали – уже совсем в другой район, жили, как все, и никто-никто не мог кинуть в нас камень упрека, назвать маму шалавой, а меня - безотцовщиной. И я забыла своего так и не узнанного отца, отгородилась от него и была счастлива.
А теперь он напоминал о себе.
 
Не поеду!
Что я знаю о нем? Высокий он или низкий, худой или полный? Любит ли он пельмени или картошку с колбасой? Я не стирала ему рубашек, не висла у него на плечах, когда он возвращался с работы, мы не гуляли с ним, держась за руку, а зимой он не катал меня на санках и не приходил за мной в садик. Не он, а папа Лева стал для меня родным. Зачем я поеду к нему теперь, если он чужой мне, он бросил меня, вычеркнул нас с мамой из своей жизни. Нашли дурака… точнее, дурочку.
А мама все смотрела на меня и молчала.
- Мама, зачем? – отчаянно спросила я. – Я его совсем не знаю.
- Тебе решать, - ответила она тихо. – Простить его или не простить… кому теперь решать?
Все оказалось до банальности просто. Случайное знакомство на дне рождения подруги. Парень видный, многие по нему сохли, ну и мама не осталась в стороне. Влюбилась, как кошка, посмеиваясь, рассказывала она. Стали встречаться. Будь это все сейчас, никто бы и внимания не обратил, но ведь тогда – если в дом привела, значит, отношения серьезные, до свадьбы недалеко. Мама-то, наверное, тоже так считала, но ведь желания с одной стороны мало… Впрочем, наверное, и Тот что-то к ней испытывал, иначе не было бы того, что было. Ну, а потом - как водится: залет с первой же ночи, слезы, отказ жениться, а после и сроки все вышли, и одно остается – рожать. Он уехал, а мама осталась…
- Он несчастный человек, - говорила мама, комкая в руках платок. – Геолог... они ведь по полгода в поле, кто захочет ждать? Женился раз – неудачно. Второй – тоже неудачно. Потом взял разведенку. Детей у них нет, так… одни живут. Правда, карьеру сделал хорошую, теперь богат… материально обеспечен. Депутат вроде, или мэр, или как-то так…
- Откуда ты знаешь? – поразилась я.
- Знаю, - мама усмехнулась, - от общих знакомых. Я долго любила его. Пожалуй, и когда снова замуж вышла, все равно еще любила.
- А папа знал? – тихо спросила я.
- Знал, конечно. Жалел меня. Никогда ни в чем не упрекнул. Даже сказал как-то: если, мол, захочет Оля с ним встретиться, я мешать не стану…
- Нужна я ему… - жестко сказала я.
- Ну, как… может, и нужна. Видишь – пишет, зовет.
- Приперло – вот и зовет!
- Не говори так, Леленька. Он немолодой и очень больной. И потом, он ведь бездетный. Глядишь, может, вам с Лешей что перепадет от него…
- Мама… - изумленно проговорила я. – Ты ли это?
Она усмехнулась и покачала головой.
- Это только в сказке с милым рай в шалаше. А я хорошо знаю, каково это – копейки считать, жить от зарплаты до зарплаты, не зная, где еще перехватить или заработать. Сама видишь, мужики нынче хлипкие. Случись что с Пашенькой – как вы с Лешей жить будете? На твою зарплату?
- Ты-то жила… Учителя еще меньше получают.
- Я жила – время другое было. Тогда на мою получку прожить можно было и даже в гости съездить. А теперь этих денег не хватит за квартиру заплатить…
- Мам… и ты из-за денег предлагаешь мне…
- Ничего я не предлагаю, - устало сказала она. – Сама решай…
«Не поеду», - решила я.
 
Нельзя сказать, что известие ошарашило меня. Я знала, что неродная. То, пятилетнее мое, восприятие «я без папы» совершенно забылось, и я бы, может, так и не думала об этом, если бы лет в пятнадцать не подслушала разговор соседок в очереди за окорочками. Я стояла сзади, они меня не видели и с наслаждением перемывали кости всем, до кого могли дотянуться. Я, увлеченная Набоковым, не очень-то вникала, но когда прозвучала наша фамилия, навострила уши. А говорили они о том, что Лев Иванович очень уж Ольку балует, не дело это, хотя и понятно – неродная ведь, небось к матери через девчонку подлизывается. Чего там подлизывается, возражала другая, они уж лет десять как женаты. Ну все равно, говорила первая, не своя – вот и не держит в строгости, и все равно ему, что из девки вырастет.
Мне так поразило тогда это все – и не столько то, что я неродная, сколько факт того, что моего самого лучшего папу кто-то осуждает. Я выпалила в спину этим теткам, что они дуры, и наслаждалась, видя их обернувшиеся вытянувшиеся лица и виноватые глаза. Потом примчалась домой и разревелась. Папа утешал меня и говорил… много чего он говорил. Одно я знала и знаю всегда – он меня любит, и потому я его родная дочь, какая разница, от кого я появилась на свет. Он ведь тоже темноволосый, как и я, и я даже немножко на него похожа…
Интересно, что мой малыш порой напоминает мне папу Леву. Иной раз как взглянет – сердце холодеет, тот же строгий прищур и рыжина на висках.
Утром мама не напоминала мне и не спрашивала о моем решении. Проснулся Леша, мама ушла на работу, я покормила завтраком малыша и вернувшегося из ночной Пашку и все рассказала мужу. Он выслушал меня и коротко сказал – то же, что и мама.
- Тебе решать…
А я не хотела решать сама; мне казалось, скажи мне кто, как нужно поступить, я подчинюсь с радостью, и это и станет самым правильным решением. Где тот большой и сильный, который выберет за меня правильный ответ? Чем обернется мое решение, будь то «да» или «нет» в ответ на вчерашнее письмо?
Я знала город, в который могла бы поехать, согласись вчера. Мой любимый город. Пятьсот километров на запад. Там было у меня много друзей; там отчаянно влюбилась я в восемнадцать лет; там проводила каждое лето, и было оно до странности не похожим на предыдущее, каждое лето – словно крошечная жизнь, как ни банально это звучит. Этот город был одновременно ледяным и обжигающе горячим, жестоким и добрым, пугающе красивым и отчаянно безобразным. Город, в котором я никогда не смогла бы жить, но который любила всем сердцем. Странно ли, что он связал меня с собой еще одним узелком? Ничуть, от него можно ожидать чего угодно…
Там живет человек, благодаря которому я родилась. Я не могла называть его отцом, говорила просто: Тот. Может, я даже встречала его на улицах. Может, я проходила мимо того дома, где он по вечерам пьет чай, смотрит телевизор, курит на балконе. В вечерних тенях на улице могла идти рядом со мной и его тень. И если бы я захотела, я бы могла его увидеть.
 
Месяц март в последних своих числах подкинул мне еще один сюрприз – мне позвонили с работы и поставили перед выбором: или я прямо сейчас выхожу из декретного отпуска, или теряю место. Пришлось выйти. Лешку срочно отдали в садик – благо, место было, на очередь мы вставали заранее. Но я рассчитывала сделать это лишь осенью, летом уехать с ребенком из города, чтоб он хоть на свежем воздухе отдохнул немножко… ох, как некстати. С другой стороны, говорила мама, не мы первые, не мы последние. Леше еще повезло до двух лет дома посидеть, а сейчас детей и до года отдают в ясли; всем тяжело, всем деньги нужны.
Все оказалось не безоблачно. Малыш очень тяжело переносил смену обстановки. Категорически не желал привыкать к коллективу, плакал так долго и отчаянно, что у меня разрывалось сердце. Я старалась не задерживаться после работы, никуда не уходила по вечерам, подруг временно пришлось подвинуть, все время отдавала только сыну. Дни летели незаметно, и мне некогда было даже вспоминать про письмо и совершенно чужого человека, который был моим отцом. Я извелась и похудела, постоянное чувство вины перед Лешей не давало покоя – все казалось, что я его бросила. Вдобавок, я совершенно ничего не успевала ни по дому, ни на работе, потому что домашние дела не давал делать Леша, цеплявшийся за меня, а на работе я думала только о сыне. Призрак увольнения замаячил на горизонте.
За всеми этими делами я не заметила, как пришел июнь. Пыльный, пахнущий городским асфальтом и дымом от горевшего за городом леса, жаркий и сухой. По ночам мы не могли уснуть от духоты, даром, что все окна открыты настежь, а днем солнце накаляло город, словно огромную сковородку.
В один из таких одуряюще жарких дней меня вызвал к себе шеф. Надо сказать, шеф у меня хороший. Понимающий. Никогда не запрещал уйти пораньше, если действительно надо, отпускал на больничный с Лешей в середине мая, с пониманием относился к моей бестолковости и даже, подозреваю, прикрывал меня перед вышестоящим начальством. Но приказа о моей командировке отменить не мог.
- Сан Ваныч, ну поймите, - умоляла я его, - ну не могу я ехать. Куда я сына дену?
- Он у тебя в садик ходит, разве нет?
- Ходит. Но он же маленький, как я уеду, он и так тяжело все это переносит.
- Ольга, - говорил в ответ шеф, - пойми и ты меня. Ну некого больше послать, понимаешь? Что я могу сделать? На тебя главный и так уже косится, я бесконечно тебя отмазывать не могу. Сейчас ведь сама знаешь – не нравится, ищи другое место. А с ребенком не больно где берут… Это всего три дня. Не умрет твой Леша, не грудной уже, все так живут…
Домой я шла расстроенная до не могу. Как я могу не ехать? Как я смогу уехать? Лешка цепляется за меня, ни на шаг не отходит. Три дня… три ночи мальчик будет спать без меня.
- Пашка, что делать? – отчаянно спрашивала я мужа вечером. – Как я уеду?
- Очень просто, - спокойно отвечал он. – Шеф твой прав – ты не одна такая, все когда-нибудь через это проходят…
Я понимала, я все понимала, но при мысли о том, что ночью сыночек проснется и начнет звать меня, слезы наворачивались на глаза. Одно утешало, если можно так сказать: отправляли меня как раз в тот город, где ждали меня куча друзей; где я не была уже три года; где я могла вспомнить себя прежнюю и снова вдохнуть полной грудью степной и пыльный воздух Дороги. Я собирала сумку, и сердце замирало – я снова выйду в дорогу…
На прощанье мама отдала мне измятый конверт, в котором по-прежнему лежала фотография, и сказала:
- Захочешь отца навестить – вот тебе адрес.
Я хотела было возразить, но передумала и сунула конверт в карман.
 
… Будь благословенны чужие города – в них мы понимаем, что жизнь продолжается. За делами, заботами и беготней не всегда понимаешь, какой нынче год, что за день стоит – дождливый ли, пасмурный, и какое время года – весна, осень, зима ли сыплет неторопливыми минутами. Приезжая в чужие города, на мгновение замираешь посреди вокзальной площади, думая: «Да, а здесь уже лето…» Пахнет дымом шашлыков и летним пухом, можно смотреть в небо, сравнивая его с домашним, проверяя – одно ли, разное оно или просто это чудится, потому что так далеко от себя прежнего, от тоски и тяжести своих забот. В чужом городе можно бродить по улицам без опаски, потому что не может случиться ничего плохого там, где праздничные и невероятно красивые улицы, где парки и фонтаны, пусть даже точно такие, как дома, а все равно другие. В чужом городе можно не бежать на работу, сломя голову, рассматривать украдкой прохожих, поедать мороженое без остановки, потому что даже если это командировка, то все равно – отпуск.
Мой любимый город встретил меня довольно-таки прохладным утренним ветерком, которому я очень обрадовалась после нашей удушающей жары. В ночном поезде я неплохо выспалась, в привокзальном буфете позавтракала, потом позвонила домой, и, относительно успокоенная, поехала в гостиницу, чтобы, скинув там вещи, помчаться по делам.
Было около полудня, когда я, мотаясь по городу, заблудилась. Решила пройтись пешком и, сокращая путь, пошла через кварталы, напрямик, а не по магистрали. И заблудилась. Три года здесь не была, забыла все напрочь. И ведь точно знаю, что в трех соснах плутаю, а вспомнить не могу. Я шла неторопливо, посматривая по сторонам, узнавая и не узнавая прежде знакомые улицы. Где, например, старый дом с резьбой, на который я так любила смотреть, бывая в этом районе? А вот тут была библиотека – смотришь, магазин сияет призывно крылечком, обещает рай за умеренные деньги. А фонтан, куда всегда бросали монетки, не работает, и прохожие говорят меж собой, что второй год так – ломается, а денег на починку нет. Я все оглядывалась, надеясь выловить за крышами домов шпиль башни городской ратуши, хоть чуть-чуть сориентироваться, но – увы. То ли я не так смотрела, то ли, как говорят, леший водил.
Я присела на скамейку, вытянув ноги. Отдохну.
Только сейчас я поняла, как устала. Эти два бесконечно тяжелых месяца, когда все бегом и бегом, когда ни минуты нет лишней, и всем ты что-то должна, должна… Имею я право просто посидеть на скамейке и посмотреть в небо? Господи, июнь ведь уже…Облака вон какие плывут, дымом откуда-то тянет. В лес бы сейчас, с палаткой, куда-нибудь в глушь, чтоб лежать на траве и ни о чем не думать, чтоб деревья шумели, а больше – никого вокруг, ни соседей, ни машин, ни шефа, никого… Букашка ползет по руке, и пусть ее ползет. Как там моя малявочка? У них, наверное, уже обед, они садятся за свои маленькие стульчики и важно берут в руки ложки…
Я бездумно смотрела на трехэтажные дома, узорные карнизы, лепнину на крышах подъездов. Этот район, я знала, считается престижным, здесь хорошие дорогие квартиры. Вон какие шикарные авто стоят на стоянке! Кто здесь живет, интересно? Окна сплошь пластиковые, стены, наверное, толстые, прочные, не то что в новых современных многоэтажках, где на пятом этаже сосед чихнет – на десятом слышно.
У одного из подъездов толпился народ, стояли четыре автобуса. «Хоронят кого-то», - догадалась я, заметив разбросанные по дороге гвоздики. Народу было очень много, все терпеливо стояли, словно не замечая жаркого солнца, ждали. Рядом со мной присели на скамейку две пожилые женщины, и я невольно вслушивалась в обрывок их разговора.
- … и еще молодой, представляешь – сорок девять всего…
- Мужики нынче хлипкие, Маш, до пятидесяти не доживают. Я вон своего схоронила – пятьдесят один ему был…
- Говорят, цирроз печени.
- Да, Верка жаловалась – пил много в последнее время.
- И с чего ему пить, - вздохнула та, что помоложе. – Все ведь есть – и деньги, и должность, и квартира, и дача…
- Стрессов много. Сама знаешь – у руководителей работа собачья…
- Ну да уж. Чего там – не в поле пахать.
- Не скажи… Кстати, у нас в отделе говорят… - женщина хихикнула.
- Чего?
- Александр Иваныч-то, оказывается, за неделю до смерти завещание написал. Верка думала, что все его богатства ей останутся, а вышло иначе…
- Ну?
- У Александр Иваныча, оказывается, от первого брака дочка осталась. Где-то она в другом городе, что ли, живет… ей вроде около тридцати. Так он ей эту квартиру оставил, и дачу, и денег сколько-то. А Верке отдал машину и свою трехкомнатную на Старой площади, там жилье тоже хорошее, элитное считается, но все равно…
- Так погоди, он же первым браком женат был на какой-то из Москвы…
- Нет, это вторым. А первый, говорят, еще в юности был, тоже где-то не здесь…
- Надо же… вот повезло кому-то…
- Маш, выносят. Пойдем, пора…
Сцепив украдкой пальцы, я смотрела туда, где выплывал из подъезда, колыхаясь, длинный красный ящик. Кто-то умер от цирроза печени, молодой совсем. Оставил квартиру дочке от первого брака. Повезло кому-то получить жилье в центре города со всеми удобствами. Мужики нынче хлипкие…
Печальная процессия двинулась вдоль дома. Венки, венки, как их много. Кажется, ордена. Вот поплыла, колыхаясь над головами, огромная цветная фотография. Я скользнула по ней взглядом…
… и достала из сумочки измятый конверт. Да, все правильно. Улица Пролетарская, дом 12. Там, в красном ящике, лежал умерший от цирроза печени мой отец. Тот самый, кто написал маме письмо и оставил дочке от первого брака – мне, что ли? – квартиру в престижном доме.
Я смотрела вслед длинной веренице людей, не ощущая боли в стиснутых до белизны пальцах. А потом разжала ладони, бережно сунула конверт в сумочку, встала. И медленно пошла следом - за гробом совершенно чужого человека, бывшего моим отцом.
 
18.03.2006.
Copyright: Алина Чинючина, 2009
Свидетельство о публикации №211836
ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 02.06.2009 10:58

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Рецензии
Нина Роженко[ 23.08.2009 ]
   Хорошо! Очень хорошо ВЫ все это описали, чувства ребенка, не знавшего отца. Хороший рассказ. Спасибо! Узнала себя.

Устав, Положения, документы для приема
Билеты МСП
Форум для членов МСП
Состав МСП
"Новый Современник"
Планета Рать
Региональные отделения МСП
"Новый Современник"
Литературные объединения МСП
"Новый Современник"
Льготы для членов МСП
"Новый Современник"
Реквизиты и способы оплаты по МСП, издательству и порталу
Организация конкурсов и рейтинги
Литературные объединения
Литературные организации и проекты по регионам России

Как стать автором книги всего за 100 слов
Положение о проекте
Общий форум проекта