(роман, мистика)

___________________________________________ ____________

 

Мы никогда не остаёмся одни. Если б я смог остаться с ней один, я бы сел у её ног и глядя на неё снизу вверх, произнёс мои слова. Слова, что не нужно запоминать. Те, что я знал, кажется, с детства. С того первого раза, когда маленьким мальчиком увидел её во сне. Потому что это был сон. Потому что только во сне могут являться ангелы. И только во сне я могу обладать ею. Хотя иногда мне кажется, что это было на самом деле. Но я боюсь признаться себе в этом. И я хочу спросить её - это была ты? Это правда? А почему сейчас ты не подаёшь мне знак? Только мы, только мы знаем о нём. Тогда - ты это сделала не случайно? Ну, скажи – не случайно, нет?

Если бы я смог остаться с ней один, я бы попросил, взглядом попросил её – и она бы разрешила. И я обниму её, я вдохну запах её волос и потом мы закружимся так, обнявшись, и потом остановимся, и я буду гладить её. И никто не посмеет помешать нам, быть вдвоём. Вот так, как сейчас. Вот так, как я обнимаю тебя и дышу одним воздухом. И вот так, как входят в наши тела потоки его, так войдёт в тебя моя душа. Потому что я отдам тебе всё. Всё что у меня есть. И если тебе будет мало этого, я достану, украду, я замучаю двенадцать тысяч человек, их жён и их детей, но я принесу тебе то, что вызовет короткую улыбку на твоём строгом, прекрасном, и таком далёком лице. Если же у меня, или на всей Земле, не найдётся ничего, что даст тебе радость, то тогда я отдам тебе - мою жизнь. Мне не нужна она - пустая без твоих глаз, без тебя. Пустая, если раз в день не смогу на коленях стоять пред тобой, моя королева. Моя, Луна. Ты больше неба. Уйдут все. Уйдёт всё. А мы - останемся. И вот тогда я, наконец, буду с тобой один. И останусь с тобой один. И буду любить тебя.

И буду любить тебя.

Вечно.

 

***

 

Глава 1

 

Эти лица, при всём своём разнообразии походили друг на друга, как лица братьев и сестёр, имеющих одного общего родителя. Кольца, серьги, проколотые носы, уши. Палитра цветов волос от лесного багрянца осеннего Петербурга до зелёных водорослей Эльбы, в её мелких местах. И ещё всех их объединяла жажда. Пиво, кола, кальвадос, здоровая минералка, бутыли со старыми красными винами, реки кофе, - что ещё бурлит вокруг меня в этом открытом кафе?!

Жажда неутолима, перетекающим в тебя, слабоалкогольным напитком. Напротив, жидкость лишь добавляет пар в топку, несущую своего хозяина. Куда? Куда всех нас зовёт тревожащая линия горизонта, в уходящем весеннем дне? Куда зовёт нас постылое одиночество – прочь, прочь из четырёх надоевших стен. Туда, где такие как мы, вырвавшиеся из обмана - будто может человек прожить один. Что не нужен ему, для каждодневности своей, - ни брат, ни союзник, ни лёгкая весёлая беседа с красивой женщиной – что, не надо ему этого всего. Нет, врёт он. Потому и кишит Репербан. Потому и не пустеют дискотеки для всех возрастов и вкусов. Потому и неутолима эта жажда, печать которой вы можете обнаружить на лицах, прогуливающихся сейчас по этому известному району старого немецкого города.

Ещё отметите вы глаза. Даже в спрятавшихся за слепыми чёрными стёклами, прочитаете вы призыв - разделить смелые плотские, или разнообразные финансовые предложения. Впервые, здесь я уверился в правоте сочетания слов – людской поток. Именно он сейчас переливается от двери к двери, от здания к зданию. Течёт, ни на мгновение не отдыхая, на первый взгляд беспорядочный, но внимательному взгляду вполне подвластно уловить очевидную особенность этого людского перетекания от берега к берегу. Этих омутов и водоворотов, умеющих затянуть в своё подземное логово всего тебя. Или надолго приковать внимание к – да, даже не происходящему там – но лишь к самой возможности того, что МОЖЕТ происходить в этих ярких, сверкающих, стеклянных глубинах, вырвавшихся из всех пределов человеческих чувств и страстей; из неудержимых порывов души; из тёмных энергий, что бродят в нас не обращая внимания на самоуговоры.

Предоставленный на два часа только самому себе, я не имел твёрдых целей и довольствовался простым распитием лёгких немецких старо-рецептных сортов пива и участием в древнем спектакле, обозначенной первой частью известной поговорки – людей посмотреть. Как это, чёрт побери, прекрасно. Сидеть на открытых площадках репербанских пивнушек и оттянувшись на лёгеньком стульчике взирать на, спешащих мимо, добропорядочных в большинстве своём, немцев, испытывающих, впрочем, в этот час вполне уместные чувства зависти ко мне – не желающему тратить этот красивый приятно-тёплый вечер на домашние споры, или на сомнительные политические шоу. Это потом они наверняка отправятся в такую же забегаловку, поближе к своему уютному дому, и, может быть, там вспомнят о каком то молодом парне, пристально рассматривающем их три часа назад. С выражением лёгкой скуки и расслабленной необязательности. А вот этот – я воззрился на высокого блондина в белейшем – ни пылинки – костюме, но с дурацкой сумкой через плечо, что сразу же выдало в нём, подтягивающегося под евростандарт, жителя восточной Европы. Этот сейчас пару раз оглянется и юркнет в гостеприимно распахнутые двери или небольшие воротца. И был таков. Кто он, где вынырнет он дальше – про то, наверное, ни ему, ни самому Господу нашему неведомо, ибо не взглянет Господь на раба своего, в изощрении предающемуся утолению плотского голода. У него, там, наверху столько своих разных забот – не до Репербаннских приключений благородных подданных своих.

Да и то сказать – всё честь по чести. Все жрицы любви - на регистрационном учёте в полиции. Ох, искусны работницы этого, на первый взгляд простого, но как въедешь во все тонкости – ой, сколько всего там! – рода деятельности. Я потому так мыслью утёк, что и сам – да ладно – грешен. А как вы думали. Просидеть до 28 лет в своей горячо любимой стране и, ни разу не взглянув на всякие там разные, почти спокойные Польши-Болгарии, – сразу окунуться в атмосферу славного, старинного, свободного по всем пунктам, города Гамбурга. Но, как увидел, первое что подумал – ну и что? – Ленинград! – извините, я родился там, когда ещё он так назывался. Ничего особенного, - говорю я своему ди-джею, - своему шефу по командировке. Ну и ну, говорю я ему, Репербан, так это, всё как на Невском … Но как только вечер наступил – так, честное слово, я аж оробел. Хотя меня трудно заподозрить в чрезмерной стеснительности, но вот сижу я за пивной кружечкой в этом самом центре всесексуального творчества - Репербане – и душа моя, отлетев на порядочное расстояние, с наслаждением рассматривает, принюхивается прислушивается – как тут продвинутые люди живут? Что носят? Что в руках несут? Как говорят, как смотрят? А может и скандал какой будет – здесь это не такая уж редкость. Но сейчас этого можно и не предвкушать, даже и не надейтесь. Сейчас 7 вечера только. Ещё пустовато тут. Вот вчера, как мы с моим ди-джеем Вовчиком работать закончили – в 3 ночи примерно так – вот было интересно. Такие доложу типажи! Волосы красные, куртки кожаные, негры, китайцы, обнимающиеся пацаны, плачущая девчушка – сколько там ей – лет 13, ее-то, правда – тут же полиция – и на проверку, на наличие мамы и достаточного возраста для таких поздних путешествий – тут у них с этим строго…

Но уже и сейчас мелькают типажи, машины, суетятся работники специфической такой, местной промышленности. Всё двигается, мельтешит, пестрит, грохочет музыкой, ругается, бежит, едет, ест, чавкает не прожёвывая, плюётся, знакомится, покупает, продаёт, расслабляется и оттягивается как может. Красота! Нет, у нас на Невском не хуже. Ещё и круче, но… Как бы это сказать – не то! Здесь всё это мельтешение – системнее, что ли. У них тут всё для шебутни этой есть. Только плати. Правда с этим у них, как, наверное, и везде в наше время – проблема. Вчера на нашей фестивальной дискотеке – как поставили барабан для «шпенды» (они так здесь спонсорство называют, чтоб значит посетители туда денежку подкидывали), так в конце на этом барабане можно было громко играть, так как почти ничего там не оказалось. Так, на пиво, пожалуй. Ну и ладно.

Чай не за деньгой приехали – конкурс ди-джеев всё-таки! Престижная штука. Европейский. Да ещё в Гамбурге. Здесь, вообще - центр всяких авангардных течений. Правда тут промашка вышла. Мы с Володькой, вернее Володька – я звукооператором у него – мы с ним по такому направлению работаем – «нео-ретро» называется. Сами и придумали. Это на самом деле обработанные ремиксы, перепевы всяких известных популярных произведений лёгкого – хм!- жанра. Правильно – попса, короче. Ну и что? У нас не так, но здесь, на Западе, знаете, как это дело тут идёт! Ого! Чуть-чуть добавляешь своих примочек, да ещё подпоёшь что-то в 3-секундной паузе и будь спокоен - аплодисменты обеспечены. Это у нас надо непрерывно крутиться, а здесь – публика – просто сказочная – всё принимает, за всё «zugabe» – «ещё раз», значит. И даже на халтуру уже пригласили. Тип один. Странный такой тип. Ну да это Германия, здесь обмана не должно быть. Это у нас только. Эксклюзивно.

Я продолжал сидеть, откинувшись на спинку, и вертел в руках незажжённую сигарету. После нашей вчерашней, первой фестивальной программы, мы с Вовкой оказались совсем не последние в двухдневном забеге на диско-дистанцию. Отработали мы совсем даже неплохо. Немного подпортили впечатление мудаки какие-то, подростки, устроившие разборку из-за девушки. Хм, а как она на меня смотрела… Сегодня придет – возьмусь обязательно. Там только надо подальше от ребят тех этой обработкой подзаняться. Программа наша отработана до мелочей. Когда – что запускать, крутить – не в первый раз – Володька один справится. Нет, а когда ещё возможность вырваться подвернётся? Потом - снова серое, разбавленная всполохами ночных дико-лазеров, бытие… Жениться надо. Мама, была жива, постоянно это говорила. Жениться хорошо, когда уверен – всё женюсь. Твёрдо и без глупых сомнений. А, если нет? Наверное, просто не повезло в жизни. Наверное. Надо чаще знакомиться с хорошими девушками, подождать, выбрать и ошибки тогда не будет. А что - по 5 раз жениться. Нет. Не хочу. У меня одна будет. На все времена. На всё время. Чтоб душа в душу, чтоб даже после смерти нашей – все бы говорили – как им там сейчас хорошо. Это у меня мама так говорила. Женись быстрей и всё. Она болела очень. И знала об этом. И очень хотела увидеть, застать моё семейное счастье. Но я не мог. Никак не мог. Только начну с духом собираться – признание сделать – посмотрю, вдруг, в глаза и всё. То глупая надежда в них, то самодовольная радость, то кривляется, то с шеи не слезает – ну как тут окончательно решиться? Да никак. Вот я и не смог. Однажды, когда маме было уже совсем плохо, я решился произнести предложение одной, совсем неплохой девушке из нашего курса. Лучше бы я тогда… Пришли мы домой к нам, они понравились друг другу, пирог, то - сё, фотографии - всё по человечески. Мать над фотками всплакнула и вообще, с девушкой той по-хорошему… Потом говорит – дайте мне клятву, что поженитесь, я девчонку – за руку дёргаю – говори, давай. Дали. Мама вздохнула как-то горько и говорит, ну, вот теперь всё. Я тогда не понял... А через 2 дня она позвонила и странно так говорила - ни о чём со мной. У меня в одной руке руль машины – в другой телефон. Ма, быстрей - что надо, не могу сейчас… На второй день её нашли на чистой простыни, в квартире, газом заполненной. И письмо – ухожу, т.к. неизлечимая. Завещание нашли. Там она написала, что передаёт меня в заботливые руки моей девушки. Та, как узнала об этом, как её родители начали вокруг меня хороводы водить – испугались, что самоубийство по наследству передаётся и вообще яблоко от яблони… В общем, засомневалась во мне та девушка. И медленно отошла от моего, теперь уже только моего, дома. Потом были и другие девушки, но слова давать я уже никому не мог. Куда больше? Так и продолжал своё холостячество, давя в душе и ожидание и обиду, что никогда мне не суждено… Да что мне – если есть на небе какие то прозрачные сферы, через которые можно смотреть на нас сверху, то пусть и увидит ма – я стараюсь. Знакомлюсь там и прочее, но никак. Как стена какая-то. Как кол встанет у горла – не могу никого представить рядом. Не могу и всё. Так - потанцевать, секс, на природу на недельку… Но чтоб по жизни, чтоб совместно утром или дела по дому – нет.

- Noch ein Becher! Ja, bitte.

Надо успокоиться. Главное сейчас – мера. У нас с Вовкой – сегодня последняя двух-часовка. Завтра свободный день. Приглашены куда-то так и не понял к кому. Тот, вчерашний тип говорил что-то про старинный замок под Гамбургом, недалеко. Что там музыку в нашем стиле надо покрутить, что понравились мы им и что заплатят не плохо. И замок, и денежка. Интересно наверное в настоящем замке жить. А вдруг там привидения есть… Ха-ха. Хотя дядька тот появился и впрямь, как какое-то злокачественное привидение. Из дыма. Дыма и всяческих других «прибамбасов» для эффектов нам можно использовать столько, что у нас в Питере, при экономном подходе, на 5 дискотек хватит. И вот, из дыма, как джин из бутылки, прямо перед пультом - голова бритая – здравствуйте... Я его за бандюгана принял – бритый , худой и глядит молча. Начинается, подумал я тогда. На родине это постоянно. В последнее время без охраны не работали. И тут он, этот костлявый и влез, вернее вылез перед моим носом, т.е. перед пультом. Некоторое время меня прямо мороз пробирал от его взгляда, потом взял себя в руки:

- Вы к кому? – Это я так. Я подумал, что он по-русски не понимает.

- К вам. – Я даже вздрогнул.

- О, вы русский! Но музыку, какую вам хочется ставить мы не можем. – Прокричал я в его лицо – звук был что надо. - Это ведь конкурс. Не просто танцпол. Танцевальный вечер, - поправился я, рассмотрев не очень молодое, костистое его лицо.

- А мне как раз – музыку. – Громко, но спокойно сказал он. - Музыку. Но не здесь. Здесь я для того, чтобы пригласить вас принять участие в торжественном бале, по случаю юбилея. - Только тогда я уловил некоторый акцент в его речи.

- Где-е? – удивился я. - В бале?

- В бале. – Он медленно и манерно поклонился мне. Не кивнул – именно поклонился. Ни фига себе! Причём поклон пришёлся даже не мне, а высокому диджейскому пульту

- Я не умею танцевать эти … бальные танцы, - вытаращив глаза, прокричал я вниз.

- Хм. Видите ли, мы просили бы вас не танцевать, а играть эту музыку.

- Какую? Эту? – Я показал на диск у меня в руке.

- Или другую, - какую сочтёте нужной для нашей встречи.

- А! Так вы нанимаете нас для работы? – радостно пропел я сквозь свою широкую улыбку. – Когда?

- Завтра. Завтра ночью. Или, когда хотите.

- Когда - что?! У вас юбилей? Не понял. А вы кто?

- Я – кейкиппер. Ключник.

- Кто? – выпятил я глаза. - А…

Но в это время в клетуху пульта влетел раскрасневшийся Вован:

- Всех на фуй. – Почти крикнул он мне. – Резко меняем темп. Медляк. Потом снова блэйк.

- Вов, я тут с …

- Потом. Вперёд. Сумку.

Я подвинул к нему сумку с дисками.

- Я вижу у вас нет времени.

Теперь Вовка остановился и кинул взгляд на незнакомца.

- Хе! По-русски! А я думал… Нет у него времени. – Он кивнул на меня.

- Одну минуту, подождёте? – спросил я его.

- Нет. Нет у меня ничего. Ни одной минуты. Ничего у меня нет.

- Что? О чём вы? Я освобожусь через один час. Вы подождёте?

- Нет. Я приду к Вам завтра. Вы ведь играете завтра?

- Да, в 11 вечера.

- Я знаю. Всего хорошего. – Блин, он снова отвесил мне поклон. Вовка аж поперхнулся и не мог оторвать взгляд от худой длиной фигуры, пробирающейся через тесный беспорядок танцующих людей.

- Вот это я понимаю! Он кто?

- Не знаю. Заказчик.

- Ты что уже заказов набрал?

- Не себе же одному! Он сказал – завтра ещё появится. Давай ставь что-нибудь поприличнее, смотри народу прибавилось.

И наша маленькая команда продолжила обрушивание на головы ни в чём неповинных граждан центрально-европейской страны тонны звуков, шумов, всплесков тхнологически-продвинутой музыки, старых мелодий в неузнаваемо-новых обработках и, иногда, со вставками этих самых старых, незабываемых всеми поколениями, кусков песен в их сыром, так сказать, виде. «Нео-ретро – стиль всех времён!» А что не работать: аппаратура, свет – блеск. Народу – давка просто! Эффектов – тьма. Дымы, туманы, стробоскопы, лазерные лучи – загляденье!..

Хорошая была работа. Второй бокал закончился и я решил, что есть ещё минут двадцать, как раз для последнего, всё равно Вовка всегда…

Тут я вздрогнул и застыл. С поднятой кружкой. Повернувшись, я наткнулся на ледяной взгляд металлических серых глаз. Сам по себе взгляд ничего не выражал. Человек просто смотрел на меня. Не мигая. Странно знакомое лицо. Я на всякий случай попытался улыбнуться. Не получилось. Природная вежливость не дала отразиться на лице испугу или крайнему удивлению, и я глупо хихикнул:

- Здравствуйте. Guten Tag.

Незнакомец не шевельнулся. Даже не моргнул. Чёрт, не люблю я идиотов. Какого в самом деле. Что ответить трудно? И я уставился в его глаза. Также не моргая. Ну? Играть в глупости будем? Давай.

Мы сидели и смотрели с полминуты, пока у меня не заиграл мобильный телефон. Слава Богу. Потому что в сидении этом была явная, но необъяснимая агрессия. Ну и порядки у вас тут. Что можно вот так, на незнакомого человека уставиться? А ещё говорят – культура! Германия.

Так СМС от Вована. Кто бы мог ожидать. Конечно – «Развёртывайся сам. Я чуть опоздаю». Знаем мы твои чуть. Я снова поднял взгляд и совсем не удивился, не увидев за соседним столом странного наблюдателя. Его не было. Испарился. И жары нет, подумал я, а глюки витают. Ну и ну. Кто? Зачем? Что с меня такого можно взять? За границей. С полупустым кошельком. И не заработали мы столько, чтоб за ними охоту устраивать. Что ещё? Странно, страха не было и в помине. И уже надо было двигаться. Пора. Третий бокальчик уже не успею. Я последний раз посмотрел на широкую улицу. Заходящее солнце порождало странный эффект - будто свет протиснулся сквозь узкую щель между длинных теней - всё вокруг приобрело нереальную форму. Красиво. Но мне уже давно пора. Надо расплатиться, я повернулся… И так остался с поднятой рукой.

На том же самом месте, где три минуты назад сидел, встревоживший меня господин, была женщина, воздушном голубой накидке. Средних лет, не выдающаяся ни фигурой, ни одеждой, но глаза… Взгляд её был точной копией взгляда Незнакомца, такой же бесчувственный и серый, будто и не в тебя глядят, а так – ждут кого-то – сквозь тебя. Меня будто с размаху ударили. Не осознав сразу кто… что происходит я не мог ни отвернуться, ни вообще - проявить своё удивление к такому вниманию. Меня сразила её схожесть - я не мог понять с кем, но она была, безусловно, знакома мне. И то, как она сидела, прикасаясь к спинке стула, аккуратно сведя ноги вместе. И руки, лежащие на коленях. И ровная осанка при застывшей неподвижной позе. И прямые её черты лица. Да и накидка, голубая накидка была неуловимо… Буд-то носил я её когда-то давно, руки прямо так и ощущали её лёгкую нежность. Буд-то паж, какой – я – бережно готов нести эту свою обязанность, святую обязанность быть рядом, прикрывать её, эту обожаемую мной, госпожу мою. Эту наиценнейшую ценность моей небольшой и тихой жизни. Я чувствовал, как струится шёлк меж пальцев, как роняет она её, небесную свою голубую ткань, как судорожно кидаются все схватить, первым собрать, расправить и поднести её – ей, нашей повелительнице. Моей госпоже. Моей любви до скончания веков. О, Боже. Знание обволакивало мой мозг, но никак не проявляло этих размытых картин, оставляя неузнанными ни их, ни людей вырвавшихся оттуда в реальность грязноватой мостовой старого города. Будто гладкий асфальт наполнился, вдруг, стуком колёс и копыт, а наше кафе на тротуаре, вдруг, превратилось в часть древней площади перед городским трактиром. И всё застыло вокруг – на площадь вступила она, дочь Короля, которой не исполнилось ещё и 16, но которая была лакомой целью для знатных господ средневекового городского общества. И ещё… Я глядел во все глаза, не моргая и не в силах отвернуть взгляд, да просто пошевелиться, и я видел, - не чувствовал, но реально видел, как что-то злое, - некая опасность, как некая сила, уже раскрыла крылья над самым высоко-прекрасным созданием, когда-либо явившемся сюда, на эту Землю, если вообще, куда-то приходит и уходит Божественная сила человеческой Любви.

Она продолжала сидеть, не шевелясь и глядя на меня - сквозь меня, не вздрагивая, и никак не проявляя своих эмоций.

Я встряхнул головой, и глубоко вздохнул. Мне показалось, что так, не дыша, я просидел уже полчаса или больше и воздух не входил в мою грудь всё это время. Вздохнул глубоко и закашлялся. Зашёлся в кашле, согнувшем меня пополам. А когда, смахнув слёзы, вновь обрёл способность видеть – конечно же – как в сказке, как и положено видению – оно исчезло. Видение – потому что я не мог объяснить, или просто предположить, что же произошло… Рядом с моим столиком уже стояла официантка.

- Ist alles in Ordnung?

- Wie, bitte? Ah, ja, danke. Was soll ich?

Я резко поднялся, отчего закружилась голова, и пришлось некоторое время стоять, держась за столик. Огляделся. Внимательно ощупывая взглядом уличное пространство вокруг. Нет. Да это и невозможно. Найти человека на, стремительно пробуждающейся к ночной активности, бурлящей улице – нет. И пытаться нечего. Да и была ль она. Была, конечно. Не сам же я тут застывал два раза.

Опять? Лет в 14 ещё я начал мучаться от наличия в моей юной голове непонятных мне картин. То какие-то казни, то рыцари, королевы. Всё это мерещилось мне, прерываемое эротическими видениями – да-да – видениями. Именно как кинофильмы носились, проматываясь то вперёд, то назад перед взором, не давая возможности ни сосредоточиться на школьных задачах, ни вчитываться в новый детектив. А то и просто – по дороге в школу ,вдруг, они заставят застыть меня, невысокого школьника посреди улицы, или ещё хуже – заставят без всякой причины изменить направление, заводили меня в парк, где я уже мог часами, уставясь в одну точку, «домечтывать» до конца – мои сны наяву.

Я называл их «полётами» и относил их сам к половому развитию. А позже сам записался и был на приёме у психиатра. После очередного домашнего скандала из-за двойки по химии. Был гипноз, после которого на некоторое время я действительно смог обходиться без этих видений. Потом они повторились несколько раз и вот уже 3 года, с начала моей ночной диско-жизни – я и совсем забыл о них, но … Реалистичность, близость сегодняшних встреч – не были сном. Ещё и потому, что вызвали сильное чувство страха, никогда не возникавшего в прежних моих историях. Нет, нет – это было… Это было так как и было. Только что это всё значит. Зачем мужчина этот следил, или просто молча посидел и сбежал, заставив меня гадать о значении появления его высочества? Глупости всё. Я шёл по проснувшейся к вечеру улице. 3 часа до начала работы. О чём я думаю. Чёрт. А ведь он может ещё появится. Вот увидишь. Может в полицию сообщить? А что, немцы вон при любом случае сразу в полицию и бегут. Это нам ещё в России говорили. А ведь это и лучше всего. Я взялся за телефон, но набрал номер Вовчика. Долгие гудки могли означать что угодно, но, скорее всего только то, что мой напарник – ну очень, занят и, ну никак, не хочет отрываться от своих важных дел. Гад. И посоветоваться не с кем. Как говорится – примите как данность.

С такими выводами я и продолжил свой путь по этому вечеру. И никто больше за мной не следил. И никаких чудес со мной больше не случилось. И никакие ангелы в голубом, не слетелись ко мне. Ничего. До конца программы…

… Публика разошлась вовсю. Особенно их захватил наш вариант «Модерн токинг», а когда народ расшевеливается – тут только крутись – чтоб не потерять нить, за которую вы их всё время дёргаете, - такая уж эта работа. Вовчик извивался ужом. Он вытягивал такие звуки, которые даже я – человек в этом деле довольно продвинутый – даже я не мог не удивляться его «вчуствованию» в звуковые эффекты, шумы, наплывы, вставки, его умению подобрать, нужный ритм и звучание – к настроению разгоряченного танц-зала. Талант! Повезло мне с напарником. Но и я не отставал. Диски, списки записей, связь с местными осветителями, с «дымовыми завесами», компьютер для лазеров – всё работало, крутилось, вертелось, включалось, взрывалось светом, накрывало тьмой, шумело и фыркало – как единый организм огромного существа, поставившего целью – развеселить, раскачать, размотать на все сто, поднять над землёй, над обыденностью, толпу над толпой, и зависнув на мгновение ……… сбросить всю эту живую массу вниз, с рёвом, грохотом и вскриками людей, отдавших нам право мутить и обманывать и их самих, и их ощущения живой реальности. Да, вечер удался. Мы были в мыле. Официант еле успевал подтаскивать нам холодную колу со льдом. Всё шло как надо. И даже лучше. Мы явно должны были расположить к себе и зал и жюри, которое собственно и танцевало само где-то в толпе перед нами. Ну и гут, как говорят наши друзья немцы. «Я люблю вас! Ich liebe ihr!» - Вскричал Вовчик и зал многогласно загремел в ответ.

- Вот так, блин! - Повернулся он ко мне. - Кстати, тут снова подходил этот твой заказчик. Что там? Интересное? – А я уж и забыл о нём.

- Когда?

- Да вот минут пять как. А что? Слушай что там у вас с ним?

- Да с ним – наверное – порядок – раз подходил – заказ будет. – Я подумал. – Знаешь, я тебе расскажу потом, со мной тут непонятная история произошла.

- Ага, я вижу – какой-то ты задумчивый. Фигня опять какая-нибудь привиделась? Бабу тебе хорошую надо. Слушай лучше - я тебе такой сюрприз приготовил. Только не спрашивай. Такое дело! – Вовка закатил глаза.

А я подумал, что напрасно начал разговор. Что я прямо во время программы так и начну рассказывать – про призраков в кафе? И так он меня уже за больного держит.

- Потом. Что сейчас…

- Молодой человек! Молодой человек! – Голос, а потом лёгкое прикосновение повернули меня на 180 градусов. И я прямо чуть не уткнулся в облако из ароматов дорогих духов, широко открытых, ярко накрашенных глаз, светлых распущенных волос и двух полушарий, матовой белизной рвущихся из, едва их сдерживающей, блестящей блузки. Я раскрыл рот, ошеломлённый внезапным появлением в тесной пультовой стойке этого чуда из запахов духов, белизны, и этой близости… Ах, да – ещё и русского языка! Она ж это… Она русская.

- Молодой человек… Вы по-русски понимаете?

- Я? Это… Я понимаю. – Рот, по-моему, я так и забыл закрыть. И она это видела. И, как каждая женщина, наслаждалась эффектом от произведённого впечатления.

- Ой! Говорите, - она чуть не захлопала в ладоши, - А я смотрю в проспект и думаю – ведь русские фамилии, значит – русские должны быть. В прошлом году тоже из Москвы ребята приезжали. Выступали. Тут вообще-то русских много.

- А вы… - Я уже справился с волнением, - вы здесь, как? Живёте? - Она быстро взглянула на прыгающий зал.

- Живу. Но скоро уеду. А вы откуда?

- Из Питера.

- О, из Питера! Я была там. Давно. А я из Минска.

- А мы за вами в Минск поедем. Хотите? С Дискотекой. – Вовка втиснулся между мной и девушкой. – Нам за такими красивыми – ну прям на край света можно. Так мы хотим! – Он расплылся в откровенной улыбке и как въехал взглядом в её выпиравшую из разреза грудь, так и говорил, не отводя от неё нахальных глаз. Девушка поморщилась.

- А у нас в Минске своих хватает. Там таких много.

- Каких это – таких? – Вовка оторвал глаза от прелестей незнакомки и, по-моему, обиделся. – Мы единственные…

- И неповторимые. Знаем, читали.

- Ну, раз читали, то и нам дальше надо… Марек, пошли дальше.

- Я мешаю?

- Ну что вы, нет. – Я повернулся к Вовке. – Подожди, да. Помолчи, ладно? - Вовка скривился в улыбке и надел наушники.

- Мы уже скоро заканчиваем. Вы здесь долго будете?

- Я – до конца. – Она заулыбалась ещё шире. – А вы?

- Я?... Я… Я… тоже. До конца. То есть нам ещё минут двадцать, а потом…

Вовка вдруг снял наушники и нагнулся к моему уху.

- Я тебе медляк поставил. Сейчас пойдёт. Бери красавицу и вперёд. Она, по-моему – не против.

- Я пойду. Чтоб не мешать. – Девушка сделала шаг назад.

- Ой, нет. Подождите секунду. Сейчас. – Я повернулся к Вовке. – Один справишься? - Он махнул рукой – мол, давай, иди уже.

Тут надо заметить, что в зале, рассчитанном на 300 человек, сегодня было – на вскидку - около шестисот. Спасал только кондиционер. Иначе в этой камере умерли бы все. Чтобы пройти через площадку, нужно приложить усилия, сравнимые с забегом на длинную дистанцию, да ещё по воде, да ещё в костюме с галстуком, да ещё уворачиваясь от пронырливых акул, норовящих ткнуть тебя острым своим локтём … - ой ,извините – плавником, конечно. То есть включать этот вид продвижения в спортивную программу олимпиад – да, запросто! Атлетический вид будет. Очень.

Для нас Вовчик выбрал красивую «Барбару Стрейзанд», в Вовчикином и моём, обкромсанном, со вставками из «Эммануль», виде. Сильно средний возраст пробивает. Проверено. На сегодняшней же площадке была в основном молодёжь, поэтому, когда я пригласил мою новую знакомую на танец, отовсюду было видно - мы были парой что надо. Эффектной, как говорят. Только тут я рассмотрел, что на ней ещё и одета коротенькая юбка. Ну, вообще. Я обхватил её талию, прижался к ней, ощущая её всеми частями своего, довольно долго воздержанного от соблазнов тела. Прижиматься мне было к чему. От её волос шёл пряный запах. Маленькое белое ушко просто требовало ласковых пьянящих слух слов. Да ещё и голову свою она склонила на моё плечо и мне ничего не оставалось больше делать как молча, ощущая мою партнёршу, покачиваясь в ритмичном движении речного потока балладной музыки.

По-моему - я что-то ей говорил, по моему - она что-то мне отвечала. По-моему я шептал ей что-то про женское обаяние, а она, по-моему, - что-то про мужское. Я помню, что я говорил ей что-то ещё про единственность выбора человека человеком, про то, что мы, когда-то были разделены кем-то – в общем, всякую чушь. Неважно всё это. Простая глупая болтовня, не способная заглушить шёпота наших тел, тонкого голоса чего-то такого, что живёт в нас. Живёт само, не зависимое от того, что мы можем ему приказать или попросить. Слабого вздрагивания, перекатывающихся - мелких как морские камушки, скромных как журчащий ручей – ощущений, слабых ещё узелков завязывающихся отношений. Узелков тех ниточек, что протянулись сейчас между всеми клеточками наших тел. Ниточек, сплетающихся в простой узор из параллельных линий. И рук, и тонких длинных красивых пальцев, и легких касаний тела другого. Тела другого человека. Одинокой тоски по обману сплетённых тел. Иллюзии слияния. Царство магнетизма живого человеческого тепла. Омута приятия.

Не прижались, - мы вжались друг в друга. Не обращая внимания на насмешливые, завистливые, восторженные, укоряющие, презрительн6ые взгляды, пронизывающие, полупустую сейчас в паузе медленного танца, площадку. Всё равно. Боже мой, сколько я не танцевал. Так. Сколько я не танцевал с … Началом своей влюблённости. Чёрт. Неужели … Как давно …

Я тесно ощущал каждое подрагивание её рук, плеч, пульсации её вен, стыдливого вздрагивающего движения голубой нитки на белой тонкой шее, каждое – казалось – колебание её прижавшегося ко мне, близкого, подвластного любому моему желанию-движению, тела. Все мои чувства, как стражники при приближении незнакомца к крепости – проснулись и обострённым зрением впились в пространство впереди себя. Ощупывали, вглядывались в новое, коснувшееся их сейчас, непонятное или давно забытое упоительное узнавание Счастья.

Танец подошёл к последнему рефрену и в музыкальное действие вступила труба. Трубач был один из самых известных музыкантов Европы. С мягкой лёгкой ноты в начале, он, не прибегнув ни к какому усилию, вытянул верхний звук. Моё, опять неожиданно включившееся воображение, будто фотографировало эти картины: вот он отсел от партитуры. Вдохнул паузу. Оркестр, все другие инструменты остановились. Трубач снова приложил трубу, выдохнул ещё один звук. Громче. Подумал и потянул мелодию потихоньку вверх. Медленно выводя её из нашего, тесного нам, мира – туда. Туда – куда мы не смотрели ещё. А он, трубач, там был. Он ещё подумал и вытянул звук, ввинтившийся в новый мир, позвал нас туда за собой. Ещё раз. Мы стояли с моей партнершей, не в силах ни разорвать плети наших рук, ни продолжать танец дальше. Мы стояли и просто слушали запись неземного таланта. Вводящего нас в новый мир. Одинокого звука, подтверждающего присутствие где-то больших костров, богатых застолий, дружбы на век, единения людского братства, всегда начинающегося с чьего-то одиночества. С высокого, тонкого, чистого звука, честного зерна, первой молекулы счастливого будущего.

Труба отзвучала, а мы с ней ещё стояли, обнявшись, не двигаясь, будто не верили ещё, будто ждали, что ещё придёт кто-то - и музыка и звуки, и не надо сейчас разрывать паутинку сплетённую меж нами – нами, близостью тел и мелодией трубы.

Почти без паузы началась новая мелодия и люди начали снова собираться к центру.

После «романтической размазни», как называл медленные танцы мой всеумеющий напарник, он медленно уже буравил зал огромными шкафами басовых динамиков, медленно раскручивая подземные силы, будто призывая тяжёлых духов подземелья – явиться на поверхность, проникнуть снизу в площадку и деловито, басами, закрутить здесь заклинательную, шаманскую пляску-танец, стряхнув с людей всё ненужное, липкое, мелкое. Выказав окружающему миру истинную, чистую, голую страсть танцевального телодвижения.

Народ высыпался на площадку и задёргался в такт густого техно. Я продолжал держать её …

- Слушай, а как тебя зовут?

- Гутен морген. Зовут меня – Оля.

- А я – Марк. Или Марек. Как хочешь.

- Библия от Марка? Помню.

- Угу. Только – Евангелие…

- Евангелие от Марка не есть на свете. – Мы разом вздрогнули и повернулись. Я снова, в третий раз за сегодняшний день почувствовал липкий холодный страх, пролезший меж лопаток. – Евангелие от Матфея – есть, а от Марка – нет такого.

Нет, ну конечно, как я мог забыть. Это был вчерашний «заказчик». Скуластое, треугольником – вниз, бесстрастное лицо.

- Ох, напугали. Здравствуйте!

- Мы с вами вчера не договорили.

- Да, конечно. Давно ждёте?

- Вам не кажется, что здесь несколько шумно. Пойдёмте на свежий воздух. Вы курите?

- Сейчас я не могу. У нас – программа ещё. Мне и так попадёт, что я завис тут…

Вдруг, по одному из динамиков, преодолевая синкопы рваного техно-ритма пробился голос: «Wollen wir danken der Gruppe "Neo-Retro" aus Sankt-Petersburg. Sie beenden die eigene Arbeit. Die Einschätzungen erfahren wir spaeter. Aber jetzt laden wir die folgenden Teilnehmer des Festivals ein. »

- Стоп, почему раньше? Всё, извините, я сейчас, не уходите. - Я рванул к пульту. Почему так рано? Ещё ведь полчаса. Что там такое?

Я протискивался сквозь изрядно заполненную теперь центр зала, раздавая направо и налево – «Entschuldigung» и «Danke» Было стыдно. Блин, я же на работе. Я приближался к диджейскому возвышению. Площадка метров 50 на 50 здесь могло поместится до пятисот танцующих. Но сейчас сюда, в фестивальный корпус слетелась наверное половина Репербана. Когда мы танцевали с Ольгой, жажда близости занесла нас в угол, диагонально-противоположный месту, где остался Вовчик. И теперь мне пришлось продираться по всей её длине через людей, движущихся как под гипнозом, ушедших в своё пространство, отгороженное от всего остального мира ритмом и мощным звуком. А это – попробуйте сами – испытание даже для тренированных стайеров. Дымные установки функционировали со всей своей немецкой пунктуальностью. Как и «лазеры», источающие разноцветные подвижные тонкие описывающие прямо в воздухе всевозможные фигуры-лучи. Все они полностью оправдывали свои легендарные имена Сони и Сименс. Дымный туман имел сегодня особую концентрацию, и поэтому видно было только то, что находилось в полуметре над паркетом. Казалось, извивающиеся фигуры не опирались ногами о твердь. Они порхали не касаясь пола, в воздухе.

Передо мной мелькали кольца в носах, ушах, чёрные кожаные куртки, рыжие, чёрные, красные, зелёные – все оттенки осенних лесов и уличной рекламы оставили по себе память в цвете волос, мелькающих передо мной. Китайские, негритянские, европейские лица. «Простите, извините» Так я никогда не доберусь. Извините. Звуковой поток в центре зала усилился, соответственно ему - лихие местные операторы - плюхнули со всех сторон тонну тумана и, соответственно, затрепетали дополнительные лазерные лучи. Хорошо, что я привык к таким атакам. Неопытного клубного тусовщика такая чехарда, что началась вокруг, во-первых – просто бы оглушила, во-вторых – он совершенно потерял бы ориентацию и оказался бы, как в открытом космосе, и, в-третьих – да что там – в-третьих… - он просто застыл бы, пойманный ею на месте, или бы сбежал. Если бы смог. Как не могу я сейчас. Мама - они ещё и стробоскоп включили! С переменной частотой! Сейчас те, кто не привык – просто помешаются. Бешеные моргания сильного белого света выхватывают, как при съёмке рапидом, застывшую картинку из реальности, которая остаются у вас в глазах несколько мгновений и тут же следующую, и ещё, и еще – картинки постоянно меняются и вы видите диафильм, ленту, состоящую из застывших снимков. Сейчас же частота смены света и черноты - явно была почти на пределе, хотелось плотно прикрыть глаза ладонями и вжаться в угол. Да-а-а-а! Туман, лазерные фигуры, стробоскоп, оглушительные децибелы – вакханалия среды современного человека, рывок в другую реальность, ложь рецепторов органов чувств, замена страстей. «Да, дайте же наконец пройти-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и!»

«Остановитесь!» - Этот голос прозвучал рядом и был тихим. Но почему-то я явственно услышал его. Более того – он был мне знаком. Где, когда? Не знаю. Я остановился и начал медленно оглядываться, прищурившись, только так можно смягчить эти яркие взрывы света. И окоченел.

Окоченел от холода и мороза в своих висках. Справа, прямо на меня смотрела, не моргая, женщина в голубой накидке. Ног её, в тумане, было не видно, и поэтому она просто плавала, находилась в воздухе. Казалось, она плыла, не касаясь паркета площадки. Голубая ткань, накинутая на волосы, трепетала над её плечами как флаг. Хотя никакого ветра в зале не было и в помине, напротив - духота и сутолока потных тел, заставляли взглядом искать вентиляционные решётки кондиционеров и верить в то, что они сейчас вовсю функционируют. Я открыл рот, но воздух вдруг совсем потерял свои текучие качества газообразного вещества и превратился в тягучий прозрачный гель. Медленно пропустив мою руку к глазам, он тут же смыкался за ней. Я мог поклясться, что видел некую пустоту, почему-то окрашенную в красный цвет, - прямо вослед за движением моей руки. Время остановилось. Я потёр глаза. Для этого мне понадобились определённые усилия. Я не мог так вот просто и быстро двигать пальцами. Звуки диско-музыки превратились в тягучие, длинные, резиновые колонны, и медленно фланировали по всему объёму зала. Частота моргания стробоскопа приобрела скорость замедленного абсурдистского кинофильма. Всё стало вмиг неопасным, простым. Я даже не испугался. Я смотрел в её глаза и понимал – так надо. Никто ничего мне объяснять не станет. И не сможет. Это надо увидеть, прожить и запомнить. Всё остальное придёт. Как уже было. Уже происходило с нами. Стоп! С нами? Руки также медленно опустились. Снова погас свет – тёмная фаза светового эффекта. Но глаза… Её глаза и шлейф… Они светились. Нет, они горели голубым светом. Излучали. Это был не свет – излучение. И я видел его, я чувствовал его, вместе с удивительным спокойствием, растекающемся по всему телу. Как это мне нравиться. Как я хочу и дальше жить в таком застывшем состоянии. И даже тревоги… Тревоги непонимания происходящего – её тоже нет в моих чувствах. Покой и радость. Оттого… что я снова вижу её.

- Это вы? – Язык не слушался. Я, чуть что не руками, хотел помочь ему произнести это.

- А можете не говорить. Просто думайте. Я услышу вас.

Я не понял о чём она, но тут же услышал:

- Так проще. Я хочу вас предупредить.

- О чём? – слова полились в моей голове - я был в твёрдой уверенности, что она абсолютно свободно слышит всё, что я лишь хочу ей проговорить.

- Вам надо уйти. Уйти сейчас.

- Зачем? Куда? И… кто вы?

- Хм, - она усмехнулась, - вам это надо знать сейчас? Вы узнаете это. Вы и знаете это. Вы сегодня уже вспоминали…

- Это вы были в кафе сегодня? Впрочем, что я спрашиваю. Конечно. – Снова включился свет – следующая, светлая фаза, прибора. – А как вы это можете? Ведь это вы… так, замедлили?

- Время? Да это я. Вернее мой друг. Я попросила его. Потому что я хочу предупредить вас.

- Это тот, скуластый? Значит, правильно я чувствовал – он с вами. Боже о чём я говорю. Я ни о чём не буду говорить, ничего не хочу слушать, пока вы не скажете – кто вы. – Она улыбнулась. Её улыбка была рассветом после долгой ночи, проведённой на узкой больничной койке. Она была полна обещаний. Она расстёгивала всё - и внутри и снаружи. Она соглашалась во всём и выписывала пропуск в рай. Если рай – это быть рядом с этим чудесным существом, внезапно прикоснувшемуся к моей судьбе.

- Су-дьба-а-а-а. – Нараспев повторила она. – Вы не представляете как это… Как это важно, как это хорошо – жить своей судьбой. Ваша судьба сейчас в большой опасности. Вы должны…

Снова темнота – стробоскоп сменил частоту. Но я всё равно, не знаю как, но мог свободно различать всё вокруг. Фигуры вокруг почти не изменили своё положение. Какой-то проколотый во всех выступающих вперёд частях своего лица молодой парень невероятно выгнувшись назад, и так и застывший, - медленно, фаза за фазой, - возвращался в своё нормальное вертикальное положение. Предложи ему в здравом уме постараться так медленно выгибаться – озолоти – не сможет. Сам бы себя увидел так – не поверил бы. Или эта дамочка с ним, очень средних лет, что так мило улыбается своему виз-А-виз. А вот - молодой человек в простых джинсах и свитере. Парень то наверняка – ни в зуб ногой по части танцев – так, пара полу-коротистских движений, знакомых с юности – не больше. То-то он застыл со зверски выпученными глазами и выставленной вперёд рукой со сжатым грозным кулаком. А щёки то… Щёки раздуты и тверды так, что кажутся круглыми камнями. Но как же это всё красиво! Нет, я, наверное, просто брежу.

- Вы не о том думаете. Вам не надо туда сейчас идти.

- Знаете, я не знаю, как вы это всё делаете…

- Скверный мальчишка, ты глуп и всегда был таким. Единственное, что тебя спасает, это твоя чувствительность. Ты всегда чувствовал всё не так, как другие. За это и поплатился уже. И не раз поплатишься. Делай, что хочешь, но… - Она подняла руки с покрывалом, развела их в стороны, но, вдруг, остановилась. Я зачарованно смотрел на неё. Я сошёл с ума, - думал я, - но она мне знакома. И… она мне очень нравится. Только что я был - почти в объятиях - другой женщины, но здесь… Мне не надо было касаться, чтобы почувствовать её тело. Её надменное лицо, чёрные волосы выбившиеся из под платка, белые руки властно поднятые над головами онемевших, застывших фигур вокруг – всё это гипнотизировало меня, заставляло моё сердце – и так, готовое выскочить из груди – сжиматься в предчувствии какого-то - о ужас! – какого-то сладостного момента, готового произойти. Или уже…

Знаете, когда замерзаешь – сначала это очень холодно. Потом начинает казаться, что всё не так уж плохо, что достаточно немного сомкнуть глаза и всё пройдёт само собой. Что только закрыть глаза – вот всё, что надо, чтобы быть счастливым. Чтоб не испытывать этот пронизывающий, а на самом деле вполне уж сносный голод, то есть – холод. Голод-холод, голодно нам… О чём это я? Ах, да я уже замерзал так. Не помню – где. Я не помню, я ничего не помню. Я просто засыпаю. Мне надо спать. Мне сказали, что надо заснуть…

Тут световой эффект снова сменил свою фазу и мне вдруг во всей своей ослепительности предстали и сами фигуры вокруг меня, и иглы-линии лазерных лучей, пронзивших пространство дискотеки, и вычурность неестественно вывернутых поз танцующих, и … И почему то представился мне огромное - невероятно-до-самого горизонта - огромное снежное поле. И волки, ждущие чего-то и застывшие, тоже в каких-то напряжённых позах. Вымерзшие глаза их, не моргая, не сводят взгляда с одной, но очень важной для них, цели. И сейчас, как и тогда, мне надо сделать над собой некое усилие и встать. И встать, и идти дальше – туда, к этому бесконечно далёкому заснеженному горизонту, которому нет ни конца – ни края. И которого я никогда не достигну. Никогда. Но я просто должен идти туда к этому краю, потому… Потому что я должен… выполнить её приказ. Так приказала она. Так приказала моя повелительница. Так должен я выполнить её приказ, иначе … Иначе её не будет больше. Не-е-е-е-е-е-е-е-т! Не-е-е-е-т! Нет, нет, нет.

Моё тело начало конвульсивно двигаться. Руки сгибались-разгибались с частотой – ох! – вдруг, вовсю заработавшего стробоскопа.

Жизнь. Она очнулась, снова закрутилась, затанцевала, заголосила, заговорила на разных языках, всё задвигалось, заиграло. Голова закружилась, я раскинул руки, пытаясь зацепиться за что-нибудь, но они безуспешно хватали пустоту кругом. Вдобавок я начал снова задыхаться, как и тогда, в кафе, мне казалось, что я не дышал уже полчаса. Я хватал воздух, как хватают большие куски сладкой ваты, что продавались на праздниках в детстве, я глядел на то место, где должно быть странное это существо, которое… Я так и не узнал её имя. Я протянул туда руку и, хотя наверняка знал, что никого не увижу... Но увидел.

Правда не в том месте – но дальше – какое-то представление что ли. Над пультом, над диджейским пультом, до которого я так и не добрался, я увидел чёрные фуражки. Фашисты, что ли? - С ужасом подумалось мне. Мозг уже ничего не вмещал в себя, и ничему уже не удивлялся. Что делают фашисты на пульте ди-джеев? Там же Вовка остался. «Вовка!» - заорал я и снова пошатнулся. Кто-то подхватил меня и что-то спросил по-немецки. «А, что? Там Вовка. Там Вовка», - тыкал я пальцем в сторону пульта. «Он там. Что-то случилось. А я здесь», - только сейчас я понял, что говорю по-русски. «Mein Freund. Er ist da» «Ah, das ist Polizei! Das ist Polizei!“ „Что, где полицай?» «Dort sind die Polizei. Und sie machen etwas mit Ihrem Freund.» «А, что? Не понимаю»

- Там полиция. Они что-то хотят от твоего этого… Напарника. – Я повернулся и увидел встревоженное и серьёзное лицо моей новой, но сейчас, кажется, единственной близкой и живой, реальной знакомой.

- Что, Оля? Что всё это было?

- Что – всё? Там полиция. Я знаю их. Не ходи туда. Тебе лучше куда-то спрятаться. Или вообще уйти. Убежать.

- Убежать? От чего убежать? Что они там делают?

- Я не вижу отсюда. Но я видела, как на твоего товарища они надели наручники. И вот смотри – те двое – уже второй раз по залу зыркают – точно это - тебя ищут.

- Почему меня? Почему ты думаешь, что меня?

- Я чувствую. Я это вижу. Нам нужно потихоньку к дверям пройти. Хотя нет. Именно у дверей они нас и будут ждать. Нам надо медленно пройти к другому краю. И потом вон там – другую дверь видишь?

- Ты с ума сошла? Каким дверям? Чего ждать? Зачем им нас ждать? Что всё это … что происходит?

- Это ты с ума сошёл, а не я. Поверь мне. Я была … В общем я знаю. Если они наручники… - Да пошли же. – Она с силой потянула меня за руку к углу площадки, в котором недавно… – недавно? Да уже день, или неделя даже уже прошли – Боже мой, во что я влип! – сначала люди эти – или не люди, а кто? – время останавливается – теперь полиция, Вовка. «Вовк…» - заорал было я, повернувшись резко назад, но рука, - Ольгина, чья же ещё, закрыла мне рот. Музыка вокруг гремела, казалось ещё громче и грознее. Звуки техно – дубасили по телам и мозгам людей, что столпились здесь и кривлялись и корчились. Минуту назад я видел их как статуи, в неестественных, подчёркнутых недвижимостью стоп-кадра, нереальных позах. Мне было неловко, будто после заглядывания в замочную скважину.

И чем быстрее вы хотите пройти через какое-то препятствие, тем сильнее вам кажется сопротивление среды, сквозь которую вы движетесь. Я видел, с каким ловкостью Ольга лавирует меж танцовщиками. Мне оставалось только следовать за ней, пытаясь не выпустить её руку, которая была для меня сейчас нитью Ариадны в лабиринте, куда я попал не по своей воле. Она уже почти протолкалась в угол, рядом с которым мелькала какая-то узкая дверь. Я оглянулся – и … моё сердце замерло. Около пульта люди в чёрных формах, аккуратно выводили из-за стойки Вовку. Наверное, чтобы не оступиться на ступеньках он поднял руки выше – и я увидел, как что-то блеснуло на его сведённых вместе запястьях. И вот в этот момент я встретился взглядом с одним из полицейских, позади Вовки. Взор мой проник в ствол направленного на меня трубчатого арбалета. Я уткнулся взглядом в холодный тонкий кругляш стрелы, направленной в меня, ибо наконечник её, в фас, прямо направленной – всегда, - откуда я знал это? - кругл. Я заглянул в чёрную противную маленькую дырку мушкета, взведённого, полностью готового выплюнуть горячий свинец. Я увидел глаза гепарда, обманчиво ленивого перед первым прыжком на свою лакомую жертву. Всё это пронеслось в голове, когда я заглянул в глаза полицейского, одетого в отглаженную, с блестящими пуговицами и нашивками, строгую государственную форму. Это был – не мог я сейчас ошибиться – это был человек из кафе на Репербане. Тот, что сидел за соседним со мной столиком сегодня вечером.

Этого было достаточно. Всё. На сегодня всего достаточно. Прошептал я себе. Всё. Хватит. На сегодня всего этого хватит.

- Halt. Bleiben Sie stehen. Stehe, oder wir verwenden die Waffe.

- Да шевелись же. Ну, давай же быстрее. Сейчас ещё пальба начнётся.

Она бросилась к узкой двери, пинком двинула по ней и … Дверь качнулась, даже немного прогнулась, но осталась закрытой. Ольга налегла на неё плечом. Безрезультатно. Она подняла голову и взглядом начала искать что-то. Или кого-то. Я стоял, вцепившись, как ребёнок в её руку. Ощущение близкой развязки – какой? из-за чего? – я не знал – это ощущение вытягивало из меня все стремления, всю волю. Я мысленно представил, как чёрный полицейский цепляет наручники на меня, и я твержу ему, что «ничего не знаю, за что?» А он бубнит себе что-то на тарабарском своём и бесстрастно продолжает свою работу. А что я могу? Выломать дверь? Почему вообще бежать? Надо ведь разобраться.

- Надо разобраться.

- Значит так! - Ольга будто и не слышала ничего. Ею овладела жажда бежать и бежать. Она уже была птицей, при резкой остановке полета которой, произойдёт непоправимое. – Значит так, стой здесь, делай вид, что никуда и не бежишь. Стой! - Одёрнула она мою попытку двинуться навстречу полицейским. – Стой здесь! И если они попросят тебя пройти с ними – отказывайся. Отказывайся до последнего. Тяни время, говори, что хочешь. Но стой вот здесь и препирайся. Сколько сможешь. И жди меня. Я появлюсь. Обязательно появлюсь. И потом – знай – мы уйдём в эту дверь. Она показала на узкую, закрытую, эту нашу нереализованную надежду.

Но мне уже было всё равно. Противная слабость ознобом расползалась по всему телу и сковывала любые попытки даже просто думать о побеге. Лучше спокойно отдать себя полиции. Ну что там мы могли натворить?

- Надо всё-таки разобраться… - Но Ольги уже не было рядом. Оглядевшись, я не нашёл её светлую голову ни где. Зато музыка прекратилась. Люди нехотя сторонились полицейского, продвигающегося в толпе прямо на меня. Зажёгся верхний свети я выдохнул с облегчением – это был не тот, в глубокие глаза которого я взглянул в первый раз. Этот же был совсем уже рядом, когда народ заголосил. В зале поднялся неимоверный свист. Все требовали – ну конечно – продолжения. Никто не понимал, что случилось и непонимание это выражалось громко и мощно – свистом, улюлюканьем. Те, кто видел полицейского, пытались спрашивать его. Он работал руками, пробираясь по людскому озеру. Чёрт. А я стоял как вкопанный. А что я мог! Наконец полицейский оказался рядом, схватил меня за руку и залопотал, что-то. Свист и гвалт вокруг был попронзительней громкой музыки.

– Что? – Спросил я его. Не отпуская руки, он помахал кому-то. Потом повернулся ко мне и снова что-то заговорил. – Что? Я не понимаю. – Из-за шума ли, или из-за волнения - я не понимал ни слова.

- Он говорит, что арестовывает тебя за продажу наркотиков. – Я обернулся и увидел Ольгу. Она стояла рядом и с непроницаемым лицом смотрела, пристально смотрела на меня.

- За … За что? – Переспросил я. Тут полицейский снова заговорил, уже глядя на Ольгу. Та опять перевела:

- Ваша группа хранила в аппарате много наркотиков. Название я не поняла, наверное, новое что-нибудь.

- Да вы с ума…

- Помолчи и слушай меня. – Ольга прервала моё мычание, но тут полицейский как-то странно взглянул на неё и что-то спросил. Ольга ответила и расплылась в очаровательной улыбке. Тот ещё раз посмотрел и, не отпуская мою руку, снова кому-то помахал. Пока он отвернулся, Ольга горячо зашептала мне:

- Я открыла дверь. Она прямо за моей спиной. Я отвлекаю его, а ты вырвешься и – туда.

- Зачем?

- Дурак, они ж тебя засадят.

- Да за что у меня нет никаких наркотиков. – Полицейский снова подозрительно посмотрел на Ольгу. Она с той же милой улыбкой продолжила, вертя глазами то на меня, то на него:

- Дурак, такие операции на фуфле не проводятся. Тут вас стопудово подставили.

- Дурак? – Полицейский изменился в лице и сказал на плохом русском. – Кто есть дурак?

Ольга только открыла рот, но тут же остановилась. Не отпуская моей руки, полисмен снова сделал кому то знак рукой – теперь его пальцы сведённые полукругом два раза сомкнулись в воздухе и последующие выставленные два пальца вверх, не оставили никаких сомнений в значении этого сигнала. Двое наручников. Вот, чёрт.

- Послушайте, - обратился я к нему и снова, в который уже раз за вечер, снова застыл – в середине зала, к нам двигался ТОТ полицейский. Казалось – медведь, вырывая деревья с корнями, шёл к нам, щёлкая зубами в предвкушении восстановления попранной справедливости. Холодный ужас обхватил мою голову плотным железным кольцом. «Съест» - почему-то промелькнуло у меня в голове. «Сегодня – уж точно съест» И тут случилось, что-то для меня совсем непонятное и уж абсолютно нехарактерное.

- А-а-а-а-а-а! – Заорал я из всех сил. – Ольга бежим. Это он!

Ольга даже не удивилась такой во мне перемене. Она вдруг нагнулась, обхватила свою левую туфлю, сдёрнула её и со всего размаху въехала полицейскому в его причинное место. «Уй-ё-ё-ё!» - как-то очень по-русски прохрипел он. Видимо это место – одинаково болезненно у всех самцов рода человеческого, вне зависимости от национальной или служебной принадлежности последних. Мы кинулись в спасительную дверь и Ольга тут же заперла её изнутри.

- Ключ! Ключ всегда висит там у бара! – Победно прокричала она.

- Откуда ты это знаешь? – Успел спросить я, но тут же осёкся и стремглав рванул за ней, уже бегущей по коридору к просвету.

- Это во двор. На стоянку. Оттуда можно через детскую площадку, через забор…

- Давай. Куда хочешь. Только скорее.

Мы выскочили во двор, полный автомобилей. Было уже темно. Невдалеке виднелись красные огоньки сигарет. Несколько человек стоявших неподалёку, замолчали и уставились на нас. Это были подростки лет 15-ти. Скорее всего, те, что вчера утроили скандал на программе. По-моему я их узнал, наверное, их снова не пустили в зал из-за возраста, и теперь они стояли и что-то горячо обсуждали, когда мы выскочили на них из чёрного хода. Ольга бросилась прямо на них.

- Helfen Sie, bitte. Hinter laufen Banditen!

- Aber, wer bist du? – Ребята, почему-то стали нас окружать. Ну, вот подумал я – теперь ещё и эти что-то хотят от нас. Не много ли фанатов за один вечер.

- Марк, они нас сейчас побьют. Это какие-то, наверное, … хулиганы. Ну что так не везёт. Что делать, Марк! – зашептала Оля.

Тут мне вспомнилось, чтобы отвлечь внимание хулиганов нужно сразу сшибить с них уверенность, предпринять что-нибудь неординарное. Только что? Что? Ух!

Мы находились прямо под фонарём, отчётливо освещавшим весь двор. Я повернулся к Ольге, парни стояли вокруг, отрезая нам все пути как вперёд там и обратно. Хотя куда уж там – обратно. Нет, только вперёд.

- Вперёд. – Сказал я Оле и стал, насколько возможно не суетясь, расстёгивать пуговицы сверху на её блузке.

- А! Ты что?

- Так надо, я прошу тебя.

- Уйди! - Она попыталась оттолкнуть мои руки, но я ещё крепче схватил её пуговицу.- Ты что? – надрывно закричала она. Парни заухмылялись и переглянулись, что-то загомонили. Они не понимали, но им явно нравилось происходящее. Я, помедлив секунду, со всей силы резко рванул разрез её блузки. Большие спелые матовые груди в чёрном, оттеняющем их матовую белизну, лифе, - произвели на всех участников спектакля ударное впечатление. Парни заголосили, засвистели, я сам застыл, сглотнул сухой ком, образовавшийся в горле и попытался что-то сказать Ольге, но она – женщины, всё-таки, невероятно быстро всё схватывают, особенно когда дело идёт о спасении – она, Ольга сама расстегнула лифчик и две дыньки вывалились наружу. Полностью подтверждая ту древнюю истину, что женское естество, красота его – это магия, и страшная сила. Настолько мощная, что у парней открылись рты, их лица стали красные от прильнувшей крови, и по той же причине, случившейся только в другой, более нижней части тела, - они потеряли всякую логику происходящего и только, выкатив глаза, застыли, онемев от неожиданности. Четыре минуты назад они стояли здесь, не зная, куда девать своё неприкаянное отрочество, как вдруг перед ними открылись такие изумительные своей необузданной, натуральной прелестью – и, по всей видимости, совершенно новые для них, - красоты и чудеса. Выход из двора стоянки был для нас свободен. Улица и свобода были уже совсем близки.

Медленно проходя их строй, я обхватил рукой нежные Олины плечи и сам, замирая в восхищении, припадал взглядом к ёё, двигающимся в такт походке, двум очаровательным, ослепительно белым, почти живущим своей собственной жизнью – прелестным мешочкам, наполненным мягкой – это чувствовалось мной необычайно остро даже сейчас, в минуту опасности – наполненным мягкой нежностью и (у меня всплыло в голове слово) – и негой. Да. Даже в эти моменты мы не можем подчинить себе естественные приливы древних желаний. Или не хотим их подчинять. Все эти мысли со скоростью мерседеса пронеслись в моей голове и были прерваны истерическим пронзительным звуком полицейской сирены.

- Где это? Куда теперь?

- Не знаю.

- Ну и влипла ты со мной.

- Ничего. Надо не об этом, - Оля пыталась застегнуть свой лифчик. Разорванные края блузки болтались на её плечах двумя тряпками, которые она пыталась завязать.

- Извини, я только хотел…

- Всё, всё, потом. – Она посмотрела на меня и улыбнулась. – Милый. – Я смутился.

- А ты… А у тебя… Знаешь…

- Знаю. Замолчи и подумай - куда сейчас? На улице полно полиции, а нам надо как-то выскочить из этого района.

- Надо машину взять. Или такси.

- Ага, вызвать по телефону, и сказать, - побыстрей, а то за нами полиция гонится… Стой. - Мы подошли уже к самому выходу на улицу. – Чёрт. Снова они.

Парни, которых мы, как казалось, так ловко провели, шли за нами и, по-моему, пытались придумать, как ловчее заставить нас продолжить с таким успехом начатое шоу.

- Только туда. – Сказал я и, остановив Олю, сам сделал шаг из подворотни и в сторону.

И тут же очутился в чьих то руках Руки были не то что сильные – они железными тисками сдавили плечи, приподняли и втащили меня за угол. Грудная клетка была настолько сжата, что я даже не успел вскрикнуть. Повернуться тоже не было никакой возможности. Зазвучал раздирающий звук сирены, тут же резко усилившийся и из-за угла, вслед за ярким светом фар, появилась, медленно выплыла полицейская машина. Так же медленно она подползла к нам. Так же медленно и не торопясь из неё вышла невысокая женщина в форме. Женщина вынула пистолет и прокричала мне что-то. «Всё. На фиг надо было бегать. Усугублять. Теперь вот – всё. Всё» Тиски, державшие меня ослабли и развернули к себе. Я уже, почти обречённо, знал - КОГО увижу сейчас перед собой. Да. Снова эти безводные сухие, как иссушенный колодец в пустыне, эти – ну, почему, почему – такие знакомые глаза.

- Geraten! Sie sind berechtigt, das Schweigen zu bewahren, waehrend Sie seinen Anwalt gewaehren werden. Ah, egal. Er versteht so wie so gar nichts. Bandit. Ganze Sache hat kaum nicht beschaedigt. – Способность понимать немецкий вновь наладилась в моей голове, и я попытался объяснить им…

- Ich verstehe nicht, was Sie machen. Warum Sie hinter uns… hinter mir … Уходите! Уходите все! – Вдруг громко заорал я по-русски. Пусть поймёт. Хотя она уже конечно увидела арест и наверняка сейчас предпримет что-нибудь. Ох, а ведь что предпримет? Ведь она ещё полезет против полиции. – Ничего не надо. Ничего не надо! – Снова заорал я и тут же заорал снова, теперь от боли в руке, которую этот зверь скрутил за спиной. Вместе с болью в голове билась одна мысль: только бы она не попала под всё это. Только бы сбежала. И эти малолетние бандиты не сделали бы ничего ей. Я буду вечно винить себя. Да, мы были знакомы всего несколько минут, но она стала для меня ближе всех прежних знакомых. А самое лучшее, что я могу сделать сейчас – побыстрее уехать отсюда.

- Ich werde abgegeben. Ich werde abgegeben. Да сдаюсь же. – Я резко повернулся и выругался прямо в лицо. Прямо в - безо всякой причины - в ненавистное лицо это. Посмотрел, подумал. И просто плюнул в него.

Мои руки были замкнуты наручниками за спиной. Я ожидал всего. Что он просто вырубит меня своими ручищами. Что треснет по голове и я упаду, и он начнёт избивать меня, беззащитного, ногами по почкам. Что его напарница пальнёт в меня из пистолета и будет больно – где? – не знаю, в плече, например. Или что она схватит сейчас своего товарища, чтобы тот не забил меня до смерти. Да что угодно, только… Только не того, что было дальше.

Его глаза сузились и стали похожи на глаза прицеливавшегося снайпера. Далее он вытер мой плевок с лица, и … впился губами в мои губы.

Впился так, что перекрыл всё дыхание. Полицейский, взасос целующий, заключённого в наручники, задержанного? Это… Я не знаю. Дыхание перехватило. Также точно перехватило, как это было уже сегодня. Я замычал что-то, издал звук, какой только смог и почувствовал, как кровь наполнила мой рот. «Ольга. Помоги-те» - отдалённо мелькнула, затухающая к концу, мысль и свет померк.

 

***