1. Отдельно взятый вакуум, скорбя о нематериальности астрала, cгущaeтcя, бypлит, клaдёт начало и начинает чувствовать себя. Взгляд, вперенный в слепую пустоту, от скуки начинает видеть небо, из черноты вылущивая небыль внезапных звёзд, вмонтированных в тьму. Слух, оттолкнувшись от немой звезды, выдумывает шум, из какофоний родитcя звук. В мицелиях гармоний уже маячат нотные листы... 2. Поэт, гоняя по скуле желвак, заносит мысли в толстую тетрадку. На нём красивый замшевый пиджак, и неразменный рубль под подкладкой. Воображенье трогает ландшафт, где в воскресенье, выбритые чисто, в локальной кирхе местный бюргершафт внимает пожилому органисту. Мир безупречно выпукл и вполне реален словно головы на плахе. Практически невидимы нигде сгустившегося вакуума знаки... В регистрах оживает Йоханн Брамс... Но тут картинка вдруг теряет ясность и, то ли энтропии перебрав, то ли набрав критическую массу, но агрегат сгущения в себе даёт вдруг сбой, зашкаливает датчик, всё движется к какой-нибудь черте, вернее, всё летит к чертям собачьим. Дремучий бред ползёт из-под пера... Ландшафт грозится выпрыгнуть из рамы. На небе расползается дыра. В теряющей трёхмерность голограмме вращается огромная спираль. В разверзлую дыру с противным свистом уносится вся чудо-пастораль, включая бюргершафт и органиста. 3. Поэт гоняет по скуле желвак и сочиняет рифмы к новым песням. Он носит смерть как замшевый пиджак, и бесконечный вакуум под сердцем. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
