Мой дед воевал отнюдь не в Ташкенте. В пехоте, в окопах, рядовым, с первого дня до последнего. Четыре года судьба его хранила, а уже после капитуляции конвоировал по Берлину пленных немцев, нес их винтовки под мышкой - прилетела откуда-то шальная пуля, ударила в магазин одной винтовки, взрыв, и остался дед без правой руки. Спасибо немцам, не разбежались, дотащили до лазарета.

 

Дед прожил долгую и славную жизнь, немного не дотянув до девяноста. Большая часть его жизни пришлась на периоды временной нехватки тех или иных товаров, так что его льготы инвалида войны очень нас выручали. Когда в семье возникала потребность в какой-то вещи и выяснялось, что именно этой вещи в продаже нет, дед надевал пиджак с медалями и шел в горторг, горисполком или даже в горком партии, в зависимости от сложности поставленной задачи. Как правило, возвращался с победой.

 

- Богато живешь, Осип Михалыч, - говаривали соседи, оглядывая нашу гэдээровскую мебель, югославские обои и длинные ряды дефицитных книг. - Не иначе у тебя рука где-то в верхах.

- А как же, - отвечал дед. - Правая. В Берлине.

 

С помощью той же оставленной в Берлине руки дед добыл мне королевский подарок к окончанию школы - сверхмодный тогда плоский чемоданчик-дипломат. Дальше, собственно, будет история про дипломат, но я воспользовался случаем, чтобы хоть немного рассказать про деда. Не сомневаюсь, что он достоин и более подробного рассказа.

 

Дипломат был роскошный - не черный и гладкий, как у других ребят, а коричневый, крокодиловой кожи. Разумеется, при его изготовлении ни один крокодил не пострадал, если не считать непоправимого ущерба для крокодильей репутации, но и тисненая клеенка смотрелась шикарно. Поступив в Москву в институт, я таскал в дипломате учебники и конспекты. Первые пару месяцев берег его как зеницу ока, но потом разгильдяйство взяло верх над бдительностью.

 

После весело проведенной ночки (пили мы умеренно, но спать легли не столько поздно ночью, сколько рано утром) разбудить соседей не удалось, и я отправился в институт с больной головой и в одиночестве. Перед парой зашел в буфет съесть дежурную сосиску с горошком. По буфетным часам у меня была еще куча времени, но, случайно взглянув на свои наручные, вдруг обнаружил, что уже минуты три как должен быть на лекции. Пулей вылетел из буфета - ах да, дипломат - влетел обратно, подхватил дипломат, стоявший почему-то у соседнего столика, и через три ступеньки понесся вверх по лестнице.

 

Топот за спиной меня не насторожил: мало ли, тоже кто-то на лекцию опаздывает. Но на очередном повороте меня сбило с курса и припечатало к стене массой, которая могла принадлежать только носорогу. Внешне преследователь тоже походил на носорога: широченные плечи, закованные в костюм с галстуком (для препода молод, стало быть комсомольский вожак), квадратная рожа и белые от бешенства крохотные глазки. Кулаки у него явно чесались, и если бы он утолил этот зуд, то я, пожалуй, ходил бы с фонарем по сю пору. Но на мое счастье руки у него были заняты: одной он меня держал, а другой тыкал мне в нос красную книжицу. Среди хриплого дыхания и междометий угадывались слова "дипломат" и "урою".

 

Наконец я сумел спросить:

- В чем дело?

В этом месте рассказа меня ждет некоторое затруднение. Я не люблю мат на письме, а речь носорога состояла из матерных слов на 9/10. Я буду заменять их многоточиями, а вы при чтении вставьте обратно по вкусу. В выхолощенном виде его ответ звучал примерно так:

- Дипломат... это... чей?

- Мой.

- Твой.. ну-ну... докажешь?

- Ну конспекты там с моей фамилией. И зачетка.

- Ага... сука!

Он раскрыл дипломат, и я с изумлением увидел там совершенно не мои бумаги и тем более не мои коньячную фляжку и партбилет. Присмотревшись, я понял, что дипломат тоже не мой: очень похож, но чуть-чуть другой рисунок крокодиловой кожи, чуть-чуть другая форма замка.

- Ну перепутал, - объяснил я. - У меня точно такой же.

Носорог смерил меня презрительным взглядом. Поверить в то, что я являюсь обладателем такой роскошной вещи, было трудно.

- Пошли обратно в буфет, - предложил я, - он там стоит.

- Смотри... врешь... урою.

- Стоит-стоит, - заверил я. - Если только его не украли, пока мы тут бегаем.

 

Люди! Никогда не шутите подобным образом! Сглазите. Моего дипломата в буфете не было. Я растерянно смотрел на носорога, когда за нашей спиной кто-то промчался к выходу.

- Вон он! - заорал я не своим голосом. - Держи!

Носорог, не отпуская меня, выглянул из буфета. По длинному коридору улепетывал паренек с дипломатом в руке. Носорог понесся в погоню, я припустил следом.

 

Как известно, носорог близорук, но при его массе это не его проблемы. Но в данном случае меня спасло именно острое зрение. Я первым разглядел, что дипломат у убегающего паренька не коричневый, а черный, и первым сообразил, что он ничего не крал, а просто, как и я, стал жертвой отстающих буфетных часов и теперь куда-то опаздывал. Сделав это умозаключение, я свернул в первое же ответвление коридора, благо наш институт ими изобиловал, и понесся в другую сторону, подальше от эпицентра событий. Носорог моих маневров не заметил и продолжал преследование.

 

Знаете, что такое смешанные чувства? Вот именно их я и испытывал. С одной стороны, радость, что мне не начистили морду и не записали в воры со всеми последствиями. С другой стороны, я лишился зачетки, конспектов, нескольких библиотечных книг и главное - самого дипломата, предмета моей гордости и всеобщей зависти. Дед, наверное, сумел бы достать и еще один, но у меня просто не хватило бы совести просить его об этом.

 

В расстройстве я вернулся в общежите и поделился горем с только что вставшими соседями:

- Народ, у меня дипломат украли.

- Я же говорил, что нечего вставать в такую рань, - ответил один из ребят. - Вон он, твой дипломат. Ты его дома забыл.

 

Через некоторое время я встретился в институтском коридоре с носорогом. Мы оглядели одинаковые дипломаты в руках друг у друга, хмыкнули и молча разошлись.