Надо уходить! – процедил, цыкнув слюной, Григорищенко по кличке Шмаль. Плевок, растягиваясь, как паутина, повис на бруствере. – Скоро все кончится… Надо! – согласился я с ним. – Именно сейчас! Пока не поздно… Мы помолчали. Остатки нашего батальона собирались перебрасывать в район Праги. Сидим у пулемета MG-42. Шмаль с резкими, как выстрелы, щелчками стал передвигать хомутик прицела по планке. Затем быстро сменил горячий от непрерывной стрельбы ствол на другой. С-суки! – он грязно выругался. – Лезут и лезут! Мы окопались на самом берегу Одера. Отступать некуда. И сдаваться нельзя. Нас не пощадят…Поэтому и сражаемся с угрюмым остервенением. На нас можно положиться. Канонада усилилась. Скоро все будет кончено. Если уходить, то именно сейчас. Мы – хиви. Так немцы называют своих добровольных помощников из русских, проще говоря, предателей. А что, так и есть. Конечно, предателей! Хотя, добровольно я сам никогда бы им не сдался! Оставил бы последний патрон себе! Так было бы лучше для всех. А, прежде всего, для меня. Я, Тимофеев Иван Кузьмич, бывший капитан РККА, попал в плен в октябре сорок первого. После ожесточенной артподготовки недалеко от меня разорвался снаряд. Лежал без сознания в развороченном окопе. Там меня немцы и взяли, полуживого. В том, что я оказался в плену, моей вины нет. В лагере под Рославлем уже доходил от постоянных издевательств, побоев и голода. Главное, от голода! Люди гибли сотнями. Ежедневно из-под нар огромного стылого барака похоронная команды из заключенных выносила по утрам по десять – пятнадцать покойников. Умирать, ох как не хотелось! И, когда зимой сорок второго предложили записаться в Русскую Национальную Народную армию (немцы называли ее «Бригадой Остиндорф») согласился. Пошатываясь на распухших от голода ногах, я сделал шаг из строя. Таких, как я, было немало. Много таких было. Нас стали хорошо кормить, переодели в немецкую полевую форму б/у, мы прошли месячное обучение в спецшколе в Вязьме. Нам сохранили советские звания и награды. Мы их носили, не стесняясь. Среди нас был танкист – капитан с двумя орденами Боевого Красного знамени. А их в начале войны давали совсем неохотно. Командовали нами офицеры абвера. Уже летом наша рота осуществляла диверсии в тылу Красной Армии. Убивали. Понял, что пути назад больше нет! Прощения не будет. С тем большим остервенением я сражался. Одна цель была у меня – выжить! Выжить в этой войне! Назло всем! Успешно действовали против партизан. Вели карательные операции среди гражданского населения. Вырезали целые деревни в Белоруссии и на Украине, проводили массовые акции устрашения. Привыкли к крови. Она стала обыденностью. Боль заглушали шнапсом. Его выдавали много и охотно. Позже наша часть стала называться 700-м восточным полком особого назначения. Наверное, я смог выделиться, раз меня заметили, и в начале сорок третьего перевели в «Зондерштаб Р» – боевую часть абвера. В задачу этого секретного подразделения входило наблюдение за партизанским движением на Украине и разведывательная деятельность в тылу советских войск. Тридцать два раза я ходил за линию фронта. Брали «языков», резали сонных, проводили разведку боем. И всегда я возвращался живым. Ни разу не ранило. Видно, родился в рубашке. Затем была 1-я Русская национальная дивизия, потом, уже в сорок пятом, «Зеленая армия особого назначения». А я – уже лейтенант вермахта. За заслуги – офицерский Железный крест. И вот мы на Одере. Нам сдаваться нельзя. Свои же, русские, сразу прикончат. Прямо тут, в окопе, где мы держим оборону. Без мерихлюндий и рассусоливаний. Я посмотрел на залитое грязной лужей дно траншеи. Вода была черной, как нефть. Вперемешку с кровью. Я – на Запад, - сказал Григорищенко. – К американцам. Айда со мной, Вань! Я уже сотни раз думал о том, куда бежать. Выход был только один, поэтому сразу отказался. Дурак ты, Шмаль! Американцы тебя сразу сдадут нашим! Они с Советами договорились. Что, не слышал? А наши тебя сразу расстреляют! Тут же, показательно, перед строем! Чтоб другим неповадно было! Да ты до америкосов-то и не дойдешь! Далеко. Надо на Восток пробиваться. Перейти линию фронта. Раздобыть толковые документы. И не надо будет потом всю жизнь бояться и скрываться. Станешь фронтовиком. Вернешься в Россию после войны. Только о доме придется забыть…навсегда! Эх, - сокрушался Шмаль. – Надо было дергать со Смысловским в Лихтенштейн! Предлагал ведь! Ночью мы бесшумно сняли часового, долговязого, постоянно шмыгавшего простуженным носом, очкарика из «Гитлерюгенда». Пугливые, боявшиеся каждого выстрела, новобранцы прибыли к Одеру только прошлым утром. И разошлись. Навсегда. Дай Бог, никогда больше не свидеться! – прошептал мне Шмаль, перекрестился и рванул в сторону леса. Я подтянул к себе «шмайссер» и пополз вперед, туда, где мелькали трассеры, а на нейтральной полосе едва угадывалась в стылой темноте колючая проволока. В пяти километрах от передовой, за советскими окопами, мне отчаянно, в который раз, повезло. Я ловко перерезал горло сержанту примерно одного со мною возраста и комплекции. Он беспечно насвистывал, когда пошел помочиться в перелесок. Недалеко на дороге слышалось урчание колонны Т-34. Кончил я его бесшумно. Так, как умел. Как учили в разведшколе абвера. От уха до уха, одним движением. Распотрошил его вещмешок, обыскал карманы гимнастерки. Удача! После тяжелого ранения он направлялся в часть. Солдатская книжка, выписка из госпиталя, наградные документы…Теперь я – Дмитрий Филиппович Климантович, семнадцатого года рождения, родом из села Дубки Орловской области. Будем надеяться, что бедолага Климантович возвращался не в свою прежнюю часть, в которой воевал до ранения. Но где наша не пропадала! Придется рискнуть… Я проснулся и сел. Затем пошел на кухню покурить. Взволновал меня нынешний мой сон. Все, как вживую. А ведь этого старика я прекрасно знаю! Дмитрий Филиппович живет в соседнем подъезде. Иногда вижу, как он, шаркая тяжелыми артритными ногами, не спеша, бредет в булочную или сидит с такими же стариками, как он сам, в беседке, забивает козла. Несколько раз я помогал ему дотащить до квартиры на третьем этаже тяжелую авоську с продуктами. Он долго благодарил, а его постоянно слезящиеся глаза вызывали у меня невольную жалость. После войны он лет тридцать работал строителем, пока не вышел на пенсию. У него есть жена, двое взрослых сыновей и тьма внуков. С удовольствием их нянчит. Девятого мая натягивает тяжелый китель, увешанный орденами и медалями. Среди них выделяются орден Отечественной войны, Красной Звезды и медаль «За отвагу». Когда я учился в школе, именно он всегда приходил первого сентября в наш класс на урок Мира. Рассказывал о войне, учил любви к Родине и готовности отдать за нее жизнь… Нет, я ничего никому не сказал…Даже Инге. Зачем? Климантович, он же Тимофеев, прожил свою жизнь. Какую-никакую, но она уже почти позади. Строил дома, растил детей…Никому после войны не сделал ничего плохого. Может, хоть частично смог своей последующей жизнью искупить прежние грехи? Зачем же теперь взваливать груз его страшной вины на детей и внуков? Каково им будет жить с осознанием того, что они потомки предателя? Поэтому я промолчал. Только теперь, завидев издали согбенную шаркающую стариковскую фигурку, я тороплюсь перейти на другую сторону улицы, чтобы не здороваться с ним за руку и не заглядывать ему в глаза. Или сразу ныряю в свой подъезд… |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
