Жгучая боль скрючила кисть правой руки. Доктор отложил шариковую ручку. Профпатология: писчий спазм. Интересно: если все, написанное за двадцать лет работы врачом, вытянуть в одну цепочку – дотянет до луны, или нет?

-Что, опять? – Сочувственно спросил СанСаныч.

Доктор кивнул.

СанСаныч порылся в выдвижном ящичке. Нашел канцелярскую скрепку и разогнул ее.

- Давай, помогу…

Доктор закатал рукав халата. СанСаныч нашел на предплечье Доктора ему одному известную точку, надавил на нее кончиком скрепки.

Предплечье, а затем и кисть стали наполняться приятным, расслабляющим теплом.

- В парке Чаир распускаются розы… - нараспев бормотал СанСаныч. Выпрямленная скрепка в его пальцах исполняла замысловатый танец: то стремительно вращаясь, то утопая в коже, то подпрыгивая над ней.

- Полегчало?

- Да… Спасибо…

- Саныч, - Кешка, молодой интерн, с интересом наблюдал за манипуляцией, - я, в натуре, не врубаюсь, чего ты тут киснешь?! С твоими талантами капусту можно мешками рубить!

- Молодой человек, - невозмутимо ответил СанСаныч, - я в свое время столько капусты нарубил… Во!

Он провел пальцем по горлу.

Кешкины глаза округлились.

Доктор едва сдерживал смех.

- Наша больница шефствовала над колхозом «Заветы Ильича». – СанСаныч перекладывал бумаги на столе. – Летом прополка, осенью уборка…

Кешка проглотил слюну вместе со жвачкой, испугался и закашлялся.

Доктор поднялся из-за своего стола, подошел к кушетке, на которой корчился интерн, и постучал его по спине.

- Спасибо… - прохрипел Кеша.

В ординаторскую постучали.

- Войдите! – СанСаныч занял место за своим столом.

Вошел мужчина лет сорока в застиранном больничном халате.

- Иван Сергеевич! – С несвойственной ему суровостью произнес СанСаныч. - Ваши анализы нормализовались. Дальнейшей необходимости в стационарном лечении нет.

Больной согласно кивнул.

- Когда меня выпишут?

- На среду.

- Можно идти?

- Да, идите… - кивнул СанСаныч.

Больной медленно повернулся и вышел. По лицу, по тяжелому дыханию, по походке и сотням других, только опытному глазу известных примет, Доктор понял, что пациент далеко не здоров. Он вопросительно посмотрел на СанСаныча.

Тот явно нервничал.

- Б… жизнь! – СанСаныч со злостью хлопнул выдвинутым ящичком. – Мне главврач за него втык сделал. Устроил, мол, хоспис.

- Онкология?

- Анемия… Случай запущенный. Отправляли его в областную больницу. Переливания, капельницы, все такое… А что толку…

- Ну и правильно главный говорит! – Вмешался Кешка. – Здесь не богадельня. И так таблетки поштучно считаем. За каждую ампулу отчитываемся.

СанСаныч сделал вид, что не услышал.

- Он бывший военный. Несколько месяцев в Чернобыле. Там уже почувствовал себя неважно. Через три года списали по болезни. Однако причинной связи с Чернобылем не установили. А он… Как тебе сказать?.. Из законопослушных. Сказали: иди и грудью закрой – пошел и закрыл. Сказали: твоя болезнь с облучением не связана – значит, не связана.

- На лапу надо было дать кому нужно! – Вставил Кешка.

СанСаныч вздохнул.

- Жена его бросила… Сын тоже не появляется. Живет один в глухой деревне. В родительском доме. Три бабки осталось на всю деревню, да полдеда. Пытался обращаться за помощью к чиновникам. Ответ один: мы тебя туда не посылали. Б… жизнь!

Доктор хорошо знал СанСаныча – если ругается, значит, задело его за живое.

- На пересадку костного мозга у них, видите ли, денег нет. Сами, мол, платите… Сволочи!

- Сколько ему осталось?

- Месяца три, в лучшем случае…

СанСаныч отвернулся к окну и замолчал.

 

 

В тот день Доктор дежурил. Вечером, проходя по коридору, он увидел этого пациента сидящим на задрипанном табурете, спиной к окну. В руке у него была замусоленная книжка из больничной библиотеки.

Мягкие, славянские черты лица. Немного полные, чувствительные, обесцвеченные малокровием губы. В уголках рта глубокие морщины. Карие глаза смотрели на Доктора с располагающей к себе, безмятежной добротой.

- А ведь он наверняка догадывается… - подумал Доктор. От тоски защемило сердце. Согнутая фигурка среди огромного пустого коридора – будто символ одиночества. Наверное это очень страшно: ждать своего близкого конца одному. Преданному близкими, брошенному теми, для кого жил, для кого нес нелегкое бремя военной службы.

Душа встрепенулась в спонтанном порыве хоть как-то помочь. Сказать бы что-нибудь ободряющее, доброе. Но Доктор не умел говорить добрые, ободряющие слова. Вернее - отвык.

- Что читаем?

- Чехова… - улыбнулся больной, он явно был рад, что с ним кто-то заговорил.

- Я люблю Чехова … - задумчиво промямлил доктор. В этот момент ему в голову пришла идея. В ординаторской, в его столе, лежала книга доктора Моуди, о жизни после смерти. Черт его знает – есть жизнь после смерти, или нет – но такая книжка может помочь. Человек стоит на краю бездны, и за этим краем черная, безмолвная пустота. Может быть что-нибудь страшнее ожидания этой пустоты? Верить в бога и потусторонний мир нас не научили, а в этой книге американский врач пытается с научной точки зрения доказать, что смерти нет. Сам Доктор воспринял идеи Моуди скептически, но в данный момент важно не это. Важно то, что можно подарить надежду этому симпатичному, но очень несчастному человеку.

- Я сейчас приду! – Засуетился Доктор. – Я принесу Вам очень интересную книгу.

 

Когда Доктор возвращался из ординаторской, больной встретил его стоя. Капельки пота выдавали трагическую слабость измотанного болезнью организма.

- Иван Сергеевич! – Укорил его Доктор, протягивая книгу, – не такая я важная персона, что бы приветствовать меня по этикету. Поскольку Вас завтра выписывают, заберите ее с собой. Вернете, когда будет время.

-Большое Вам спасибо! – по-детски доброй улыбкой ответил больной, - Вы не беспокойтесь, я очень аккуратно обращаюсь с книгами.

 

В этот вечер Доктор почувствовал какое-то душевное облегчение. Хоть что-то, пускай мелочь, но сумел сделать для хорошего человека. Поведение Ивана Сергеевича вызывало у Доктора уважение, смешанное с восхищением. Тот не ныл, не приставал к врачам с жалобными расспросами, не закатывал истерик. Не винил в своей судьбе докторов, государство и еще бог знает кого. Не ожесточился и не замкнулся в себе, как это часто бывает. Кто не понимает – пусть попробует быть добрым и приветливым на самом пороге смерти.

 

 

Прошло около месяца. Доктор часто вспоминал Ивана Сергеевича и внутренне желал ему чуда: желал выздоровления. Однажды он напомнил о нем СанСанычу.

-Иван Сергеевич? Еще бы не помнить! Жалко мужика. Помер он… Где-то через неделю после выписки.

- Где его похоронили?

- В Стешково.

Доктор молча вышел из помещения. Проклятая работа! Боль и смерть. Боль… и снова смерть.

Кипит человеческий муравейник. Суетится, пыжится. Шумит и мелькает. По краям его падает без перерыва отработанный, омертвевший шлак. Сметается ветром и сыпется снова. И то, что пока еще не стало шлаком, трубит о победах разума, радуется и веселится. Очевидно и бессмысленно.

 

 

Когда-то Стешково было большой, многолюдной деревней. Еще не до конца рассыпались старые, заброшенные дома, вытянувшиеся двумя широкими улицами вдоль заливной поймы маленькой, едва живой речушки. Но бурьян, разросшийся там, где должна быть дорога, свидетельствовал об окончательной кончине.

Мрачная тишина угнетала. Не было видно ни людей, ни животных. Не лаяли собаки. Только где-то далеко, на полях, рокотал трактор.

В полукилометре за околицей – погост. Заброшенное, заросшее березняком деревенское кладбище.

Нужную могилу Доктор нашел быстро: без оградки, с наспех сколоченным из полугнилых досок крестом, это была единственная свежая могила.

Присев на поваленную ветром березу, Доктор достал из кармана чекушку.

Надо было что-то сказать, а говорить не хотелось.

- Прости, друг… -Доктор сделал глоток, остальное вылил на холмик.

На душе у него было скверно. В который раз в голове навязчиво всплывала одна и та же картина: добрые, открытые глаза, а в них отблеск наступающей смерти. Бессилие и одиночество.

Почему… Почему я не помог ему? А ведь мог. Все, что ему было нужно – это участие. Он как ребенок радовался любому слову, обращенному к нему, любому жесту. А я поступил как последний трус. Откупился книгой. Побоялся нарушить свой драгоценный покой. Пожалел слов, пожалел своего времени… А на черта мне это время?! Что оно мне дало?

С трудом, словно на плечи давили тонны груза, Доктор встал. Неподалеку, настороженно застыв, отчаянно вилял хвостом бездомный пес. Доктор развернул газету, достал слежавшийся бутерброд и положил на землю. Дождавшись, когда человек отойдет, собака подскочила к угощению и мигом его проглотила.

 

Доктор шел сквозь мертвую деревню. Высокая трава хлестала по ногам. Но он не чувствовал этого. Он был занят своими мыслями. А вокруг увивался, с надеждой заглядывая в глаза, обвешанный репейником пес.