Последний солнечный луч, блеснув на водной глади, скользнул по судам у пирса, рукастым портовым кранам, огромным пакгаузам и стал подниматься вверх по склонам гор, которые как чаша окружали гавань, пока совсем не исчез. Вместе с прохладным бризом со стороны открытого моря, лавируя между молами, перекрывающими порт от нагулявших силу на открытой воде волн, бухту начали заполнять сумерки. Постепенно они стали превращать зеленоватый цвет морской воды, чем-то напоминавший китайский чай на донышке изящной светлой чашки, в остатки черного кофе. Скрывшееся за высокими краями гор солнце, уступило свои права южному вечеру, который стал наполнять все в округе неясными полутонами, в которых каждый мог найти для себя какие-то намеки и недомолвки. Недосказанность и неопределенность у романтиков рождает жажду творчества, а у иных смертных – чувство тревоги. Наверное, поэтому они сразу же зажигают огни, позволяя продолжать работу в порту – швартуются корабли, снуют автопогрузчики, как трамваи позванивают краны, выхватывая из темноты лучами прожекторов грузы, извлекаемые из трюмов, низкие голоса танкеров зовут на помощь буксиры. Однако, никогда не покидает человека тяга к прекрасному – приглядевшись, можно рассмотреть разноцветные огоньки на каждом причале или судне, и это не только требование строгих корабельных уставов, просто что-то должно согревать душу, особенно в дальнем походе. Иное дело – набережная и следующая за ней центральная улица портового города, они соперничают друг с другом, зажигая целые волны разноцветных огней, которые взмывают на макушки пришвартованных яхт или шпилей зданий, да так и остаются там до утра. Это ночное волшебство манит к себе отдыхающих, которые вдруг ощущают в себе давно дремавшие тени придворных дам и гусар, спешащих облачиться в вечерние платья или расшитые венгерки, украсить себя драгоценностями или золочеными эполетами и аксельбантами. Их праздник не могут огорчить даже недовольные взгляды местных жителей, спешащих после нелегкого трудового дня к домашним делам и короткому ночному сну, который ещё долго не даст желанного отдыха усталому телу из-за веселых голосов и громкой музыки, развлекающих приезжих.

Во мне одновременно были оба эти чувства – ревность местного жителя, правда, давно покинувшего родные края, и – восторг приезжего, готового впитать всё без остатка за короткую командировку. А еще меня волновало предчувствие встречи со старыми друзьями, не увидеться с которыми я не мог. Шумное кафе или ресторан для душевной беседы не подходили, поэтому решили встретиться в сауне. Для этого как нельзя лучше подходил огромный плавучий кран, изготовленный в Швеции несколько лет назад. Несмотря на свой рабочий характер, судно имело комфортабельные каюты для экипажа и превосходную сауну, оборудованную всем необходимым для отдыха и удовольствий. Будет лишним говорить о том, что попасть туда можно было только с позволения капитана, который был одним из нашей компании. Южное и морское гостеприимство всегда соперничали в этом сильном и суровом на первый взгляд человеке, но он по-отечески любил свою команду, и она платила ему тем же. Созваниваясь о встречи, он солидно добавил, что нас примут лучше, чем в любой гостинице города, и это было приятно, хотя и не столь важно для того, чтобы увидеться и поговорить. Как-то так всегда было, что Костя-Кэп был самым солидным и надежным в нашей компании. Даже в то далекое время, когда мы были первоклашками, он был последней инстанцией в спорах, чем пользовались и наши родители и учителя, часто делегируя ему свои полномочия, оставляя нас одних. Нельзя сказать, что он использовал это в своих корыстных целях, но быть первым он любил, да и всегда был им. Костя раньше всех стал ходить с отцом на рыбацкой шхуне в море, и всегда выделялся своей морской походкой в школьных коридорах. И он сам и все мы знали, что он будет морским волком, поэтому прозвище Кэп было его основным именем, даже среди домашних. Только учителя нарушали эту традицию, вызывая его на уроке для ответа к доске каким-то торжественным голосом и не иначе, как - Константин.

- А вот и московская штучка. Привет, Ласта –

Мы по очереди обнялись с теми, с кем познакомились почти полвека назад, с кем учились плавать, делать уроки, выручать в беде, играть свадьбы и хоронить родителей. Кто еще помнил мое прозвище, полученное однажды на море, когда я с выпученными глазами выскочил на берег в одной ласте, уверовав, что за мной гнался огромный скат. Было ли это на самом деле или - только моей фантазией, теперь никто не вспомнит, но тот испуганный вид и крики – ласта, ласта – оставили это прозвище навсегда. В то время все мы жили небогато, и потеря дорогого подарка отца после окончания очередного класса школы, была просто трагедией. Тогда долго вся наша компания ныряла, обследуя каждый пятачок дна в округе нескольких сот метров, но со страха я не мог хотя бы приблизительно указать злосчастное место, и ласта была безвозвратно потеряна, правда, переродилась в другом обличье – напрочь приклеившись ко мне в виде прозвища.

- Кого еще ждём?

- Серый, как всегда, опаздывает.

Это было чистой правдой. Никакие уговоры, обещания или угрозы не могли изменить ситуации. Когда в детстве все собирались во дворе дома, перед тем как идти на море или в школу, мы выкрикивали имена тех, кто еще не вышел из своей квартиры, то последним всегда был Серый. Как-то мы даже пробовали только ему назначать время встречи пораньше, но он упорно приходил последним. Серый был уникальным человеком, притягивающим к себе все мыслимые и немыслимые приключения, он всегда попадал в какие-то истории, вечно за ним гнались или он догонял кого-то. Он был серым волком по жизни, которого ноги то спасают, то – кормят. Однако я не знаю более жизнерадостного и остроумного человека, с его появлением любая компания оживлялась и начинала бурлить. Это была кладезь анекдотов, песен и морских историй. Он вечно опаздывал, но женился первым из нас. О, это была романтическая история, в которой всем моим друзьям довелось поучаствовать. После восьмого класса Серый окончил мореходку и пошел плавать на сейнерах. Он и раньше-то был не управляемым вулканом, а, начав зарабатывать неплохие деньги, вовсе от рук отбился. Матушка решила тогда его женить, чтобы как-то утихомирить и уберечь от неминуемой беды. В короткие периоды между рейсами Серого таскали на смотрины ко всем известным свахам и девицам на выданье. Несмотря на неуравновешенный характер, Серый жутко боялся ослушаться свою матушку и покорно следовал за ней на все подобные мероприятия. При этом он мог потеряться по дороге, влипнув в какую-нибудь историю, но успевал выкрутиться и явиться по назначению в приемлемые сроки. Каждый раз при встрече он рассказывал нам о своих смотринах, мастерски изображая в лицах всех участников. В нем умер великий актер, по крайней мере, нам так всегда казалось, но только море манило его и ни о каких институтах он и слушать не хотел. Полтора года обучения в мореходке были для него последним подвигом на поприще науки, да и то благодаря постоянному вмешательству его матушки и авторитету отца – уважаемого всем пароходством старпома. Надо сказать, что похождения любого курсанта мореходки то и дело становились достоянием общественности, но золотые страницы, вписанные в летопись этого славного учебного заведения города лично Серым, еще долго передавались из уст в уста, обрастая самыми невероятными подробностями. Администрация, скрепя сердцем смирялась с этим, зная, что только таким под силу нелегкий труд моряка, уходящего в рейс на год, а то – и на два. Выросшие в семьях моряков, где отцы появлялись дома на пару недель и надолго исчезали, они воспитывались улицей, и не мыслили иной жизни, но удивительно были привязаны к своим родителем и всегда свято чтили их память. Помню, как мать Серого – тетя Эмма – тоже часто уезжала встречать мужа то в Одессу, то в Мурманск, то во Владивосток, но за ним присматривал весь наш дом, и пацан был накормлен и отправлен в школу. Многие семьи жили примерно также – без размеренного четкого расписания и традиций, но зато, какие праздники случались, когда кто-то появлялся дома из отцов. Это сейчас мы не знаем своих соседей, живя в больших домах спальных районов, а тогда, дом из двух-трех десятков квартир был одной семьей, где днем не закрывались двери, а телевизор ходили смотреть всем двором, размещаясь не только в квартире, но и на всех ступеньках лестничного пролета, ибо телевизор специально ставили так, что бы его было видно из подъезда.

Появившись однажды дома после рейса, Серый встретил свою двоюродную сестру Наташу и влюбился. Через два дня он уговорил её сбежать вместе, куда глаза глядят. Отличница, комсомолка и красавица была домашней маминой дочкой, но пылкое сердце Серого перевернуло её жизнь. Восстав против всей родни и обстоятельств, они сбежали и неделю прятались у знакомых. Каждый из нашей команды помогал, как мог – кто деньгами, кто квартирой, а я, как доверенное лицо тёти Эммы, вел переговоры с родителями. Это была нелегкая работа с валокордином, раскаяниями и угрозами, но в один прекрасный майский день мы все вместе явились в Серегин дом и упали на колени, обещая быть вместе до конца. Восемь парней в черных костюмах с цветами в петлицах сопровождали влюбленных. Мы потом часто вспоминали этот день с обмороками, слезами и объятьями. А какая свадьба была.… Впрочем, не все сложилось, как пишут в романах - первый ребенок Наташка-маленькая была умницей и красавицей, как мама, а вот с сыном не повезло – он родился слабоумным, с необычайной физической силой. Они не бросили его и не отдали в приют, как их об этом ни просили, несли свой крест пятнадцать лет, пока Серега-младший не умер. Однако более сплоченной семьи я не видел. Серый перестал ходить в море и стал удивительным семьянином, остепенившись насколько это, было возможно. Они с Наташкой-старшей до сих пор появляются везде только вместе. Наташка-младшая давно выскочила замуж, и они уже нянчат внуков.

- Мужики, чья ласта там, на углу валяется? Опять кто-то потерял.

Мы обнялись с этим загорелым еще стройным, полным какой-то удивительной жизненной силы и неопределенным возрастом человеком. От его похлопываний у меня гудела спина, и почему-то наворачивались слезы.

- Здравствуй, Наташенька. Как ты? Еще держишь этого оболтуса в узде.

- Ну, конечно. Полюбуйтесь на его правый глаз.

Оживление стихло, и все начали всматриваться в лицо Серого, который сначала отмахивался, но потом гордо продемонстрировал обществу свеженький синяк.

- Я им говорю – в очередь, сукины дети, а они нам – только пиво…

- Ну, если бы не Наташка, они бы тебе наваляли…

- Да кто ж меня, непутевого, выручит.

Он обнял располневшую, но еще очень привлекательную Наташку и поцеловал в макушку. Как уживались эти абсолютно непохожие люди, для многих оставалось загадкой. Поговаривали, что они дополняли друг друга, но я думаю, что это просто настоящая любовью, которая превыше всего на земле. Создатель наградил их этим счастьем по одному ему известным причинам, а мы всегда были вокруг этого чуда, хотя некоторые из нас женились уже в третий раз, но только Серый с Наташкой отпраздновали серебряную свадьбу.

- Боцман заставит драить палубу за опоздание.

- Нет, у нас есть оружие, которое его обезоружит.

И действительно, Наташка давно стала частью наших мальчишников, не равноправным, а – главным членом команды, вокруг которого все и происходило. Только ей позволялось разбавлять мужское общество, и она всегда была настолько тактичным и незаметным человеком, что только её незримое присутствие удерживало нас от серьезных попоек или иных неприятностей, так свойственных старым мужским компаниям.

Белоснежный катер с плавучего крана «Труженик» бесшумно рассекал отражение огней набережной, длинными нервными цепочками, протянувшимися по всей бухте. Все притихли, боясь потревожить эту красоту, хотя родились и выросли здесь, да и вся жизнь каждого, за моим исключением, была связана с портом, но сегодняшний вечер был удивительно хорош. Это как давно любимая женщина, ставшая родной за долгие годы совместной жизни, вдруг поворачивается к тебе с таким удивительным взглядом, что ты внезапно ощущаешь прилив нежных чувств, кои, казалось бы, давно миновали, и понимаешь, что жизнь еще не кончилась, что-то припасла она и для тебя. Какой-то секрет таят непостижимые женские сердца, способные так долго дарить счастье.

- Я даже не представляю себе, какое оправдание вы придумаете на этот раз, чтобы я позволил вам подняться на борт. К Наталье это не относится.

- А мы это, дядь капитан… Мы Серому глаз набили…

- Это зачем?

- Да чтоб чего не вышло.

- Авансом, что ли?

- Так точно, сэр!

- А, ну-ка, малый, посвети вниз.

Луч прожектора скользит по палубе, и мы выставляем вперед Серого, который опять гордо вскидывает голову.

- Иди сюда, бродяга, я добавлю. Все должно быть симметрично. Спустить трап.

Серый подхватывает Наташку на руки и ловко поднимается на мерно покачивающийся борт. Следом поднимаемся и мы, неся увесистые сумки с припасами.

- Костя, хоть Вы поговорите с этим младенцем, совсем от рук отбился.

- Ну, если он кого и слушать должен, то это – только Вас, Наташа.

Они давно называют друг друга на вы, и мы поддерживаем их уважительное отношение, часто подшучивая над их игрой, хотя они к этому относятся очень серьёзно.

- Смирно, салага - Кэп подносит увесистый кулак к лицу Серого.

- Марш на камбуз и смотри у меня…

Белый китель с золотыми пуговицами, фуражка с крабом и неизменная трубка с ароматным табаком, всегда напоминающим вишню, делают мощную фигуру Кости еще солиднее, а грубоватый с хрипотцой голос внушает уважение.

- Простите, сэр, а кильку резать вдоль или поперек?

- Красиво. И смотри, чтобы я ни одной косточки не нашел, а то твои пересчитаю.

- Я присмотрю за ним, Константин, не волнуйтесь.

Они удаляются на корму, и мы молча провожаем их взглядами. У меня почему-то мелькает странная мысль – а если с одним из них что-нибудь случиться, что будет со вторым, что будет с нами…

- Неужели ласту отыскали. Сколько лет пытались, а тут на тебе.

- Волной прибило…

Пытаюсь отшучиваться я, и тону в объятьях огромных ручищ, прижимающих меня к пахнущему солью и вишней кителю. В памяти всплывает давняя история, когда мы почему-то задрались с ребятами другой улицы. В пору нашей юности это случалось, не по злобе или за что-то, а по какой-то звериной традиции. Портовый город населяли многие национальности, и селились они всегда очень компактно и обособленно. Не то, чтобы враждовали меж собой, но чужих не жаловали на своей территории. Наверное, это была еще царская политика – перемешивать национальности на новых территориях, чтобы никто не брал главенство. Русских всегда было большинство, но они этим не пользовались, поддерживая равновесие. И вот когда мы схлестнулись с ребятами армянской улицы, каждый себе выбрал противника по габаритам, мне же достался мой одноклассник, с которым мы еще и дружили. Бить друг друга мы не могли, и в нерешительности стояли, не зная, что делать. Когда же наши стали брать верх над армянами, те крикнули моему противнику что-то на своем языке, и он неожиданно залепил мне такую оплеуху, что я свалился на землю. Было не столько больно, сколько обидно – за какое-то предательство или вероломство. Я так растерялся, что почти не сопротивлялся ударам, оседлавшего меня агрессора. Потом все неожиданно прекратилось, и чьи-то сильные руки подняли меня. Я не мог сдержать слезы и спрятался от всего ненавистного мира, уткнувшись в широкую грудь.

- Свои…

Только и произнес тогда Кэп, но для меня это был какой-то водораздел. Рубикон. С той минуты весь мир для меня разделился на своих и всех остальных. Я знал, что каждый из них станет рядом со мной в любых испытаниях, и я поступлю так же.

Удивительно, как четко хранит наша память события давно минувших дней, и в какой-то момент вдруг, в один миг, выплескивает их во всех красках. Так и в этот раз за секунду промелькнул еще один эпизод, навсегда и прочно поселившийся в памяти.

Отец Кэпа был крупный мужчина и крутого нрава. Он руководил бригадой рыбаков, но мог и один вывести сейнер в море. Зарабатывали они иногда очень прилично, но и спускали эти деньги как-то бестолково. У матери Кости была слабость к красивой мебели. Купить её в те далекие времена было просто немыслимо, но ей это удавалось. Причем – периодически. Когда это случалось, весь двор участвовал в процессе разгрузки и установки новеньких шкафов, столов и тумбочек. Отец Кости ворчал и хмурился до определенного момента. Когда же такой момент наступал, он хватал топор и рубил ненавистную ему обновку. В какие-то десять минут новенькая, блестящая полированная мебель превращалась в щепу. Иногда доставалось и хозяйке. Как-то Кэп встал между разъяренным отцом и матерью. Ему было лет семь-восемь, но по лицу было понятно, что он не отступит. Отец что-то заорал, от чего присутствующие только присели, а Кэп зажмурился, но не отступил. Тогда откуда-то выскочил Карась – один из нашей компании – он встал рядом с Костей и как-то по-детски взял его за руку. Они были вместе. Тут же подбежали все остальные и испуганной стайкой сгрудились вокруг Кэпа. Всем было страшно, но никто не отступил. Наверное, не только мне запомнился этот миг. Отец Кэпа сел тогда на землю и отер пот со лба. Посмотрел виновато и тихо произнес – Простите, сынки.- Потом он еще не раз крушил новую мебель. Но никогда ни на кого не поднимал руку.

- Ладно, пошли попаримся. Давно жду.

Мы были прощены за опоздание, все загалдели, начали толкаться и забегать вперед. Я тоже с удовольствием включился в эту игру, почувствовав себя одним из той далекой команды, когда нам было по десять лет. А сауна была действительно хороша - умеют шведы. Правда, с тех пор мы остались прежними только в памяти – округлые бока и упругие животы отнюдь не украшали былые мускулистые торсы, да и волос поубавилось. Один Карась продолжал носить пышную рыжую шевелюру и окладистую бороду. Он с детства был заядлым рыбаком, но более всего ему удавалось ловить карасей. Я помню его огромную черную сумку, с которой он ходил на рыбалку. Просоленная, вся в чешуе, жесткая как будто из жести она всегда была полна карасей – отборных, жирных. Его мать – толстая еврейка с одесским говорком – так замечательно умела их готовить, что отойти от огромной сковороды с рыбой было невозможно, пока там еще что-то оставалось. Какой секрет они оба знали, для меня остается загадкой, побывав во многих рыбных ресторанах разных стран, я никогда ничего подобного не пробовал. Да, вкус детства ни с чем нельзя сравнить.

- Кэп, а белоснежные скатерти только невестам?

- Можешь и себе взять, жених. Панамку не забудь.

Мы обернулись махровыми полотенцами удивительной белизны, нахлобучили войлочные шапочки и пошли париться. Запах горячего дерева и раскаленный воздух мне почему-то всегда напоминают водную станцию, где мы летом часто купались. Настил из просоленных досок на мостиках и вышке всегда прогревался солнцем. Мы всегда купались долго, до посинения в полном смысле этого слова, потом выскакивали из воды и ложились на разогретые доски, чтобы согреться. Было так приятно ощущать их тепло, постепенно отогревавшее озябшее тело, что хотелось расплющиться и прижаться плотнее.

- Братцы, а помните, как мы купались на трубе?

Все загалдели и засуетились, показывая, как обхватывали когда-то огромную трубу. Дело в том, что мы выбирали места для купания в зависимости от времени года. Открывали мы купальный сезон восьмого марта – как гусары, посвящая первое омовение дамам сердца. Вода в это время около десяти градусов и поэтому купались около бывшего рыбачьего причала – там небольшие ямки и есть где спрятаться от ветра и отогреться на солнышке. В мае перебирались купаться на мост. Когда-то это была окраина города, и там размещался бетонный завод. Цемент - местный, песок брали с морского дна и закачивали его вместе с водой по трубе прямо с баржи на берег. Потом завод перенесли, а мост с огромной трубой во всю длину еще долго оставался одиноким напоминанием прошлого. Местные жители с него ловили рыбу, и купались. Майское солнце за день так раскаляло трубу, что, выскочив из воды, мы ложились на нее, как на печку. Белее метра в диаметре, она как нельзя лучше подходила для юных купальщиков для того, чтобы, распластавшись на ней, обнять её руками и ногами, и согреться. В июне метал уже обжигал, и мы перебирались на водную станцию, середину лета мы проводили на старом маяке. Он стоял на отмели, дугой выдававшейся далеко в море, там всегда был прохладный ветерок и чистая вода. В конце лета мы любили купаться у прожектора – это была средневековая башня на холме. Наверное, начинали её строить еще римляне, а потом - турки, да и в наше время там был пограничный пост, команда которого на всю ночь включала мощный прожектор и шарила его лучом по кораблям на рейде и береговой линии. Каждый час наряд с овчаркой выходил осматривать берег, двигаясь по известному маршруту, что позволяло нам купаться по ночам. Это сейчас можно приехать на машине к воде и заночевать, а было время, когда пограничники всех прогоняли с моря после девяти вечера. Граница.

- А помните, как Ванчик застрял?

Похоже, мысли наши были об одном. Мы купались в августе около прожектора, когда вода прогревалась настолько, что можно было пару часов не выходить на берег. А там было, зачем понырять. Метрах в ста от берега дно было изрыто ямами и гротами с густой травой. Удачливому пловцу они сулили очень интересные находки. Очевидно, удобная бухта всегда привлекала внимание моряков и разбойников, их встречи оставляли следы в виде обломков кораблей, оружия и всякой утвари. Самым ловким среди нас был Ванчик – светловолосый улыбчивый парень с редким именем - Иванов Иван Иванович. В тот день, ныряя около прожектора, он пытался вытащить, как мы потом узнали - клинок, из-под останков затонувшего корабля. Ему придавило руку, и он не мог самостоятельно выбраться метров с десяти. Наверное, провидение хранит смелых и отчаянных, иначе бы он там надолго остался – пока кто-то смог отыскать щупленькое тельце далеко от берега, на глубине, среди травы, но у него была иная судьба. Серый вовремя заметил его и вытащил. А погиб Ванчик десять лет назад, когда спасал пассажиров с затонувшего «Нахимова». В ту ночь он дежурил в порту на буксире. Когда объявили аврал, их команда первой была на месте катастрофы минут через двадцать, но домой он не вернулся. Судьба.

- Помните, как мы его тогда в чувство приводили?

- Даже не заметили, как ребро ему сломали.

- Как его Серый нашёл?

- А как дотащил до берега…

- Сколько из него воды вытекло…

Мы лежали на горячих деревянных полках парилки, и разговаривали, не глядя друг на друга. Казалось, не было десятков лет, прошедших с того памятного дня, когда жарким летним днем, переломив через колено безжизненное тело Ванчика, мы вытряхивали из него воду, стараясь оставить там едва теплящуюся душу. Наверное, наше единство не отпустило его тогда в иной мир, и он закашлялся, лихорадочно вдыхая и отплевывая воду. И только много лет спустя, таким же августовским днем, вернее ночью, он опять наглотался воды, но рядом никого из нас не оказалось, чтобы помочь. А ведь был удивительно ловким и смелым человеком – он единственный среди нас мог прыгать в воду с макушки портового крана, крутил сальто с места во все стороны, а на мотоцикле был просто виртуозом. Мне кажется, он просто отдал свою жизнь взамен чьей-то, возможно, это был ребенок. Правда, своих оставил. Троих.

- Что-то вы мне душу растеребили.

Первым поднялся и вышел Кэп, за ним – все остальные. Мы закутались в мягкие простыни, и расселись вокруг стола. Чувствовалась Наташкина заботливая рука – он был так изысканно накрыт, что самый стойкий вегетарианец и сторонник здорового образа жизни немедленно сдался бы в плен.

- За встречу.

Коротко и четко скомандовал Кэп. Хрустальные стаканчики понимающе робко цокнули друг о друга, не отвлекая нас от главного. Холодная водка с непривычки обожгла, но была кстати.

- А теперь – за тех, кто в море, кто еще вернется, и кто останется там навсегда.

Мы приняли эту традицию от своих родителей, и всегда соблюдали её. Будут ли наши дети хранить её – кто знает.

- Господа офицеры…

Серый появился с огромным подносом красных, дымящихся и безумно вкусно пахнувших раков. О, это было их фирменное блюдо! Не удивляетесь, если на юге вам будут часто попадаться люди с огромными животами – это не случайность и не болезнь. Это дань тому пиршеству, которое окружает вас в этих благодатных краях. Вы не сможете пройти мимо, сослаться на диету или лишний вес, вы попадете в плен этому празднику жизни и уже никогда не сможете вырваться. Впрочем, вы и не будете предпринимать попыток для этого.

Отборные, сваренные с травами и специями, а главное – с любовью, пунцовые раки были уложены огромной горой на серебряном подносе и так гипнотизировали собравшихся, что их появление приветствовали стоя. Молниеносно состоялась вторая перемена блюд, и все вожделенно застыли над своими тарелками, наполненными аппетитными раками, сжимая рукой бокал с холодным пивом. А сварено оно было на удивительно вкусной воде – небержайской. За перевалом есть такое озеро, вода там действительно голубая и очень вкусная. Сто лет её возили на местный пивзавод, и варили потрясающее пиво. Правда, в перестройку нашлась горячая голова, предложившая расширить родники, питавшие озеро. Заложили заряды и взорвали, но воды не прибавилось, а – наоборот. Озеро обмелело, привозить воду стало невыгодно, начали варить на - обычной, и вкус пропал. Лишь изредка находится энтузиаст, который сам привозит несколько машин небержайской воды, и для него готовят именно то, настоящее пиво, рецепт которого был известен сотню лет.

- Ну, Кэп, ну уважил. Это же настоящее небержайское.

- А ведь молчали, как партизаны, мы баночного притащили.

- Давно таких раков не видел. Серый, тебе прощаются все грехи.

- Нет, это – Наташка.

Её счастливые черные глаза сияли неподдельной радостью. Удивительно незаметно она вошла в нашу компанию, и было видно, что она дорожит этим. Странным образом иногда переплетаются человеческие судьбы, соединяя, казалось бы, абсолютно несоединимое.

- Вот я в детстве слушал сказку гуси-лебеди, и не мог поверить, что может быть такая сестра, чтобы выручила всех своих братьев. У меня со своими никогда подобного не было, но вот появилась Наташка, и я стал верить в сказки. Они не врут. За Наталью.

- Не подлизывайся, всем – поровну раков. Проверим.

- Нет, ну почему же. Особые поклонники моют посуду.

- Утихомирьтесь, балабоны. Пиво действительно небержайское. Это Наталья предложила, так что тост правильный.

Давно уехав из родного города, я утратил способность лихо пить пиво. Жадно, в несколько огромных глотков, не отрываясь. В этом была какая-то гусарская удаль. Помню, еще в детстве с удивлением смотрел на этот жест. Тон задавали мастера, подходившие к бочке с пивом и опрокидывавшие пол-литровый бокал в три секунды, потом брали в руку три-четыре кружки с пивом и отходили в сторонку поговорить с приятелями. Никогда не мог научиться этому в отличие от своих старых друзей. Они залпом опрокинули по огромной кружке, и принялись за раков.

- А помните, как Свист раков глушил?

Все, как по команде, откинулись на спинки, кресел жестикулируя руками, поскольку рты были заняты другим, более важным делом. А история была действительно забавной. Олега прозвали Свистом не за пристрастие к этому творчеству, коим в наше время все владели в совершенстве, а за постоянные проделки с порохом. Бои за наш город в Отечественную войну были очень жестокие и оставили столько оружия и боеприпасов, что их до сих пор находят, а в наше время и искать не нужно было. За городом метрах в ста от берега на дне лежала, а может и сейчас еще там, разорванная пополам канонерская лодка – это большая баржа почти без вооружения для перевозки боеприпасов. Наверное, в неё угодила бомба или снаряд и взрывом её разорвало и разметало в стороны. При взрыве не все боеприпасы детонировали, и в самой лодке, и в радиусе двухсот метров дно было усеяно этим добром. Мы там частенько ныряли в поисках чего-нибудь интересного. Одной из тех забав был артиллерийский порох, его упаковки в виде полуметровых цилиндров чем-то напоминали полено. Внутри он состоял из длинных трубок пороха, напоминающих макароны с отверстием во всю длину. В своих разговорах мы часто использовали кулинарную терминологию, чтобы родители не догадывались о чем речь. Правда, когда мы являлись домой поздно с обожженными бровями и ресницами, запахом дыма и опаленной одеждой, родители не проводили дознаний – всыпали по первое число. Летом – когда окна всего дома были открыты, и весь двор знал, что готовится на каждой кухне, и какой разговор с наследником ведут родители, мы собирались на вопли одного из нас, воспитываемого подручными средствами, и орали в его поддержку, что все было не так, и мы вместе учили уроки.

Олег был лучшим из нас по части по части артиллерийского пороха, который мы называли «свистун» – он умел так поджигать его, что эта длинная «макаронина» начинала свистеть. Порох быстро сгорал, и образовавшийся газ со свистом вылетал из отверстия. Если же трубку поджечь с обоих концов, то образовавшееся внутри давление разрывало её на мелкие осколки. Набравшись опыта, можно было по высоте тона понять, когда будет взрыв и за секунду подкинуть горящую трубку пороха вверх – она взрывалась у кого-нибудь над головой или – в открытом окне. Это сейчас мы с ужасом думаем, как бессмысленно рисковали своими и чужими жизнями, а в то время это была забава. К праздникам наши родители не покупали в магазинах петарды и ракеты - об этом мы заботились самостоятельно, мы мечтали тогда о чем-нибудь съестном. Прозвище Свист было даровано Олегу за мастерство, которое позволяло ему на спор достигать любой длительности и ноты свиста горящего пороха и силы взрыва.

Мы и в детстве любили раков, правда, приходилось отпрашиваться у родителей на ночь, чтобы дойти до озер в около Лазоревской - там били сильные ключи, образующие несколько маленьких озер. Вода была чистой, и раки водились отменные. Можно было искать их норы по отвесным берегам и вытаскивать их руками, но мы предпочитали раскидывать на ночь ловушки с приманкой. Ловушки представляли собой корзинки с узким горлышком из обрывков старой сети, а приманкой служили жаренные на костре лягушки. За ночь в пару два-три десятка таких ловушек заползало более сотни раков. Часть из них мы варили утром на озере, и устраивали себе пирушку, остальное приносили домой. Это и было аргументом в разговоре с родителями перед ночной охотой.

Однажды Свист решил обойти нас всех по количеству пойманных раков, и в тайне принес на озеро целую упаковку «свистуна». Когда мы разошлись по своим излюбленным местам ставить ловушки на раков, он залег на бугорке и стал забрасывать горящий «свистун» над озером. Наивная идея глушить раков как мы глушили рыбу самодельными минами, ни к чему не привела, но канонада получилась знатной. В ночной тишине на водной гладью, со свистом и огненным следом, проносились брошенные умелой рукой мастера невидимые макаронины «свистуна» и с грохотом взрывались у самой воды. Те, кто помнил свист и разрывы снарядов, попадали в ямки, закрыв руками головы. Через несколько минут, бегая вдоль берега с фонариком, Свист понял, что ошибся на счет раков – они не всплывали десятками на поверхность. Однако не только раков не было, не было и охотников за ними, которые подобно нам пришли на берег со своими ловушками. Народ по привычке попрятался. Свисту хватило нескольких минут затишья после устроенной им канонады, чтобы очистить все попавшиеся ловушки. Вообще-то это было воровством, за что могло попасть всем нам, но он назвал это боевым трофеем и гордо удалился с огромным рюкзаком раков. То ли хозяева обчищенных им ловушек посчитали, что раки испугались обстрела и тоже попрятались в норы на всю ночь, то ли они были счастливы, что выжили в странном артналете на озеро в мирное время, то ли им просто было не до нас – так или иначе, нас никто не трогал, а улов у Свиста был огромный. Он задобрил нас, поделив добычу поровну, и обещал впредь согласовывать план боевых действий.

- Надеюсь, сегодня мы не идем за раками.

- Кстати, Свист притащил увесистую сумку.

- Надо бы проверить.

- И отнимите у него зажигалку.

- А в сауну пусть идет голым, кто его знает, куда он «свистун» прячет.

Мы до сих пор любили подшучивать друг над другом, хотя непосвященному многое было бы непонятным, глядя на степенных солидных мужчин, которые были счастливы окунуться в свои воспоминания, бережно хранимые в сердце каждого.

- Да ладно вы, пусть Кот расскажет про свои лыжи.

- Ничего интересного, кстати.

- Ты расскажи, расскажи, Ласта ведь не знает.

Котом мы звали между собой «самоделкина», который получил прозвище благодаря своей фамилии, но прославился тем, что мог починить все, что угодно. Этот талант у него прорезался рано, и весь наш двор пользовался этим. Потом он стал ходить на танкерах старшим механиком, и многие капитаны, набирая команду в очередной рейс, боролись за его участие в личном составе. Был случай, когда контрабандисты пригрозили жизнью его близких, если он не спрячет партию товара на судне. Только много лет спустя он рассказал об этом нам. Решив никого не посвящать в свои планы, он в одиночку заложил нелегальный груз в техническое помещение, закрыв люк необычным способом. Раздобыв где-то резервуар с жидким азотом, он остудил в нем специально выточенные для этого винты, и аккуратно закрутил их холодными. При обычной температуре они расширились настолько, что никакая сила их не могла сдвинуть на миллиметр. На любом судне бывают «стукачи» и при досмотрах пограничники или таможенники часто знают, где искать. В тот раз тоже была явная наводка, но как ни пытались открыть люк, не смогли, а резать автогеном было нельзя, так как переборка была несущей. Когда судно пришло в порт назначения, Кот проделал обратную операцию. Контрабандисты сдержали слово, и больше его никто не трогал. По возвращению в родной порт, судно было осмотрено целой комиссией с представителями завода-изготовителя, но люк так и не открыли. Говорят, он до сих пор носит следы попыток взлома и целую вереницу морских баек об этом.

- Ну, эти бандиты подарили мне на день рождения лыжи…

- На юбилей.

- А лыжи фирменные.

- Дорогущие…

- На таких только рекорды ставить..

Кот был удивительным механиком и умельцем на все руки, но спортсмен был просто никакой. Комплекции он и в детстве был не слабой, отчего всегда стоял на воротах, часто за полное отсутствие координации ему предлагали просто лечь вдоль ворот. В иных случаях он часто использовался в роли противовеса, балласта или тягловой силы. И надо же было такому увальню полюбить водные лыжи. Не воднолыжницу, а именно – сам вид спорта. Он собирал фотографии, вырезки из газет и журналов, позже – фильмы о соревнованиях и показательных выступлениях воднолыжников. Все мы об этом знали и вечно подшучивали над Котом. Как-то даже подарили ему видеоролик с собакой, катающейся на лыжах. Он просто заболел этим, и сказал, что непременно будет кататься.

- Причем, лыжи покупали на заказ – самые широкие, чтобы они его выдержали.

- Да, ладно вам. Только бы языки чесать. Попросите, что-нибудь теперь…

- Нет, ты не обижайся на правду. Ты расскажи, как все было.

- Ну, обмыли мы их вечером.

- Это был «гусь с выносом» - мужчины впятером внесли на руках это чудо.

- Под охраной…

- Я видел, он ох под столом одел, и весь банкет не вставал.

- Ну, это понятно – вещь-то ценная.

- Еще скажите, что домой в них пошел.

- Нет, снега тогда не было, а вода была далеко.

- Он их домой не понес. Никому не доверяет.

- Да, он их в каюте на болты посадил.

- На стенку?

- Да, над кроватью в каюте.

- Тогда придется танкер на борт валить.

- Это зачем?

- Ну, чтобы иногда в них постоять вертикально.

- Хватит вам, балаболы, дайте Коту рассказать.

- Да что говорить-то. На следующее утро на палубу вышел…

- Сознанья уж нет…

- Серый!

- Молчу.

- Короче, зацепило меня тросом.

- Зацепило… Голень ему перебило в трех местах!

- Ну, попал в больницу, а там костоломы…

- Кто о чем. Светка от него ни на миг не отходит, а он после операции давай хирурга костерить…

- Да кто ж так делает. Смотрю, а стопа внутрь косит. Сильно.

- Кот первым делом прикинул, что если лыжи будут крестиком сидеть, он кататься не сможет. Обидно.

- Никто ничего понять не может, Кот от наркоза еще не отошел, а все про лыжи лопочет.

- Кэп оказался самым понятливым – разъяснил, в чем беда.

- Хирург наш портовый извинялся, что, мол, так только можно его ногу собрать.

- Представляешь, голубая мечта детства висит над койкой, а кататься теперь нельзя.

- Ну и чем дело кончилось?

- Он взятку предложил.

- Кот?

- Он главврачу пообещал до конца дней своих ремонтировать всю технику в больнице, и тот привез московского светилу для операции.

- Сделали лучше, чем было.

- Ну, поэтому он и кататься научился.

- Ноги-то теперь другие.

- Балаболы…

- Нет, это надо было видеть. Мы спускали Кота на воду под оркестр.

- И флажками фарватер обозначили, чтобы ненароком кого не зацепил.

- Ты же знаешь, теперь флот хлипкий пошел.

- Долго обсуждали, сколько буксиров брать – вдруг один не вытянет.

- Запрягли тройку!

- А какой был бурун…

- У пирса «Дружба» стояла, её так волной рвануло, что кнехты погнулись.

- Но как летел Кот…

- Погранцы тревогу сыграли, думали – натовский десант в порту.

- Так, что – свершилось чудо, Кот?

- Ну, пошли мы на водную станцию.

- На – водочную…

- А там катерок дали. Детский какой-то.

- Он тарахтит, а Кота из воды вытянуть не может.

- Кот покопался в моторе полчаса, и теперь этот катерок…

- Как птица..

- А без Кота на привязи он просто взлетает.

- Теперь Кот почетный гость водной станции.

- И старший механик сборной города.

- Так он и в показательных теперь будет выступать.

- В качестве волнолома…

Несмотря на все насмешки, Кот выглядел абсолютно счастливым человеком. Наверное, нужно очень долго вынашивать какую-то бредовую мечту, чтобы однажды она свершилась, доказав, что невозможного нет.

- А ты знаешь, что Ленон стал броненосцем?

- Титаником.

- Он экранирует свои мысли от инопланетян.

Вовчик был единственным представителем интеллигенции в нашей команде, мама – преподаватель английского, папа – истории. Они работали в нашей школе, поэтому получили квартиру в портовом доме. Его бойкий язычок часто не давал покоя многим и был причиной для стычек между компаниями. Если бы не круглые очки и тщедушное телосложение, он был бы кумиром девчонок. Кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы однажды до нас не докатились песни «Битлз» и открытие, что Вовчик похож на одного из них. Так или иначе, но он первым стал переводить нам их песни и петь их сам. Как-то очень естественно за ним закрепилось это прозвище, а в нашей компании появилась гитара. Целыми вечерами мы распевали любимые песни, и Ленон навсегда остался с нами. Он огорчил родителей, не пойдя по их стопам. Играл по ресторанам в маленьких оркестрах и приторговывал пластинками, привезенными из-за бугра. Виниловые пластинки с записями зарубежных звезд были очень популярны и стоили немалых денег. На свою зарплату родители Ленона смогли бы купить одну - две таких пластинки, а он в школьном портфеле носил иногда по несколько таких экземпляров. Иногда его торговые операции проходили успешно, и он гордо оплачивал наш совместный поход в кафе, бывало и так, что мы собирали последнее, чтобы помочь отдать ему долги. В отличие от наших семей, он был единственным у родителей, и те не могли с ним справиться, но к нашей компании он прикипел душой, и ему многое прощалось. Очень рано у него появился классный проигрыватель и магнитофон. Это позволяло Ленону не только приторговывать записями, но и слушать оригиналы песен, а не десятые копии. А пел он действительно здорово, мы, затаив дыхание, слушали как он «один в один» копировал своего кумира.

У него была одна особенность – после второй рюмки водки «крышу сносило напрочь». Ленон ничего не помнил и становился агрессивным. Только Кэп мог задавить его в своих железных объятьях, несмотря на тщедушное телосложение нашего барда. Какой дух бунтовал в нем или это была наследственность – мы не вдавались в такие детали, но следили, чтобы Ленон кроме кружки пива с нами ничего себе больше не позволял. В периоды активизации борьбы с фарцовщиками Ленон ходил матросом на каботажных судах, а потом опять брался за своё. Несколько раз он женился, но каждый раз все кончалось тем, что жены просили его забрать от греха подальше. Мы давно стали для него семьей, и он возвращался к нам, потрепанный и бездомный, зализывать раны. Его родители давно умерли, бывшие жены сторонились, и он знал, что только мы всегда приютим его и обогреем. Он прощал нам колкие насмешки, а мы – все его выходки. Он был нашим братом. Из всех своих многочисленных законных и незаконных отпрысков, лишь первая дочь поддерживала с ним нежные отношения. Много лет эта трогательная любовь согревала его в тяжких испытаниях. Иногда казалось, что он живет только для Анжелочки, и только её проблемами. Конечно, во многом он был виноват сам, но всегда было искренне жаль этого неглупого и очень душевного человека. Пробовал он и торговлей заниматься потому, что наизусть помнил все товары и цены ведущих производителей европейской одежды. Это был ходячий справочник многих домов моделей одежды. В любое время суток у него можно было узнать, как в каталоге, кто был автором какой-нибудь коллекции, и сколько они стоят в Милане, Париже, Одессе или Москве. Но торгашом нужно родиться, а он, по сути своей, был поэт.

- Тебя произвели в рыцари и подарили доспехи?

- Все прозаичнее – мы пели у одного папика на юбилее.

- Гости не знали, что артисту подносить не стоит.

- Я им говорил, что мне нельзя…

- Ну, да – известная песня – всем нельзя.

- Короче, очнулся – гипс.

- Башню ему проломили. Основательно.

- Говорят, теперь вся дурь выйдет, и буду как все.

- Месяц ничего не мог вспомнить.

- Серый его в Геленджике отыскал.

- Там есть такая прелестная больничка. Для психов.

- Когда я его увидел, не признал сразу – бородища выросла. Он, оказывается волосатый! Всегда только длинные волосы носил, а тут – лоб бритый перебинтованный и борода. Только по глазам и узнал.

- Как у побитой собаки.

- Поговори еще, назад отвезу.

- Братцы, он меня побрил, вспрыснул одеколоном и оставил мне этот парфюм ибо запах так еще тот был. А коллеги по палате прознали, и давай просить выпить. Ну, я дал. Сам-то я ни-ни. Хотя тогда лучше бы вместе с ними припал к пузырьку. Все ж с головой лежат. Минут через десять началось – у кого черти под кроватью, на кого потолок падает, кто он монстров защищается. И все ко мне на кровать лезут защиту искать. Что там современные ужастики. Я предлагаю начинающих наркоманов на экскурсию в такую палату привести и на денек там оставить. Так закодирует, что руку отрубят, а не уколются. Я там спать совсем не мог, и только мечтал, чтобы свихнуться окончательно и всего этого не понимать.

- Ладно, не бери в голову. Все прошло.

- Да я и не беру, мне такую пластину поставили, что я теперь таранить могу.

Ленон постучал себя по лбу, и мы притихли. Кожа на первый взгляд была обычной, но от звука мурашки забегали по спине. Стало так тихо, что слабый всплеск волны за открытым иллюминатором был набатом.

- Это мне чем-то напоминает звук, которым Кот отогнал собак, когда они гнались за нами на винограднике. Помните?

Взрыв хохота расколол напряженную тишину салона. Нервное напряжение и переживание за очередную беду Ленона выплеснулось в какой-то истерический смех. А история была действительно забавной. По осени мы совершали набеги не только на огороды, но и на виноградники. Говорить о вымытых овощах и фруктах или мытье рук перед едой было просто смешным в то время. Единственным слабым звеном в нашей компании, был Кот – его желудок был избалован домашней пищей и не поддавался тренировке в полевых условиях. Мы частенько становились жертвой его организма, отравленного каким-нибудь микробом, мирно гревшимся под солнцем на помидоре. Любой из нас и не заметил бы этого, но только не Кот. В тот памятный день мы наслаждались изысканными сортами винограда Каберне, как вдруг появились объездчики с собаками. Бежать пришлось быстро и долго. Бег с препятствиями окончательно вывел из равновесия желудок Кота. Когда собаки настигали нас, он неудачно зацепился за натянутые проволоки, поддерживающие виноградную лозу, и с размаху шлепнулся перед самым носом преследователей. При этом раздался звук, напоминающий треск рвущейся материи, а запах всех просто поразил. Собаки остановились и стали отфыркиваться, потом заскулили, поджали хвосты и пошли прочь. Думаю, после этого они ни один след брать не смогли.

Эта история давно обросла всякими немыслимыми подробностями и появлялась на свет как анекдот с огромной бородой, но сейчас, она напомнила нам о тех светлых днях, когда всё у нас еще было впереди и мы могли отдаваться безудержному смеху до коликов, до икоты, до хрипоты и кататься по полу, держась за животы. Мы вновь были командой из далекого детства, мы были частью огромной сильной страны. Мы по-прежнему были вместе.