ОБЗОР 02

 

 

 

 

…Хочу спросить Авторов: если бы Вам оставалось жить день, месяц, пусть даже год, — положа руку на сердце! — Вы стали бы тратить время на то, что потратили, когда писали свои стихи, предложенные на конкурс?

Или заговорил бы о самом главном?

 

Ответ нужен не мне — его имеет смысл адресовать самим себе.

 

Я не могу уговорить стихотворцев писать только так, как они писали бы, помня о том, что всё когда-нибудь кончится и придется подводить итоги, отделяя сор от достижений. И что творческое Слово не должно грешить бездельем. Но мой вопрос носит вовсе не столь риторический характер «А если б ты нес патроны?..», как может показаться.

 

Есть одна простая истина, о которой как правило не помышляют, ваяя очередную нетленку. А именно: каждое слово всуе, предложенное ни в чем не повинному читателю, отнимает у него, Читателя, время жизни. Время его жизни. Не больше и не меньше.

 

То, что может легко сходить за благо в семейном-дружеском общении, под гитару и водочку, то, что носит характер сугубо личных дневниковых томлений, потаенных брачных объявлений, минутно паршивого настроения и вообще настроения, — всё это не имеет ровно никакого отношения к Читателю, отдаленному от Вашего круга интересов. Читатель, потративший время на то, что его не интересует и никогда не интересовало, неизбежно чувствует себя обкраденным. Он негодует, и он прав — у него украли время его жизни.

 

 

* * *

 

 

 

……

 

* * *

…17 строф трубардурства. На три аккорда. Нанизанных на случайный, явно искусственный сюжет. А Сиеста «прелестная» — этот тот самый обеденный перерыв в два с половиной часа, когда вся разморенная от жары Испания пережидает вкупе с обеденным перерывом полдень? Чего ж не 27 строф-то? — удивляюсь. Либо ужин подоспел?..

 

…Александр, я, просматривая конкурсные стихи, раз десять подряд натолкнулась на Ваши поэтические резюме к чужим текстам. Они лаконичны (!), остроумны и часто непредсказуемо талантливы. Чесслово, обидно, что Вы расходуете себя на третьесортные и - позволю себе сказать прямо - инфантильные в творческом отношении усилия.

 

 

 

 

 

— а что знают или не знают под одеждой? И почему не знают — под одеждой?

 

 

* * *

Тот случай, когда Критик хватает себя за руки, оттаскивая от клавиатуры прочь, а Пародист, ежели наткнется, испытывает сладкий садистский кайф.

Не люблю пародии как жанр, но когда вот так воткнешься носом на стервенеющий, извивающийся синим червем пульс (sic!), то хочется звать на помощь МЧС. Пародистов. Что ж за мир у Автора — «весь»! — насквозь — столь прихотливо червивый?

Но это ладно — занесло Автора в эмоциональную имитацию — не чувствует, стало быть, на самом деле ничего, раз вынужден прибегать к таким выпученным эрзацам, — но что такое «гладкая дебелость»? в океане? соблазнов и нег?

«До смеха прилично и царственно … побреду»? Это как? Мое воображение зашкаливает. Хочу увидеть, как бредут царственно. Никогда не видела.

 

Ибо все это есть судорожная имитация вдохновения, в помине в данном случае не посещавшего.

 

 

 

 

 

Не знаю, что за инфекция и падёж, но буквально через одну поэтессы, особо остро ощущающие свою женственность как повод для поэзии, предлагают читателю испить их лирических героинь из бокала.

Не хочу пить их из бокала.

 

 

 

 

 

* * *

Сюда с моей тяжелой руки попали те стихи, к которым, собственно, нет особых формальных претензий — они ухоженные и гладкие. Проблема, на мой взгляд, у этих Авторов в том, что они МОГУТ говорить поэтической речью в принципе, но не ведают, О ЧЕМ бы им сказать, и потому пишут не по духовному толчку или душевной потребности, а чтобы перо не заржавело.

 

 

 

Прозаическая преамбула, составляющая треть произведения, грузит стих, мешая восприятию непосредственно поэзии. Проза более чем посредственная, цитата:

 

 

Уважаемый Автор, это же камертон, настройка читателя — вы понимаете, что ошибочный звук уже извлечен?

 

Допускаю, что стих, как отдельно взятое личное впечатление, Автором экспроприирован из путевого очерка. Очерку такое стихотворение наверняка было бы украшением. Но, во-первых, читателю не нужно бы разъяснять в неважной прозе, о чем пойдет речь в стихе. Тем более стих утяжелен дважды — в нем имеется еще и разъясняющая эпитет сноска. Сноска, кстати, мне кажется более уместной, чем преамбула в прозе.

 

Читатель может не знать ничего о бомжующем архитекторе — его право. Автор же, коли взялся за столь сложную задачу, как обмороки судьбы к концу жизни знаменитых когда-то людей, должен, по моему убеждению, выполнить ее, не пользуясь костылями в виде дополняющих стих разъяснений.

 

Во-вторых, я согласна с репликой Дмитрия Родионова насчет храма Василия Блаженного в контексте иной архитектуры.

 

В третьих — и это, на мой взгляд, просто роковая ошибка Автора — некстати поминание Аннушки с ее злополучным маслом.

 

Последнее поясню.

Все мы месяц с небольшим тому назад имели удовольствие смотреть сериал «Мастер и Маргарита». Естественно, вновь всколыхнулась и пошла гулять по творческим головушкам версия пролитого масла. И даже если стих был написан «когда-то до» — может быть и такое, допускаю, — всё равно пришивание пресловутой Аннушки к любому иному ландшафту, кроме нашего родимого российского, есть на мой взгляд, дурной вкус. Ибо русский абсурд потому и русский, что способен во всем причинно-следственном объеме — когда гора рожает мышь, а мышь гору, — воплощаться лишь в России.

 

Но самое удручающее даже не это. Автор может оспорить и доказать, что вовсе и не всуе употребил Аннушку в стихе как образ. Что это, с его точки зрения, тоже чем-то оправдано. Что, мол, трамвай-то в Барселоне был-таки пущен и угрожал великому человеку.

 

Однако использование уже разработанного, не им, Автором, созданного ЧУЖОГО образа для ФИНАЛИЗАЦИИ СОБСТВЕННОГО ТВОРЕНИЯ — не лучший прием усиления смысла. На самом-то деле это означает заимствование уже готового символического образа — более того, уже знака-стереотипа, задействование ряда ассоциаций, к которому Автор никаким творческим своим трудом причастен вовсе не был. Взял готовое-российское, не им выпеченное, сомкнул причины-следствия через Барселону и таким образом благоустроил яркий финал. Подмена, однако.

 

Можно было найти свое. И не исключено, что это было бы намного интересней, чем бедняга Аннушка, обреченная лить масло, видимо, теперь надолго и на рельсы всем желающим.

 

 

 

 

Одна-две удачные строки или состоятельный акцент.

 

 

 

…

 

 

* * *

Речь об Ангеле, призванном спасать наши души, так? Синтаксически текст построен двусмысленно: получается, то ли «глупая злоба» «своя» — наша, человечья, то ли «своя»-Ангельская.

 

…

 

…Просто… простодушно даже. И — убедительно. Скорее всего, именно потому и хорошо звучит эта строфа, что искренность всегда незамысловата, пряма и недвусмысленна. Здесь, на мой взгляд, интонация уместная, а слова — строят.

 

А вот финал стихотворения проблемен.

 

 

 

Автор заспешил, заметался: он почувствовал, что нащупал парадоксальную концовку, он готов и рад бы ее принять, но хватается за самые ближние и подручные средства воплощения, и получается — после предыдущей только что процитированной ясной, прозрачной строфы — получается уже сор. Потому что «зависть пожирает словно червь» — самое поверхностное, что только можно было схватить из ближнего поля зрения, потому что «Ангел грустный» — какая, к черту, «грусть», когда «земля в крови»! Другая должна быть эмоция, не столь облегченно-преходящая, как «грусть».

 

И из какого «дома» улетел Ангел?

Возможно, «дом» этот возник вовсе не необходимости, а ради наращивания материального тела строфы.

Но это ошибки торопливости — Автор спешит ради последней строки — «Он побежденный зверь!» — Ангел, то есть…

 

И тут я сижу, озадаченная… У меня сомнение. У меня много сомнений.

Насколько вообще категория «зверя» применима в принципе к только что сострадавшему Ангелу? То есть, Автор пытается сказать, что Ангел — Зверь 666? За что? почему? — потому что покинул «дом»? Небеса, то бишь? Или это он человека покинул? Землю?.. — я запуталась. Не могу уловить самого главного, ради чего Автор и творил стих. Чувствую, что — да, Автор приблизился к своему (и, возможно, моему) парадоксу, приоткрыл дверь в открытие, но заметался, засуетился на пороге и не взглянул туда, куда шел, прямо и не уклоняясь. Не обозначил и не вербализировал так, чтобы не осталось ни разночтений, не незапланированных двусмысленностей.

 

 

 

Цитирую стих полностью, он лаконичен:

 

 

При таком строе стиха — принципиально без знаков препинания — нужно быть очень осторожным и помнить, что синтаксическое восприятие текста Читателем происходит строго линейно и последовательно. Тогда не будет рождаться смысловых смещений типа «И волосы распустит в глазах» или «Но это лишь покажется устало так». Одна и та же досадная невнимательность Автора, которой на самом деле незатруднительно избежать. Если помнить о естественной читательской психологии, конечно.

 

Набор прописными буквами у меня вызвал сомнение. Чувство плаката. Чувство, что тебе навязывают нечто грандиозное. На самом деле стих камерный, тяготеющих к верлибру. И при всей самоочевидной назывной наивности в нем есть Нечто — состояние, близкое к правде бытия, и есть тема — старения женщины, и одиночества ее в этом старении. И выражена она задевающе. Есть в стихе удар пульса, есть.

 

Примитивизм — как приём — способен работать очень выразительно. Почему бы и не быть малой форме на назывном уровне? — женская поэзия управляется с этой проблемой совсем неплохо еще со времен Сафо. Но: недостаточность. Неопытность. И неумение — нет привычки критически относиться к тому, что выпадает из творческого сознания на бумагу. «УСТАЛО ТАК ВЗДОХНЕТ» — ТАК — это КАК? «Так» — здесь подмена образу, местоимение-суррогат слову, которое должно было определить это «ТАК» как «как-то». Конкретно, зримым эпитетом. Или хотя бы простым наречием. Этого не сделано — остается чувство кокетства и лжи. Чего, Автором, конечно не подразумевалось.

 

 

 

Публицистика — очень чреватый для поэзии жанр. Автор вынужден браться за тему, тысячекратно пропедалированную на злобу дня прессой плюс народные протестные состояния. В любом случае поэзия в таком роде-виде-жанре все-таки должна оставаться поэзией, несмотря на боль и ужас от происходящего. Одного перечисления ужасов террора недостаточно. Все уже давно всё знают и всё понимают. Единственный выход — увидеть это «всё» еще раз так, чтобы исключить желание читателя походя отстраниться от несвоей боли.

Автор приблизился к такой возможности лишь в сАмом финале.

 

 

 

Я так поняла, что лирическим героем проклинается сущий мир, закат-рассвет и само солнце, а в ответ — именно от мира и солнца — он слышит мольбу от помощи, направленную к нему же, проклинающему. Если я не ошиблась в восприятии — хочется верить, что все-таки не ошиблась, — то это как раз та работа парадоксом, которая способна делать достойный финал. Осталось переписать все остальное без того пафоса, который рождает вовсе не сопричастность, а неловкость.

 

 

 

 

Стих мог бы состояться весь и целиком, если бы Автор был к себе требователен не на уровне "как впечатлить", а на уровне ВНУТРЕННЕЙ работы со стихом, когда стих еще не текст или не совсем текст, а бурлит в горниле в поисках содержания. И проверяешь не столько стих, сколько самого себя - на искренность, на заинтересованность в теме, на глубину. И всё это лучше бы делать выносливо снова и снова, запасясь терпением и не ожидая от себя немедленного результата.

 

 

 

Стих очень неровный, но в нем есть прорывы к эмоциональной силе.

 

Мне показались сильными и точными два момента, цитирую:

 

 

Это настоящее.

На мое чувство, конечно. Но изнутри откликается состраданием. И пониманием. И «тащить себя на себе» не кажется мне ни ошибкой, ни ляпом — так и есть, духовно искалеченный и разрушенный человек именно так и влачит — себя на себе. Верю. Со мной бывало. Знаю. УзнаЮ. Среди давних у меня есть стих: «Иду и могилу собой несу, и в муке крест вскинул руки удержать тело на весу» — это я к тому, что образ удерживания (от смерти!) своего павшего духовного тела телом физическим совсем не случаен у Автора — между его строкой и моим стихом двадцать с лишним лет разрыва во времени. Это не метафора даже, это архетип.

 

Стартовая строка «Развернуло болото плечи» сомнительна, конечно. Но у меня чистоплюйски-критической оторопи не вызывает. Может быть потому, что вологодский ландшафт, где я ныне расположена, переполнен болотами, — видела, знаю, что это мощная стихия, почему бы и не иметь мощи свои плечи… Допустить такое для меня — возможно.

 

Остальное в стихотворении несовершенно. Не потому, что Автор «не может». Может, по всей видимости. Тут другой феномен — превышенности и потому искусственности письма. Автор сам в себе нагнетает чувство с целью родить мощную строку, ему трудно — чувство в нем есть, но оно не столь длительно и не той интенсивности, как нужно — так кажется Автору — для стиха. Перечитав несколько раз текст, я, возможно, уловила причину — этот самый тридцать пятый год. Тот, который венчает стих. Не в тридцать пятом году, похоже, истинная причина рождения стиха — тема подыскивалась Автором под реальное определенное состояние, которое требовало оформления в некую логику. Возможно, это была обида на родину, возможно — оскорбленно-униженное чувство чем-то конкретным, требовавшим выговориться. И вот — начинается поиск ниши внутри — куда вылить взметнувшийся гнев, и находится тридцать пятый — как канун «тридцать седьмого», и вроде как получается внешняя связанность, оправданность гневу и сюжетная логика.

Мне думается, что это ошибка. Был бы стих размещен в не менее трагичной сегодняшней реальности — он бы не потерял, а скорее всего приобрел. И писался бы — стилистически — легче. Мы живем в своих канунах, остро и настойчиво требующих осознания.

 

 

 

 

 

Сюда попали те стихи, которые естественно рождаются и столь же естественно передают моменты ежедневных состояний. От них нет смысла ожидать порыва и тем более Прорыва — они как дыхание, просто есть. Их не может не быть так же, как не может не быть дня завтрашнего или вчерашнего. Это быт бытия.

 

О таких стихах очень трудно говорить, их практически невозможно комментировать. Ну как комментировать или критиковать выдох? — человек дышит. Плачет ли он, улыбается, печалится, ждет — он так дышит. Таков каков.

 

Форма, как правило, безыскусственна и проста (если это не верлибр, а чаще всего это не верлибр, а как раз ровная, гармоничная рифма). Сделаны ли эти стихи? — в понимании мастерства — вряд ли, они просто родились гармоничными в силу естественности и потребности чувства.

 

Это просто хорошие стихи. Иногда ровные молитвы без мольбы — чтоб напомнить Высшему о своем существовании, иногда благословление, иногда созерцание. Но не мольбы, не проклятия — не вторжения. В них нет агрессии.

Бывает, что ниже уровнем подразумеваемой по умолчанию «средней» планки, бывает, что вполне на приличном или даже высоком. Они умеренно энергетичны и всегда душевно целомудрены.

Некий резерв души, не потревоженной (в данный поэтический момент) сильными потрясениями. Греющие слова повседневности.

Просто хорошие стихи. Есть и будут.

 

* * *

У них единственная проблема. Видового качества. ИХ ОЧЕНЬ МНОГО. Может быть, в границах текущего конкурса их не столь много, чтобы беспокоиться. Но в пределах всеобщего русскоязычного поэтического океана стихов «естественных» почти столько же, сколько того, что мы привыкли определять как «графоманию». Это закономерно. Потому что для человека, нормально сосуществующего с миром, петь гимны бытию столь необходимо, как и жить.

 

* * *

…Еще полтора столетия назад стихи на подобном уровне умели слагать практически все грамотные люди. Дворяне, по преимуществу — у народа попроще не было для того ни времени, ни условий. Хотя моя бабка, крестьянка, исправно совала горшки в печь, бормоча поэзию собственного производства. Горшки оттого кряхтели и лопались. Бабкины заговоры нелюбимым горшкам, естественно, не сохранилась, — кому бы пришло в голову это еще и записывать, когда корова не доена? А мой дед, пресвитер симферопольской протестантской общины, считал своей духовной обязанностью слагать духовные гимны. Дед честно маялся, пыхтел и серчал — нужно, чтобы гимн был исключительно «божественный» — нелегкая задача для мужика с тремя классами школы. Он пытался что-то записывать, чтоб прихожанам молельного дома было что петь на собраниях. Пропели — забыли. Стих свою задачу выполнил.

Так вот, такие «хорошие стихи» полтора-два столетия назад писались в гостевые альбомы. Каллиграфическим почерком. Им это подходило. Так было принято и было нормой. Чаще писались посвящения, конечно. Уметь их сочинять считалось насущной стороной светского общения. «Хорошие стихи» были хорошим тоном еженедельных, а то и чаще, приемов гостей. Но не в том суть.

А в том, что время изменилось.

 

Понятно, что каждый открывает мир заново и заново дает всему имена. Но: одно дело заговоривший младенец - ему прощается всё. И другое - зрелый (или более-менее зрелый) человек, полагающий себя художником. Художник должен привыкнуть к самоочевидному: всё, что чувствует - уже было кем-то названо. Сказано тысячи и тысячи раз. Миллионы. И нет смысла вновь ловить рыбу в реке, которая уже утекла. Другое время - другие водоемы. И в любом, даже самом драгоценном собственной душе восхищении и внутренней переполненности должен маячить сторожевой сигнал: "Ведь до меня писали сотни тысяч поэтов".

 

* * *

Если Автора устраивает творческое состояние «само-в-себе», если он ни на что более не претендует и вполне тем счастлив — обогрел ближних-любимых-друзей — и слава Богу, — нет вопроса. Но, однако, если Автор понимает, что он капля в океане — капля, идентичная тысячам и тысячам других подобных капель, и если он хочет все-таки быть другим и непохожим — тогда есть смысл ревизовать свою творческую палитру.

 

 

 

 

 

Н.А. Малинина. Не забыт ты и не заброшен…

 

 

 

 

 

 

* * *

Эти три текста неравноценны по поэтической чистоте и удельному весу. Но, согласитесь, они родня. И родство это ощутимо невооруженным глазом. Если бы я успела к сему часу попасть в тему, уже освоив все конкурсные объемы, то — не сомневаюсь — смогла бы подобрать подобные тексты из этой условной категории, и расставила бы их, так чтобы один стих был продолжением другого. И убеждена, что Читатель, не знакомый с Авторами портала, не счел бы их разными стихами разных авторов. Такой эксперимент, без сомнения, встретил бы бурю протестов на конкурсе. Но продемонстрировал бы как раз ту проблему, которой коснулась выше.