День угасал. Небо сделалось сиреневым, над верхушками бегущих в окне электрички деревьев показались мазки красного и желтого цветов. Пейзаж менялся, менялись и эти цветовые пятна, становясь все более темными и размываясь на фоне наступающей ночи. Проехали Лианозово. На платформе – редкие пассажиры, собака пробежала деловито. Ларьки закрыты, и только аляповатые разноцветные надписи «Парфюмерия», «Юбки-кофты», «Ремонт сотовых» бросались в глаза из-за темных их стекол. Скоро кольцевая. Там, не доезжая Марка, будет простор, небо можно будет увидеть во всей его увядающей красе. Давно уже было пора зажечь свет в вагонах, но мы так и ехали в густых сумерках – кто спал, кто допивал пиво, кто разговаривал по мобильнику. Я задержалась в городе оттого, что встречалась с подругой. Можно было, конечно, переночевать в квартире, но было неудобно перед свекровью, которая ничего не подумает, а может и подумает. Сын ее, мой муж, в командировке, другой – ушел в ночную смену, и она была почти одна, с маленьким внуком. Мало ли что ей привидится в ночной тиши. Она никогда не была беспокойной, не требовала звонков и отчета о нашем местонахождении, чем ловко пользовался мой муж. Но мне было неудобно. Надо было ехать. Моя подружка, милейшая женщина, совсем мне ровесница, была несчастлива в личной жизни. У нее до сих пор не было ни мужа, ни детей, а только светлая вера в людей, очаровательная улыбка и работа. Вот с этой то работы я и сорвала ее, позвонив среди дня и договорившись о встрече. Мы не виделись тысячу лет, она обрадовалась, как ребенок, бросила все ради трех часов блуждания по московским улицам, чашки кофе и бесконечной болтовни. Закончилась встреча у нее в квартире, где я забрала какую-то книгу, а она показала мне свои замечательные игрушки – новое электронное пианино, виолончель и ноутбук. Когда я вышла от нее, солнце уже садилось. На проспекте почти не было машин, хотя обычно случается дикая пробка. Я стояла на остановке, смотрела на темнеющее вечернее небо и была бесконечно счастлива. Люди из детства вообще имеют свойство одним своим существованием лечить душу, тем более, если они умны, талантливы и ищут дружбы с тобой даже в те времена, когда детство давно прошло. Я была благодарна ей за то, что мы не говорили про ее мужчин, и не обсуждали моего мужа, и даже про тряпки поговорили совсем чуть-чуть, вскользь. Немного посплетничали, но о ком много говорить, если видишься раз в вечность! И мы обсуждали театр, музыку, кино, человеческую сущность и невозможность до конца ее осмыслить. Мы были такие разные, и такие близкие, и так друг друга понимали, что у меня сладко щемило сердце, и внутри тела было мягко и сладко, как после любви. Я стояла на остановке, троллейбус не шел, и мне это было все равно.

Марк и небо я пропустила. За окном электрички была уже непроглядная тьма. Подъехали к Лобне. Неожиданно через репродуктор объявили, что электричка на Савелово не пойдет, Лобня – конечный пункт. Ничего не понимая, я вышла на платформу. Нет, кажется про Савелово ничего не говорили, это мне послышалось, потому что я была уверена, что еду на дальней электричке. А она, оказывается, до Лобни. Ничего, доеду на следующей, видимо, последней. До моей станции было рукой подать – через одну. Я села на скамейку и положила ногу на ногу. Они гудели. Они проделали далекий путь по асфальтовым тропам Москвы. Они не привыкли. Обычно они либо покоятся под офисным стулом, либо стоят у плиты, либо лежат на диване. Ходить – противоестественное состояние современного человека. Ходят только те, кого ноги кормят. А я люблю ходить просто так, ради удовольствия. Но случается это все реже и реже. Нужно тренироваться. Бегать по утрам, ходить от метро в хорошую погоду, уговаривать всех мало-мальски адекватных ближних прогуляться в свободную минуту… Иначе конечности деградируют, одеревенеют или размягчатся, как мозг дегенерата, утратят свое истинное предназначение – вести нас туда, куда следует, истинным путем. Ибо сами мы этого не знаем, не можем знать. Идем куда хотим, а это не верно в корне. Нужно слушать свои ноги. Не даром говорят – если ходил не туда, ноги будут ныть и болеть. Теперь это не работает, потому что нет навыка ходьбы. Теперь ноги ноют из-за апатии, из-за тоски по мягким подушкам, на которых, как известно, в вечность не въедешь. Я долго и рассеянно думала о надвигающейся спасительной электричке, о своем странном здоровье и о ребенке (спит - не спит), как вдруг заметила, что вокруг никого нет. Что было крайне странно – на последнюю электричку обычно сползается достаточное количество народа. И тут я впервые за сегодняшний вечер глянула на часы. О ужас! Стрелки показывали половину первого ночи. Никакой последней электрички! Я приехала на Лобню на самой ПОСЛЕДНЕЙ электричке. Спасения нет! Один только мрак и неизвестность впереди. Что же делать? Как попасть в вожделенный дом, где уже сладко спят двое, не дождавшись, конечно, меня, но чутко, сквозь сон, прислушиваясь к шорохам ночи? Электрички не будет. Мысль сродни черной пропасти, в которую я медленно начала падать. Огромная, как глаз великана, фара электровоза не пронзит ярким лучом ночную мглу! Не послышится ленивый стук колес. Не вотрется боком к платформе червеобразная металлическая громадина, не фыркнет, не лязгнет сцепками вагонов и не зашипит раскрывающимися створками дверей. Вокруг тишина. Вдруг на соседних путях обнаружилось движение – это тепловоз тронул товарный состав. По вагонам прошла судорога, они с натягом подались вперед, зазвенели, затрещали и медленно поползли в сторону Москвы. Раздался резкий свист тепловоза. Где-то вдали глухо прокричал путевой рабочий. И вновь тишина. Я встала со скамьи и на негнущихся ногах двинулась к мосту. Спустившись на пустынную лобненскую площадь, огляделась. Впрочем, не так уж тут и пустынно. В темных углах меж ларьков и павильонов рынка копошились тени. На виду, но тоже во мраке, подальше от фонаря, сидели на корточках двое таджиков уголовного вида. Они молча курили и смотрели на меня, как голодные уличные коты смотрят на выложенную на витрину дорогую рыбу. Около остановки валялся бомж. Его вполне можно было счесть за мертвого, но он неожиданно пошевелился и тонким голосом пропел так дико, так невнятно, что было невозможно понять какова песня, да и песня ли это вообще. У закрытых дверей торгового комплекса сидела огромных размеров собака. Подняв заднюю лапу, она с наслаждением чесалась. Свет горел в двух или трех задрипанных круглосуточных ларьках, расположенных ближе к улице, и в секс-шопе. Рядом с последним находился и последний живой персонаж привокзальной инсталляции – долговязый парень в джинсовом костюме, не пьяный, но все равно какой-то смутный, не мыслящий. Он стоял, прислонившись к крыльцу магазинчика любви и, наклонив голову вперед, что-то высматривал из-подлобья в черноте улицы. Несколько машин странного вида стояло по периметру площади. В них угадывались бомбилы, столь же сомнительные и ржавые, как и их транспортные средства. Муж в шутку называл такие «дуршлагами». Теперь мне было не до шуток. Ото всего здесь веяло злом, корыстью и смертью. Стало по-настоящему жутко. Из головы мгновенно выветрились и милая подруга, и ноющие ноги, и спящая свекровь, и прекрасное летнее небо. Все это в один миг теперь могло стать историей. Не историей моей жизни, а уголовным делом, которым здесь, на этой самой площади, перло изо всех щелей. Отвергнув даже саму мысль сесть своим драгоценным задом, облаченным в немецкие брюки, на засаленное сидение «дуршлага», не говоря уже о соседстве с тем, кто управляет этим чудом техники, я решительно зашагала вдоль улицы в сторону окраины города. Какая же я была дура, что не осталась ночевать в Москве! Что не посмотрела время, хотя всегда была организованна и пунктуальна! И понес же меня нечистый в такое время и в такое место, где теперь испортится не только настроение, пропадет вся прелесть минувшего дня, но могу пропасть и я сама. Глупенькая, но образованная, а потому притворяющаяся умной, женщина. Так я прошла около двух километров, успела свернуть на перекрестке и двинуться к переезду на узкоколейке. Оставалось преодолеть всего ничего – примерно 7/8 пути. Нижние конечности почти погибли. Ступни стали ватными. Я остановилась, чтобы отдохнуть и помассировать их, как из ближайшего переулка вдруг вынырнули два желтых луча. Машина, взвизгнув, лихо зашла в вираж и остановилась рядом со мной. Я выронила туфлю из рук и стала про себя повторять молитву, единственную, которую знала. Я даже не подумала то самое «Это все, конец». Нет! Я стала молиться, попутно нашаривая ногой мгновенно пропавшую в темноте обувь. Стекло правой дверцы медленно опустилось, и миру предстала круглая голова с лысиной, густой черной бородой, огромным мясистым носом и горящими во тьме, будто фарфоровыми, глазами. На стекло сверху легла огромная пятерня – пальцы в курчавых завитушках и с татуировкой - 1960. По одной циферке на каждом пальце. Настоящий абрек! Боевик! Террорист! Не знаю зачем, но я подсчитала, что обладателю столь примечательных частей тела 47 лет. Возраст раздумий о жизненных ценностях. Успокоило ли меня это? Ничуть не бывало. Я по-прежнему стояла ни жива, ни мертва, без туфли и без шансов.

- Дэвушка, садысь, подвизу! – весело и громко, не считаясь с ночным временем, проорал водитель.

Я молчала.

- Нэ бойся! Тэбэ куда?

Я молчала.

- Садысь! – уже грозно приказал он и я, не чувствуя более ничего, кроме желания испариться, исчезнуть куда-нибудь, схватила внезапно нашедшуюся туфлю, распахнула заднюю дверцу шестерки и, цепляясь сумкой и одеждой за невидимые преграды, нырнула в салон.

Внутри было мягко, пахло клубникой и чем-то овощным, на задней панели лежала плюшевая собака, а под панорамным зеркальцем угадывалась во мраке пара тряпичных игральных костей и мусульманские четки. Типичное авто фирмы «Гиви-моторс». И тут я поняла, что на заднем сидении я не одна. Что-то запыхтело, зашевелилось рядом со мной, захныкало, и тут же из положения лежа распрямилась живая кукла – девочка лет шести, кудрявая, пухленькая. Глаза ее жарко сверкнули белками, она на секунду замерла, увидев меня, а потом звонко и со вкусом заревела.

- Дочь! – сияя неземным счастьем, крикнул абрек, повернувшись ко мне, и в тот же миг втопил газу, насколько это было возможно на его автомобиле. Я в ужасе хотела крикнуть, чтобы он смотрел на дорогу, а не на меня, но сдержалась. Он уже повернулся и рулил так, будто это в последний раз, будто через час отнимут и больше никогда не дадут. Машина вихляла, подпрыгивала, давала крен на поворотах.

- Мне на Лесную, - тоже почему-то закричала я и улыбнулась девочке. Та уже больше не плакала, только всхлипывала.

- Как тебя зовут? – спросила я, перестав трястись и думать всякие глупости. Присутствие ребенка разрешило все мои сомнения и развеяло страхи.

- Лёля! – с вызовом, совершенно без акцента, сказала девочка и, приподнявшись над сидением, что-то завопила отцу на родном языке. Мне представилось, что мужчина туг на ухо, поэтому кричит сам и заставляет кричать других. Впрочем, это орево можно было отнести и на счет южного темперамента, и на счет профессиональной привычки торговца.

- Что так позна шла? – прокричал абрек, когда мы уже подъезжали к поселку. – Чейчас такой врэмя, нэльзя одной ходыть. Я доч учу. Бэз брата, бэз мене позна нэльзя. Такой горад! Одын бандыт! А у мэнэ три дочь!

Я улыбнулась. Во тьме этого никто бы не заметил. Теперь я вновь была спокойна. Мне было хорошо. Когда машина остановилась у дома, я раскрыла сумку и сунула абреку сотню.

- Нэ надо! – закричал было он, но я выскочила из машины и крикнула в ответ:

- Дочери купите что-нибудь! Спасибо!

Дверца захлопнулась, машина взвизгнула, круто развернулась и умчалась во мрак. Дома было тихо. Свет потушен. Но как только я ступила на порог, из двери нашей спальни в ночной рубашке вынырнула свекровь. Спросила:

- Ты?

- Я.. – прошептала я, давя в себе желание опять кричать.

- Опоздала что ль?

- Ну да…

- И как ты добралась?

- На попутке.

- С ума сошла! Бандиты одни кругом! Совсем вы, молодые, ничего не соображаете…

Она еще поворчала и скрылась в своей комнате. Я зашла к себе. Сын мирно спал. Не дождался. Да и ладно. Еще не хватало, чтобы он меня караулил. Мужа нет… Хорошо… Не потому что вообще нет, а что сейчас, в эту минуту нет. Он бы уж вздрючил меня. И приехал бы на нашей ласточке на Лобню. Ехать – пятнадцать минут. Забрал бы меня. Ворчал бы, кряхтел. До смерти не любит непредсказуемых поворотов судьбы, когда надо сорваться и помочь, спасти, вырвать из сложившейся ситуации. Но все равно бы забрал, даже если бы разбудили. Не умываясь и не чистя зубов, я разделась и легла. На потолке лежали голубые тени. Уходя в сон, я крутила в памяти сегодняшний вечер. Подругу с ее пианино и ласковой улыбкой, электричку, страшные видения на лобненской площади и моего абрека, который оказался вполне себе добропорядочным гражданином. Ну, надо же, как повезло. Я бы пол ночи ползла до поселка. И Бог знает, что могло случиться! Я закрыла глаза. Потом, спохватившись, подняла правую руку и перекрестилась. «Слава тебе, Боже наш, Слава тебе! Сохранил». И снился мне в эту ночь автомобиль, огромный, белый, весь набитый людьми совершенно незнакомыми. И я улыбалась во сне, и была опять бесконечно счастлива.