…Я уже вижу, как они идут, медленно-медленно; и, может быть, я содействую ускорению их прихода, описывая наперёд, в чём я вижу условия и пути их прихода?

Ф. Ницше.

 

Человеческое,

слишком человеческое.

 

Закутавшись в плед, он сидел в кресле качалке. Седые волосы его, были растрепаны и беспорядочной гривой опускались на шею. Он смотрел в окно, на луну, с надеждой, что она принесёт ему облегчение. От чего? Наверное, от одиночества… и облегчение от мыслей, которые обуревали его седую голову.

-Скажи же мне луна за что, почему я? Зачем на мою голову упало это наказание?- старик начинает трести головой, непроизвольно, словно в бреду повторяя одни и теже слова – Заблуждения, везде заблуждения разума. И может, мои рассуждения тоже заблуждения, как и я сам, как моё существование? Я своими утверждениями опровергал одних, придут другие и опровергнут мои. И что останется? Прах, пыль, всё это пыль! Нет добра и нет зла, ничего нет…

Его старческие глаза съела глаукома, они слезятся, и сквозь пелену, как будто через мутное стекло, перед ним вырисовывается силуэт, возникая из неоткуда, словно призрак. Он становится всё больше и больше, приобретая отчётливость. Старик протягивает руку, надеясь коснуться и на ощупь потрогать, убедиться, что это правда, что он пришёл. Всю свою жизнь он был один. Даже на вечерах, при скоплении друзей и знакомых, он ощущал своё одиночество. Оно преследовало его, где бы он ни находился, и сделало из сорока четырёхлетнего мужчину – старика.…

И вот он пришёл. Старик ждал его всю свою сознательную жизнь. Он знал, что это случится, тысячу раз представляя себе этот момент, как любящий отец ждёт своего блудного сына.

Силуэт превращался в человека. Среднего роста, немного худощавого, с овальным лицом. Что делало этого человека примечательным так это его усы, аккуратные, ровно подстриженные по середине губы.

Он подошёл, снял шляпу, скинул пальто и взял старика за руку.

- Отец!- проговорил он.

- Наконец-то ты пришёл сынок!- слёзы умиления покатились по его щекам. Он прижал его руку к своему старческому лицу.- Мне так было одиноко без тебя. Кому бы я ни рассказывал про тебя, мне никто не верил. Но я ждал, я всегда ждал тебя! И вот, видишь, я даже приготовил тебе кресло напротив, оно твоё, и никому не позволено садиться в него, кроме тебя. Но ты не уйдёшь, не оставишь меня одного? У меня сынок, никого кроме тебя нет, и я очень страдаю без тебя.

- Отец, я навсегда теперь останусь с тобой.- Он пододвинул своё кресло к старику, а тот, боясь отпустить его руку, держал на своей щеке. И они оба, со слезами на глазах, смотрели в окно, где огромная, большая луна, освещала ту часть земли, которая в этот момент была в противоположной стороне от солнца. А рядом, на большом чёрном столе стояли песочные часы, и их неумолимый шорох заполнял комнату.…

И ещё…внезапно звуки наполнили комнату, как-будто, ангелы запели хвалебную песню Господу, под небесную музыку, которую он слышал в детстве, когда с матерью ходил в церковь. Он разговаривал со своим сыном, им ведь так много надо было поведать друг другу, все, что накопилось за сорок лет жизни! И, сбиваясь, спрашивал пришельца и, не дожидаясь ответов, сам отвечал на свои вопросы. Затем вставал и с какой-то лёгкостью, начинал танцевать под музыку, звучащую в комнате. Он двигался по кругу, словно водя, вокруг кого-то хоровод. На лице его, застыло блаженство: глаза – полуприкрыты, из них текли непослушными ручейками, слёзы, они стекали на губы, которые растянулись в лёгкую кривую улыбку. Левая рука – поднята вверх, правая – держала чью-то, невидимую руку. И вместе с ним, в хороводе танцевали ангелы. Их лица были благодарны, отрешённы и печальны. Они были в белых плащах, а на головы были накинуты капюшоны. Сквозь плащи, на спинах, рельефно проглядывались сложенные крылья. Они танцевали медленно и печально, смотря на старика и хором благодаря Господа, за Его милость.

 

Домработницу ночью разбудили странные звуки. Она закуталась одеялом, взяла лампу и вышла из комнаты. Прислушиваясь к звукам, она поняла, что они исходили из комнаты хозяина. Подойдя и заглянув в полуоткрытую дверь, ей представилась странная картина: хозяин держал свою руку на щеке, одновременно плакал и смеялся как ребёнок, разговаривая с пустым креслом. Свет от её лампы на мгновение отвлёк его. Он повернулся к ней и крикнул:

- Гертруда! Принеси моему сыну вина! Мы будем праздновать его возвращение!

Ей стало страшно, и тихонько вскрикнув, она побежала за врачом…

Таким образом, один из величайших и ярких умов Европы девятнадцатого столетия был объят безумием, которого он так страшился. Последние одиннадцать лет Ницше проживёт в состоянии помутнения рассудка. Именно в это время к нему придёт европейская слава…