Глава первая, в которой, несмотря на грустноватое содержание, предполагается, что не все плохо, что плохо начинается.

Депрессия – это, когда "Спереди плохо, сзади еще хуже,

точно сижу я в холодной луже" (Козьма Прутков)

Ох, и мерзопакостное настроение у Акимыча! До зуда в печени достали его суетные мировые и государственные проблемы. Развелось этих политиков, экономистов, чиновников! Все вид делают, что на благо человечества спину ломают. Ох, не переутомились бы, в игры играючи: кто в "стрелялки", кто в "стратегию", кто в "демократию" зажигают. Вот давеча про землю чего надумали: цену поднять! Мало разве брошенных участков сорняком зарастает, так теперь и те, что пенсионеры "тянут", чернобыльнику достанутся.

Акимыч раздраженно отключил телевизор, вещавший о повышении пенсии по случаю Нового года. По задумке правительства он обязан был радоваться, а душу дикие кошки на части когтями рвут. Эх, уйти бы куда подальше, в себя поглубже, как улитке, не видеть никого и не слышать!

Сосед Максимыч, психолог хренов, диагноз поставил – депрессия, говорит, синдром осенней грусти. Кассету с видами природы подарил. Зеленое, говорит, успокаивает. Чтоб ему самому позеленеть!

Вот уйду в настоящий лес, схоронюсь в пещеру. Там, поди, никакой твари лицемерной не водится. Одни мыши летучие.

Акимыч, сидевший в гостях у соседей, не заметил, как высказал эти мысли вслух.

- Ну что ты булькаешь, как пузыри на болоте. Куда ты, старый пень, пойдешь на ночь глядя? – Максимыч отправил в рот кусок соленого огурца и вкусно захрустел.

Акимыч аж задохнулся от такого оскорбления, но промолчал, только сердито запыхтел, словно потревоженный ежик, и засобирался на выход.

- Ты вот что, соседушка, не дури, приходи к нам Новый год встречать, - распорядилась Надюша, жена Максимыча.

Уже в дверях она сунула ему в руки пакет с чем-то теплым и аппетитно пахнущим, и ободряюще улыбнулась.

- На-ко, поешь, отдохни немного, поспи чуток, и приходи. Ждать будем.

До дома Акимычу – два шага: в соседний подъезд. В квартире громко орало радио – чтобы воры не залезли. Хоть и нечего взять у Акимыча, а все ж неприятно, когда в твоих вещах как в своем огороде роются. Вот, опять же издержки цивилизации!

Акимыч совсем расстроился. Открыл дверь и прямым ходом в кладовку двинулся, где на гвоздях ждали своего часа два рюкзака. Один – новомодный, навороченный, племяш Колька подарил. Другой – старый, истерзанный, с узкими, много раз латанными лямками. Вот его-то и снял Акимыч, сунул туда Надеждин пакет с едой, нащупал плоский котелок, проверил запас спичек и свечку в кармашке. Подумал немного и переложил из Николашкиного рюкзака спальник и туристический коврик, из холодильника НЗ прихватил. Затянул узел, оделся потеплее, закинул на плечо негрузную ношу и, захлопнув дверь, зашагал на остановку.

Пещера, куда нацелился пораженный депрессией больной, находилась, по сибирским меркам, недалеко, в пяти километрах от конечной остановки автобуса. Акимыч хорошо помнил ее. В былые времена туда народ как на прогулку ходил.

Загородный лес в немом недоумении наблюдал за поздним одиноким путником. Кружевом снежинок сверкали в отраженном свете темные ели. На круглом лике луны явственно проступала улыбка. Акимыч уверенно и споро двигался по знакомой дороге, не изменившейся за много лет, и под размеренный этот шаг затихали в голове кипевшие тяжелой ртутью мысли.

Где-то справа, за глубокой ложбиной должен быть незаметный поворот на лесную тропу. Акимыч внимательно осмотрелся. Вот она, тропинка. Смотри, как утоптана! Похоже, по-прежнему влекут кого-то чудачества природы. И от этого факта стало Акимычу как-то приятно, будто собака знакомая в руку лизнула. Раздражение, разъедавшее душу в последние месяцы, как бы присело, подтаяло, словно весенний снег. Он повернулся спиной к дороге и пружинистой походкой привычного к пешим походам человека зашагал по тропе. Мириады звезд, разбросанные чьей-то щедрой рукой, посылали ему с небес воздушные поцелуи. По вершинам сосен носился легкий ветерок. Громко скрипел под ногами снег.

Глава вторая, в которой утверждается: "Наблюдайте природу и следуйте дорогой, которую она вам указует". Ж.-Ж.Руссо.

Акимыч шел и шел, оставляя позади себя невидимый шлейф негативных эмоций, вытесняемых необходимостью действия, пусть даже такого простого, чисто механического, каким является передвижение ног.

Тропинка потянулась в гору, вместе с ней вынужден был карабкаться Акимыч. Длинный тягун вывел на открытую поляну. Здесь на просторе свободно гулял ветер. Разгоряченный Акимыч остановился передохнуть, удовлетворенно подумал: "Есть еще порох в пороховницах!" Теперь до цели оставалось всего-ничего: еще немного в гору, потом крутой, короткий спуск перед удобной для стоянки поляной, и последний рывок по узкому карнизу на скальный пятачок перед входом в пещеру.

Акимыч зябко повел плечами – ветерок пробирал уже довольно чувствительно. Тропа юркнула в лес, за ней углубился во тьму и Акимыч. Здесь тропа лишь едва угадывалась под ногами утоптанной в глубоком снегу колеей. Лес молодым подростом подступал со всех сторон, стискивал, вплотную прижимался мягкими еловыми лапами. Акимыч рьяно продирался сквозь заросли, уже совершенно забыв и о выборах президента, и о повышении цен, представляя, как будет греться у теплого костерка, есть испеченные Надеждой пироги…

Неожиданно нога зависла над пустотой, Акимыч поспешно ухватился за попавшую под руку тонкую пихтовую ветку, и, не удержавшись, кубарем покатился вниз. "Ага, вот и спуск!" – подумал довольный Акимыч. "Правильной дорогой идете, товарищ", - мелькнуло в голове расхожее в былые времена выражение.

Резкий рывок внезапно прекратил движение тела под действием гравитационных сил и припечатал Акимыча спиной к частоколу колючего кустарника.

Вот, ёлы-палы! Что еще за дела? Извиваясь и дергаясь, как уж на горячей сковородке, Акимыч елозил всеми частями тела, перемешивая снег с проступившей землей. Тщетно! Все его поползновения ничуть не изменили положение. Он висел, как Буратино на гвоздике. Земля была совсем близко, но рюкзак крепко заклинило между стеблями густо растущего караганника. Мокрая спина начинала подмерзать. Акимыч затосковал. Впору было завыть, словно волку, от бессилия. Он поднял к небу глаза. Сквозь прозрачное облако выдвинулась луна и язвительно посмотрела на "висельника".

- Врешь, не возьмешь! – возмутился Акимыч.

Крепко ухватившись одной рукой за кустарник, он рванулся изо всех оставшихся сил вперед и в сторону. Раздался треск лопнувшей ткани, и Акимыч кулем рухнул в снег. Потихоньку подтащил в кучу руки и ноги, перевернулся на живот, кряхтя, поднялся на четвереньки. Прислушался к себе: вроде все цело. Встал, отряхнулся, высвободил из западни рюкзачишко, натянул на самые уши шапку, подмигнул насмешнице-Луне и, ощущая себя Чингачгуком в прерии, прищурился, высматривая тропу. Она отыскалась в трех шагах от места падения.

Какая нелегкая занесла его в сторону, Акимыч так и не понял. Тропа огибала кустарник справа. Зачем он полез в чащобу? Эти вопросы смущали Акимыча, но он тут же придумал себе оправдание: в зимнем ночном лесу совсем нетрудно потерять ориентацию, даже опытный охотник порой блуждает в знакомом месте. А может его леший морочит?!

Глава третья. Глядя на мир, нельзя не удивляться! (К.Прутков).

Рюкзак с оторвавшейся лямкой превратился в неудобную ношу. Накинув оставшуюся при деле подпругу на шею, Акимыч прижал к животу бесформенный ком и побежал, выпрямив спину и высоко поднимая колени. Бежать таким манером было неудобно, но весело.

- Их-ха, о-хо-хо! – покрикивал, подпрыгивая, Акимыч.

Тропинка попетляла среди невысокого смешанного леса. Акимыч рысил резвым аллюром – промокшая одежда холодила кожу, ногам тоже явно не хватало тепла.

Поляну он чуть было не пробежал. Она мелькнула слева небольшим открытым пространством, замаскированная узкой полоской леса.

- Тпру-у! - скомандовал сам себе Акимыч и дал задний ход. Не разворачиваясь, он пятился, высматривая более проходимое место, когда за деревьями вдруг заметил свет. Не электрический от фонарика, а настоящий, живой огонь. В зимнем лесу пожаров не бывает, значит, это – костер, то есть не надо собирать хворост, разжигать мокрые дрова, а можно сразу погреть продрогшие кости. Акимыч так обрадовался, что попер напролом через подлесок, проваливаясь в снег почти по пояс. Ветки щекотали лицо, цеплялись за одежду, а он лез, не замечая царапин, словно лось во время гона.

Кусты закончились, зато снег поднялся выше. Теперь Акимыч брел, раздвигая снег грудью и животом, обремененным рюкзаком, напирая на сугроб хилым телом. Снег таял на лице, смешивался с потом и заливал глаза, поэтому Акимыч пропустил момент, когда снежная целина перешла в утоптанную площадку. Не встретив препятствия, он с размаху пролетел еще пару метров и, шаркнув животом по рюкзаку, который к этому времени превратился в скользкий снежный ком, он уткнулся, как говорится, мордой лица в стылую землю, болтая в воздухе ногами. Какое-то время он барахтался, пытаясь принять положение, на которое у наших предков ушел не один десяток столетий. Наконец, кое-как утвердившись на пятой опорной точке, Акимыч протер глаза.

Совсем рядом, метрах в трех, горел костер. Яркие языки пламени весело плясали по смолистым поленьям, вспыхивали искрами на сосновой хвое. Акимыча с неудержимой силой потянуло к огню. Он достал из рюкзака коврик, расстелил его на безопасном расстоянии так, чтобы доставало тепло, но не летели искры, набил котелок снегом и пристроил его у огня. И только тогда задумался.

Ситуация напоминала сцену из сказки "Двенадцать месяцев": есть зимний лес, есть поляна с костром, не хватает только людей. Акимыч заерзал на коврике, оглядываясь по сторонам. Не хотелось, чтобы застали врасплох. Он даже шапку снял, чтобы не мешать проникновению к барабанным перепонкам окружающих звуков. Вот трещит костер, гудит вершинами деревьев ветер, кряхтит… Позвольте, а кто же это кряхтит?

Акимыч встал и настороженно уставился в темноту, которая за пределами освещаемого костром круга становилась еще более густой и словно бы вязкой.

Кряхтели на другой стороне поляны. Акимыч обошел костер, осторожно ступая, двинулся на звук, и чуть не упал, наткнувшись на что-то довольно жесткое. Акимыч замер, крепко зажмурился, привыкая к мраку, а когда открыл глаза, то увидел перед собой… коляску! Обыкновенную детскую коляску, в которой возят маленьких детей, только вместо колес у нее были санки. Внутри лежало что-то, накрытое одеялом, и это что-то негромко кряхтело. Ну и ну! Акимыч в недоумении стоял у коляски, а с черного полога неба заглядывала в нее шаловливая Луна.

Акимыч наклонился, осторожно откинул одеяло. Под ним обнаружился меховой пакет, сшитый на манер спальника с капюшоном и кружевной накидкой внутри. Он слегка приподнял кружево. В отблесках костра глазам предстало крохотное личико. Вот оно сморщилось, пошлепало маленькими губками и вдруг напряглось, покраснело. Открылись веки с едва угадывающейся щеточкой ресничек, и поразительной синевы глазенки сфокусировались на Акимыче. Затем раздался плач.

Акимыч растерялся. Вот так история! Не могли же ребенка увезти в лес и бросить одного. Хотя, чего только не наслушаешься по телевизору – и в контейнеры мусорные детей бросают, и на свалках находят… Но, позвольте, зачем же тогда костер? Нет. Наверно все же родители где-то рядом. Только каким ненормальным могло прийти в голову тащить зимой в лес эдакую малютку?! Да еще ночью!

Ребенок продолжал обиженно всхлипывать. Акимыч никогда не нянчился с маленькими детьми, но теоретически знал, что плачущим крохам дают соску. Пустышка нашлась под бархатной щечкой. Получив знакомую резинку, дитя энергично зачмокало, прикрыло глазки и затихло. Акимыч аккуратно накрыл мордашку накидкой, приткнул со всех сторон одеяло.

А что же дальше?

Глава четвертая. Не во всякой игре тузы выигрывают. (К.Прутков).

Немного потоптавшись возле санок, Акимыч вернулся к своему месту у костра, но не успел он устроиться на коврике, как новые звуки раздались над поляной. Звонкий, явно девичий смех, скрип снега под быстрыми шагами… и на поляну выскочила девушка в светло-сером комбинезоне. Следом, с охапкой дров показался невысокий юноша. Девушка, все также смеясь, нагнулась и, захватывая пригоршнями снег, начала закидывать им своего друга, который невозмутимо продолжал двигаться к костру. Она кидала и смеялась, смеялась и кидала, и подняла такую метель, что снег доставал даже до Акимыча. Девушка так заливисто смеялась, была так непосредственна и жизнерадостна, что Акимычу и самому вдруг захотелось слепить снежок и запустить его куда-нибудь…

Пара была настолько увечена игрой, что не замечала ничего вокруг. Но тут снова напомнил о себе малыш. Теперь он не кряхтел, и не плакал жалобно, а громко и требовательно кричал. Молодежь мигом оставила свои забавы и дружно бросилась к ребенку. Акимыч облегченно вздохнул – ну, слава богу, дитя обрело родителей.

- Он кушать хочет, доставай термос, - командовала мамочка.

Папаша извлек из стоявшего за коляской огромного рюкзака пакет с бутылочкой и термос и оглянулся в поисках удобного места, чтобы перелить молоко. Его взгляд уперся в Акимыча, неподвижно сидевшего у костра.

- Держи, - ничуть не удивившись присутствию постороннего человека, протянул он пакет с бутылкой. – Воронку вставь.

Акимыч вскочил, схватил пакет и засуетился, выполняя просьбу. Юноша тем временем открыл термос, и только когда молоко полилось в бутылочку, спросил:

- А ты кто будешь?

- Дед Мороз, - неожиданно для себя ответил Акимыч.

- А-а, тогда ты кстати. Время уже к полночи катит, - сообщил молодой человек, забрал наполненную бутылочку и уже от коляски крикнул, - Ты, дед, погрейся пока. Мы скоро.

- С кем это ты разговариваешь? – поинтересовалась девушка, когда малыш, ухватив кормилицу-соску, наконец, затих.

- Да так, сейчас узнаешь.

Пока мамочка кормила малыша, мужчины нарядили елочки по краю опушки, для Акимыча из необъятного семейного рюкзака достали белую бороду, полумаску с носом и густыми бровями. Потом и молодежь обмоталась мишурой, напялили на головы забавные антенны с хвостиками на верхушках. Праздничный ужин устроили возле Акимычева коврика. К столу пришлись и Надеждины пироги, и неприкосновенный запас.

Когда небольшой приемник вещал последние в этом году сигналы точного времени, шампанское уже пенилось в кружках, сверкали бенгальские огни, светились счастьем глаза молодых родителей. Далеко за лесом, над городом, поднимались вспышки салюта, освещая разноцветными всполохами ночное небо.

Акимыч смотрел на молодых родителей, без лишних сантиментов принявших его в свою компанию. Ему было легко рядом с этими совершенно чужими ребятами, с их простыми и понятными заботами, искренними чувствами и теплыми отношениями. Он орал с ними песню про елочку, которая родилась в лесу на радость деткам. Под чарующим светом смеющейся Луны его душа очищалась от черной накипи, растворялось тягостное чувство одиночества…

Глава пятая. Все непонятное имеет простое объяснение.

Морозец крепчал. Россыпь звезд не обещала потепления. Ночевать собрались в пещере. Чьи-то заботливые руки когда-то предусмотрительно протянули трос между двумя соснами для не очень умелых спелеологов, но последние метры до площадки у входа в пещеру необходимо было пройти без страховки по узкому, в один след, карнизу. Акимычу самому-то жутковато было ступать по неверному, скользкому от мороза камню, но еще большую оторопь вызывал вид молодого папаши с ребенком на руках, бесстрашно и ловко, как канатоходец, преодолевавшего опасные метры.

В глубине пещеры, в удаленном от входа гроте было тепло. Ребята заранее установили в нем маленькую палатку и теперь удобно устроились вместе с малышом в большом трехместном спальнике, сшитом явно на заказ.

Акимыч тоже расстелил коврик, не спеша, развернул спальный мешок, забрался внутрь и, подсунув под голову свой видавший виды рюкзачок, тоже притих.

Давненько он не ночевал в пещере. Невольно в голову полезли воспоминания. Вот сидят они, зеленые юнцы, на камнях. В банке с жиром горит фитилек. Его робкое пламя колышется от малейшего движения воздуха. Мастер, который повсюду водил их ватагу, рассказывает легенду о белом спелеологе. От его негромкого повествования мурашки бегут по спине, мальчишки сдвигаются поближе друг к другу…

Акимыч шевельнулся, потер ладонями плечи, сгоняя набежавшую невесть откуда "гусиную кожу". Теплый огонек свечи горит ровно, как нарисованный. Рядом в палатке сонно сопит молодежь. И снова удивился Акимыч, как далеко остались мысли о городе, какими незначительными кажутся отсюда все те проблемы, которые вывели его там из душевного равновесия. Сейчас совсем другие чувства овладели им, и были они первобытно просты…

Потяжелевшие веки опустились, закрывая глаза, и Акимыч незаметно для себя перешел в другое измерение.

Проснулся он от постороннего звука. Гул возник подозрительно близко, и от того показался дико громким. И так же оглушительно застучало, забилось в груди Акимыча сердце. Страшась, он приоткрыл глаза и… тут же успокоился. Гудела газовая горелка, на которой молодой папаша подогревал детское питание.

"Все непонятное имеет простое объяснение", - философски заключил про себя Акимыч. Но тут обостренным в темноте слухом он уловил новый звук. Этот был мелодичным, обволакивающим, зачарованно грустным. Акимыч посмотрел туда, откуда наплывала тихая мелодия, и вздрогнул. В черноте пещеры, под дальним сводом грота явственно белел силуэт сидящего человека.

- Слышь, - окликнул Акимыч юношу, не отводя взгляда от светлого пятна и старательно маскируя дрожь в голосе, - Ты о белом спелеологе слыхал?

- А-а, ты о нем, - кивнув головой в темный угол и не выказывая ни тени беспокойства, отозвался папаша. – Не боись, это - свой.

- Эй, музыкант! – Это уже не Акимычу. - Хорош людей пугать. Топай сюда. Пора завтракать.

При ближайшем рассмотрении белый силуэт оказался донельзя худым человеком неопределенного возраста, с горящими каким-то внутренним огнем глазами Иисуса. В руках он держал флейту, вид которой убеждал, что владелец не расстается с инструментом весьма продолжительный срок.

И тут тысячелетний покой древней пещеры вновь был нарушен. Но этот новый звук уже не испугал, скорее наоборот, даже обрадовал Акимыча. Беспардонно громкий, он возвещал, что малютка проснулся и настоятельно требует еды!

Акимыч улыбнулся, вновь подивившись тому, как много острых почти забытых эмоций обнаружилось в нем за короткое время, как притупляет город – этот многоголовый монстр, остроту нормальных, естественных, человеческих чувств, покрывая их тяжелым пыльным пологом раздражения, недовольства и грубости.

Акимыч сладко потянулся, подскочил, ощущая себя удивительно бодрым, легким и словно бы чистым, как после бани…

- * -

В город возвращались все вместе.

- Ну, ты, дед, даешь, - пожимая на прощанье руку, одобрительно прогудел молодой папаша. – Хотел бы я в твои годы Рождество в пещере встретить.

Доброе слово и кошке приятно. У Акимыча потеплело внутри, а спина аккурат промеж лопаток неудержимо зачесалась. Никак крылья прорезались! Акимыч вздернул высоко к небу подбородок, расправил… плечи и на всех парусах "полетел" домой.

В светлеющем небе Луна улыбалась ему загадочной улыбкой Джоконды …