- Граф, вы передергиваете, - сказал ему

кто-то, играя с ним в карты, - я с вами

больше не играю.

- Да, я передергиваю, - сказал Федор

Иванович, - но не люблю, когда мне это

говорят. Продолжайте играть, а то я

размозжу вам голову этим шандалом.

 

Нет, не плагиата, разумеется, - плагиат - унылое воровство, а именно «эпигонства». В древние времена, еще при греках, диалектикой называлась наука побеждать в спорах. Это был набор трюков и передергиваний, позволяющий выиграть спор и при плохих шансах. Хотя у меня и нет намерения морочить читателя, некоторого легкого передергивания мне не избегнуть, а именно, самого распространенного приёма диалектики - “расширенного” толкования определений. Не обладая решимостью графа Ф.И. Толстого и его искусством в обращении с шандалом, я постараюсь не передергивать незаметно. Начну передергивание со слова “эпигон”.

В давние времена, термин эпигон читался как “рожденный после”, в нынешние же превратился в обыкновенное ругательство, то есть лишился какой бы, то ни было положительной компоненты. А ведь семеро, рождённых вовремя, войну против Фив проиграли. Выиграли её как раз эпигоны. Им стали принадлежать Фивы. Им не принадлежала только идея их захватить. К несчастью, греки слишком любили трагедию, а какая же трагедия для грека в том, что эпигоны покорили Фивы?

Что же прикажете делать тем, кто и в самом деле родился после, но не в переносном и греческом смысле, а в прямом, сегодняшнем. Мы-то и впрямь родились после всего, что только можно вообразить. Но если греку позволено было что-нибудь забыть - в книгах почти ничего кроме путешествий Одиссея не фиксировалось - для нас это просто признак невежества. Если в былые времена почиталось целесообразным сызнова изобрести велосипед, а не рыться в изготовленных год назад чертежах, то нам предписывается быть знакомым со всем, что ни случалось и сто и тысячу лет назад.

Понятию искусство – определения нет. Только-только предложит способ делить всё на предметы искусства и предметы, таковыми не являющимися, как организуется течение, объявляющее авангардом то, что определением было обижено. Зато анализ всего того, что произведением искусства является или на то претендует, отработан до мелочей и освящён традицией.

Знаток немедля делит картину на дюжину-другую фрагментов и сообщает: - "Тут влияния Дельво не убереглись, тут Геркуланумом излишне впечатлились…" А всякий грек, что ли Геркуланум осматривал? Да не всякому это было и позволено - оттого ему это и в строку не ставилось. Слепил Венеру, как бог на душу положил и, слава богу. Рожденных после, но, в то же время, новаторов по натуре, издавна очень огорчало, что они уже ничего ни к чему не могут добавить. Варвары были самыми решительными – они не добавляли, а убавляли руки, ноги, носы… Традицию европейцы сохранили не только до времен Наполеона, солдаты которого стреляли по физиономии сфинкса, но и до наших дней. Не так давно, некто купил рисунок де Куунинга (ох, недешево) и публично сжег его, считая это творческим актом. Справедливости ради, надо сказать, что какой-нибудь грек, тот же Апеллес, с охотой к такому вандализму присоединился бы и не единожды. Да еще какой-нибудь дурацкий афоризм, на потеху публике, присовокупил бы, вроде, «ни дня, без де Куунинга»!

А чего только не было на нашем веку в стране, где когда-то почти все для порядку запрещали. Чего только мы не насмотрелись с тех недавних пор, когда разрешили все. Стоит нынче хоть что-нибудь запретить, ну что угодно и не в прямом, разумеется, смысле, а в некотором отвлеченном, объявив, скажем гадостью или дурным вкусом... Чем больше людей об этом услышат, тем больше попробуют. Нынче и самого вкуса как понятия нет, есть вкусы и у каждого свое понятие о дурном вкусе, ничего общего с понятием любого другого не имеющее.

В былое время хороший вкус сперва прививался, затем воспитывался, после чего вырабатывался, но и это не было завершением процедуры, за этими условными ступенями находилось множество других... В наш век, об этой лестнице, упоминают лишь с иронией. Допущу крамольную мысль - искусство ничего общего со свободой не имеет. Разумеется, оно - условность, но условность произвольная только при рождении жанра, после рождения эти условия обращаются в правила (кандалы, если хотите). Слишком решительное освобождение от кандалов либо делит прежний жанр на несколько новых, либо убивает, т.е. уродует до неузнаваемости.

Ну а как же быть с новаторами, без которых искусство, хотя и не скоро, но непременно засохнет на корню, какие же у них отношения с хорошим вкусом.

“Новаторство всегда безвкусно, но безупречны эпигоны.

Для этих гавриков искусство, всегда каноны да иконы...”, -

ругался юный и талантливый новатор-шестидесятник, нынче бережно перенесённый в классики, без какого бы то ни было ущерба для творчества. Напрасно обижался новатор и вряд ли сегодня маститый поэт, стал бы оспаривать, что любой ломающий каноны вкуса, не может не показаться и знатокам и любителям безвкусным. Ну а если он не ломает и не идет против «вкуса», то какой же он новатор? Впрочем, обижался поэт не совсем на знатоков в хорошем смысле этого плохого слова, а на эпигонов, ласково и снисходительно называя их гавриками. Остальные “поносные” слова: каноны, а в особенности иконы, свой ругательный оттенок давно утратили, так что не всем нынешним читателям будет ясно: гневно обличал новый талант нравы или по-юношески ворчал. Как быстро стираются слова у нас “до важного самого”, так что не будем стеснять себя в спекуляциях. (Вот, кстати, еще одно несправедливо обиженное слово).

Так что же все-таки с новаторами, первооткрывателями и пр. В искусстве открытие (уже сразу после открытия) имело лишь третьестепенное назначение - расшевелить скучающую элиту и впечатлить познающий искусство плебс. Рождение Микеланджело и Винчи пришлось на те годы, когда все основные открытия Возрождения уже были сделаны. Рембрандта принято считать последователем Караваджо, которого и самые оголтелые почитатели не решатся ставить его выше великого голландца. Об открывателях сюрреализма и в момент его расцвета помнили только знатоки, тогда как Дали, Танги, Магритта знают даже домохозяйки. Русский символизм, имажинизм и даже футуризм известны отнюдь не своими пророками и теоретиками. Счастливое исключение составляет разве что Акмеизм, да и то потому, что его декларации были на редкость туманны, а индивидуальности его адептов были столь ярки и независимы, что им и в голову не приходило подчиняться ими же провозглашенным принципам. Не будет большой смелостью заявить, что в искусстве не столько важно открыть новый мир, сколько вовлечь в свой мир зрителя, читателя, слушателя и т.п. (не будем закрывать искусству возможность воздействовать и на другие чувства), научить его жить в этом мире, словом не так важно откопать глину, как вдохнуть в нее жизнь.

Открытия или, проще говоря, революции в искусстве, призваны, преимущественно, лишь разрушить наборы правил хорошего вкуса, надиктованные «неоспоримыми» авторитетами. Происходят они, не тогда когда каноны начинают мешать людям по настоящему талантливым – эти в любых кандалах своё сделают, а когда по настоящему наскучат людям, может быть и не очень талантливым, но активным до чрезвычайности. Пресыщенность и апатия наших дней ни в малейшей степени не связана с почитанием каких-то новых, соответствующей эпохе традиций, а объясняется лишь убогой фантазией людей активных и тем, что нынешние их интересы слишком уж удалились от интересов людей талантливых.

Однако будем снисходительны к ниспровергателям - не так уж просто нынче решается задача “что бы разрушить такое, чего раньше не разрушали”. Теперешний зритель с одинаково безразличным уважением относится и к детской мазне и к откровениям дебилов (не будем всерьез отрицать возможность рождения шедевров от тех или других, но сознаемся, что склонны полагать это редчайшим исключением). Современного зрителя не удастся задеть ни кляксами, ни полосами, ни вообще отсутствием на холсте каких-либо следов человеческой деятельности, ни тишизмом, ни кинокамерой, полтора часа в оцепенении наблюдающей за некрасиво спящим человеком, При всем при том никаких лихих диагнозов, предрекающих скорую смерть искусству не слышно, что, скорее всего, говорит о смерти интереса аудитории. Все при этом дружно ругают телевизор и столь же дружно его смотрят.

Но следует ли винить новую музу, в грехах муз старых? Право вся ее вина в доступности (в прямом и переносном смысле) и ничуть она не продажней других муз, а больших заслуг у нее нет только по молодости, но за то ее и любят - дитя малое, неразумное.