Владимир уверенно шел по усыпанной листьями аллее парка. Именно Владимир, а не Вовчик, как называет его бабушка-теща и не Вава, как любит называть бабушка-свекровь.

Владимиром называл его отец, когда они вместе гуляли по этому парку , или когда, убежав от всех этих сюсюкающих любящих женщин, они стреляли в тире на набережной и пили пиво с солеными сушками в баре за углом, около булочной. Собственно пил в основном папа, а Владимиру покупался томатный сок в большом граненом стакане.

 

Отец был большим и веселым, у него были сильные руки и густой низкий голос. Он никогда не целовал сына, но он крепко сжимал его руку, приветствуя, и не допускал никаких «телячих нежностей». Собственно почему был? Он есть, он живет где-то далеко в Америке, и у него теперь другая семья.

 

Владимир никак не мог себе представить своего папу чьим-то чужим мужем и отцом. Он так же гуляет в парке со своим новым сыном, который и не его вовсе, а сын чужой для Володи женщины? Он так же громко фыркает и плещется по утрам в ванне, готовит взбитую яишницу и поет вечерами под гитару своего любимого Митяева?

И он все тот же папа, только где-то там, далеко-далеко?

 

Бабушка –свекровь (так называли в семье папину маму) приносит Володе папины письма и подарки, а бабушка-теща (соответственно мамина мама) старательно прячет их в старую энциклопедию от мамы и внука, но Володя знает этот тайник и часто перечитывает письма в своей комнате.

Он трогает гладкие листы, всматривается в черные закорючки букв и пытается представить, как папа сидит за столом у окна, а за окном – океан, а на столе – фотография сына, и он смотрит на фотографию и пишет «Здравствуй, сын...»

 

Володя уже давным-давно взрослый человек, у него много дел, он тоже каждое утро долго умывается, фыркая и расплескивая воду в ванной, как папа. Он зачесывает волосы назад и щурит глаза – как папа. Один раз Владимир даже попробовал раскурить папину трубку, но мама увидела, отобрала и долго плакала потом на кухне.

 

Володя, как и папа, не любит женских слез. Он подходит к маме и тихо, молча гладит ее по спине. Слов у него нет, он молчун и бука, как говорит бабушка-теща. Но он может стоять рядом с мамой, и она успокаивается и кладет усталую голову прямо в его ладони.

 

Сегодня его достали все. Его достала эта надоедливая опека и сюсюканье, он устал от печальных глаз мамы, от их с бабушкой бесконечных разговоров - громким шепотом на кухне, от обидных слов про отца и ту женщину, с которой он живет в далекой Америке.

 

Володя тихо вышел в коридор, надел старую папину зимнюю куртку (она еще пахла его одеколоном и табаком), теплые ботинки, замотал шарф, надвинул на глаза папину шляпу и ушел в парк. Он шел, шурша листьями, и родной запах шел рядом. И казалось, что они опять идут вместе по парку, и отец сейчас сожмет его руку и скажет: «Все будет хорошо, сын!»

 

Мама и бабушка обсуждали сегодня на кухне очередной приезд отца. Бабушка кричала шепотом, что ему не место в их доме, что мальчик только-только стал привыкать к жизни без него (что за нелепость? Как можно привыкнуть к жизни без отца?), что обойдутся они без его подарков. А мама тихо возражала, плакала и все время повторяла, что он какой-никакой, а отец Вавочки.

 

Бред! Во-первых – он никакой не Вавочка, а Владимир, во-вторых – не мальчик, а взрослый мужчина, и это доказывает многое: он самостоятелен, он не выносит женских слез и истерик, и он может сам за себя постоять! И папа ни какой-никакой, а просто – папа!

Аллея незаметно кончилась, и Володя оказался на берегу реки. Здесь они когда-то кидали камушки и отец учил его, маленького, «печь блинчики».

Володя поднял плоский камень и кинул в воду . Раз, два,... У отца получалось пять-шесть раз. Владимир оглянулся вокруг – никого. Он сел на мокрую гальку и горько заплакал. Никто не видел его слез, никто не мог застать его здесь, в его слабости и горе.

 

Кутаясь в папину куртку, Володя незаметно для себя, уснул.

Ему снился берег океана. Высокие дома, папа, который кидал камушки, и они убегали так далеко к горизонту, что Володя сбивался и переставал считать «блинчики».

 

Потом отец целовал его , неумело тыкаясь ему в щеки и глаза холодными мокрыми губами и что-то кричал. Или это лаяла собака? Большая белая собака, которую он завел себе там, в далекой и чужой Америке.

 

Володя не почувствовал, как кто-то большой и сильный вдруг поднял его на руки и понес.

Он проснулся уже у себя дома, на диване, проснулся от негромкого разговора на кухне и никак не мог поверить тому, что слышал голос отца.

Володе казалось, что все это происходит во сне, и он лежал тихо и очень боялся проснуться.

 

Но это был не сон: он чувствовал запах борща, слышал папин гулкий бас , всхлипывания бабушки-тещи и звенящий мамин голос, -

- Ты не представляешь, как я испугалась! Он ушел совсем не заметно! И невероятно совершенно - как он открыл дверь, как смог дотянуться до твоей куртки на вешалке?

- Если бы не сосед – Иван Петрович...

Продолжила бабушка . Она поведала, не переставая всхлипывать, что сосед выгуливал свою собаку, что увидел кучку одежды на берегу, а в ней - спящего мальчика. Собака узнала мальчугана, тыкалась носом, лаяла, но Вовчик так и не проснулся.

Потом опять вступала мама, она говорила, что, в пять лет, малыш еще совсем не осознает куда он идет, и что они могли запросто потерять его. Володю это даже рассмешило немножко: как это он не осознает куда идет, маленький он что ли?

 

Папа успокаивал их, говорил, что больше никогда никуда не уйдет. Что теперь все-все будет просто замечательно. И в мамином голосе зазвучал смех, а Володя уже и забыл, что у мамы вот такой голос – со звенящими смешинками. Он забыл, потому что такой голос был у нее только тогда, когда папа был рядом.

 

Потом отец тихо подошел к Володе, накрыл его руку своей большой ладонью и сказал,-

- Все будет хорошо, сын, я с тобой.

 

И Володя улыбнулся, и поверил сразу. Он вздохнул, уткнулся носом в теплые руки отца и снова уснул. Уснул счастливо и безмятежно, как маленький...