И. Багдониене

Антитеза «Вавилон - Иерусалим» в романе Д. Мережковского «Петр и Алексей»

 

Роман Д.Мережковского «Антихрист» («Петр и Алексей») вне всякого сомнения может быть назван апофеозом апокалиптических произведений писателя, посвященных судьбам России.

И хотя спорной является не только историческая достоверность описываемых событий, но и художественный прием гиперболизации, примененный автором в создании образа Петра-Антихриста, мы можем говорить о несомненной ценности данного произведения с позиции апокалиптического жанра, об осознанной кумулятивности его элементов с целью создания исключительного для этой тематической категории художественного пространства.

Произведение содержит в себе широкий спектр тем, которые, однако, подчинены одной общей тенденции: все они в той или иной степени отражают извечную борьбу добра со злом, Христа с Антихристом. Одним из вариантов отражения данного тематического уклона является многоуровневая антитеза Вавилон – Иерусалим. Примечательно, что в данном контексте Мережковский создает собственную, синтетическую и схематическую реальность, в искусственное пространство которой он помещает не только плоды собственной фантазии, но и вечные образы, стараясь в некоторой степени принять на себя роль кукловода, переигрывающего уже свершившиеся события, и тем самым преподнести читателю новую интерпретацию устоявшихся постулатов – трактовку сквозь призму суррогатной символизации и нарочитой демократичности повествования.

Вольная авторская интерепретация знакомой исторической фигуры Петра 1 может быть оправдана только тем, что в процессе создания романа Мережковский ставил себе целью с помощью социально-психологического конфликта вывести некую формулу русской действительности, определить духовную стезю России и то, кем все-таки она была ведома на протяжении всей своей истории – десницей Христа или Антихриста.

Следует также обратить внимание на то, что практически во всех рассматриваемых нами романах рефреном повторяется фраза «Несть бо власть аще не от Бога». Мережковский категорически не приемлет устоявшееся веками понятие «помазанника божия», признавая его условность и традиционализм. В романе «Петр и Алексей» он явственно показывает пагубные последствия бесконтрольной власти, оправдывающейся Св.Писанием. Но здесь следует также отдать должное фантазии писателя, которую, как уже упоминалось, он ставит во главу угла в творческом процессе.

Мистицизм русской души, извечная «юродивость» русских староверов и раскольников воплощается у Мережковского в мощную духовную силу, готовящуюся противостоять Антихристу и, подобно первым христианам, принять мучения во имя веры.

«Но весьма сердце болит, видя опустошение Нового Иерусалима и люд в бедах язвлен нестерпимыми язвами!»

Все же сие, - говорилось в заключение, - творят нам за имя Господа нашего Иисуса Христа. О, таинственные мученики, не ужасайтесь и не отчаивайтесь, станьте добрее и оружием Креста вооружитесь на силу антихристову! Потерпите Господа ради, мало еще потерпите! Не оставит нас Христос, Ему же слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь!»

В этих словах подьячего Лариона Докукина проступает идея о мессианстве России, о дарованном свыше знании о пришествии Антихриста и последних днях, хотя наряду с этим Мережковский вкладывает в уста царевича Алексея цитату из Библии о том, что «ни Сын, ни ангелы не ведают», когда это случится». [1;321]

Важным вопросом в аспекте апокалиптического жанра остается тема Петербурга в романе. Петр видит в северной столице новый Иерусалим, «Парадиз», раскольники же – Вавилон. Примечательно, что как и в романе «Александр 1», в сюжет «Петра и Алексея» Мережковский вводит картину малого апокалипсиса. Разрушительное наводнение, как образ очищающего ветхозаветного потопа, выглядит грозным знамением. Следует подробнее остановиться на символе воды в произведении, с которым автор намеренно ассоциирует образ Петра Великого. В Апокалипсисе море, помимо вечности, символизирует смерть и ад, а апокалиптический Зверь появляется из моря. Таким образом, мы приходим к выводу, что этот символ может сопутствовать образу Антихриста и являться его атрибутом, а наводнение 1715 года, в свою очередь, предварять его царство.

«Петр во всех взорах читал тот древний страх воды, с которым тщетно боролся всю жизнь: «жди горя с моря, беды от воды; где вода, там беда; и царь воды не уймет». [1;319]

Антихрист не мог страшиться собственной стихии. Мережковский намеренно подчеркивает привязанность царя Петра к морю, его единение с ним.

Вышеприведенная фраза, встречающаяся как в романе «Петр и Алексей», так и в трилогии «Царство Зверя» - «несть бо власть аще не от Бога» - в глазах читателя освобождает Петра Великого и других русских самодержцев от ореола помазанников божиих, и тем самым приоткрывает скрытое под маской монарха лицо Антихриста.

Одной из таких масок является, по мнению автора, религиозность Петра, который правит «во имя Божие».

«Из писаний святых отцов мы знаем, что антихрист зверь будет подделываться под Христа и особенно в начале своего правления. Это подделывание будет отражаться и в его имени. Само имя Иисуса Христа будет для него несносно, ненавистно и мучительно. Вот почему он будет всячески избегать малейшего его упоминания». [2;57]

Следует вспомнить также, что в оригинальном тексте Апокалипсиса св.ап. Иоанна упоминается, что власть Зверю дана Драконом, т.е. сатаной, и ничего не говорится, о том, что зверь действует, прикрываясь божественными истинами.

Однако в связи со всем вышесказанным можно провести параллель с евангельскими текстами, где Христос предостерегает учеников от лжехристов и лжепророков, которые явят великие знамения и многих прельстят.

Великим знамением царя-лжепророка было возрождение России, а его Вавилоном, прельстившим многих - город на водах, названный именем апостола Петра.

Примечательно, что в данном произведении также присутствует столь характерная для творчества Мережковского «теория равновесия». В начале повествования автор как бы уравнивает «маски» Христа и Антихриста, миражи Иерусалима и Вавилона, идеалы Петра и Алексея с тем, чтобы расставить приоритеты в финале.

В картинах самосожжения староверов и ужасах сектантства автор демонстрирует читателю несостоятельность поборников «Руси изначальной» так же, как бесславность и бесполезность жертвы Алексея для судеб России. Старообрядческая псевдорелигиозность оборачивается кровавой оргией, малым апокалипсисом в масштабе общины, падает маска беззащитной юродивости и за ней, вместо кроткой улыбки Христа, мы снова видим оскал Антихриста.

Староверы, провозгласившие себя спасителями Государства Российского, перешагивают едва ощутимую порой грань между добром и злом и в своих кровавых жертвоприношениях уподобляются язычникам. Кредо их веры представляет собой искаженный до неузнаваемости догмат ортодоксального христианства.

Тема самоссожжения староверов теснее связана с библейскими метонимиями, чем это может показаться на первый взгляд. Повествование об адептах уходящих религиозных традиций почти вписывается в жанр параболы, столь характерный для начала ХХ столетия. Характерна также притчевая текстовая форма, нарочитая простота повествования, частые параллели с текстом св.Писания. Староверы, смотрящиеся в кривое зеркало собственных аллюзий, утрачивают ощущение грани между священным пламенем и адским пеклом.

«Красная смерть», очистительный огонь – этот символ у Мережковского приобретает значение того самого духовного катарсиса, который неизбежно присутствует в финале его романов. Однако спорность «священности» этого пламени становится очевидной, если рассмотреть данный символ в контексте Библии и даже зороастрических верований.

Огонь как атрибут жертвоприношения Единому Богу, упоминается еще на страницах книги Бытия. Далее мы встечаем рассказ об огне, сходящем с неба при освящении храма, – огне, демонстрирующем божье благоволение, как и в новозаветном повествовании о Сошествии св.Духа на апостолов. Однако в текстах Св.Писания, наряду с символом огня позитивной смысловой наполненности, мы встречаем мрачные аналогии пламени с геенной огненной, вечным огнем, адом. Так, например, в ветхозаветной книге Исайи мы находим упоминание об «огне пожирающем».

Геенной же изначально называлась долина около Иерусалима, где древние цари-вероотступники совершали ритуальные жертвоприношения младенцев в честь языческих богов. Впоследствии это место превратилось в свалку, где постоянно поддерживался огонь. Геенна огненная в иудейской символьной терминологии означала ад.

В Откровении св. Иоанна, к реминисценциям из которого Мережковский тяготеет более всего, мы можем встретить аналогичные символы:

 

14 «И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это смерть вторая.

15 И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное».

Огонь, единственно как символ божественной сущности, праведности и источник жизни мы встечаем только в зороастризме или маздаяснийской религии, названной так по имени верховного божества – Ахура-Мазды. Огню отводится первое место в списке семи благих творений божества; небесное происхождение огня не подвергается сомнению.

«Стены дрожали. Свечи падали, но все мимо желоба с порохом. Тогда, по знаку старца, Кирюха схватил пук свечей, горевших перед иконой Божьей Матери, бросил прямо в порох и отскочил. Порох взорвало. Поджога вспыхнула. Огненные волны разлились по стенам и стропилам. Густой, сперва белый, потом черный дым наполнил часовню. Пламя задыхалось, гасло в нем; только длинные красные языки выбивались из дыма, свистя и шипя, как змеиные жала – то тянулись к людям и лизали их, то отпрядывали, словно играя.

Послышались неистовые вопли. И сквозь вопли горящих, сквозь грохот огня звучала песнь торжествующей радости:

- Се, Жених грядет в полунощи. (...)

Старец схватил новорожденную, перекрестил: «Во имя Отца, Сына и Духа Святаго!» - и бросил в огонь – первую жертву.

Иванушка-дурачок протянул руки к огню, как будто встречая грядущего Господа, которого ждал всю жизнь.

На Киликее кликуше рубаха затлела и волосы вспыхнули, окружая голову ей огненным венцом; а она, не чувствуя боли, окаменела, с широко раскрытыми глазами, как будто видела в огне великий Град, святой Иерусалим, сходящий с неба. (...)

Мережковский также вводит в произведения метонимии, касающиеся истинности и ложности явлений: первая метонимия касается лже-младенца Христа, вторая затрагивает тему лже-Девы Марии и несет важную смысловую нагрузку.

«Россию (как и мир) спасет Мать» - этот мотив в разных вариациях обыгрывается у Мережковского в романах «14 декабря» и «Рождение богов» («Туттанкамон на Крите»), относящихся к его поздней апокалиптике. В «Петре и Алексее» автор сознательно подводит читателя к восприятию образа Истинной Матери; подводит, используя прием ложного впечатления.

Красивейшая женщина, одетая в черно-белые одежды (символы греха и добродетели), Матушка, которую встречает Тихон на собрании псевдохристианской общины, крестит его во имя Отца, и Сына и Святого Духа. Но после происходит невиданное святотатство – красавица, которую присутствующие величают «Царицей Небесной», распахивает на себе одежды, подставляя устам ошеломленного Тихона точеное тело, от которого веет страшным зловонием.

«Верховная жрица» староверов, «земля-Мати сырая», оказывается не Пречистой Девой, а Вавилонской блудницей.

«1 И пришел один из семи Ангелов, имеющих семь чаш, и, говоря со мною, сказал мне: подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящею на водах многих;

2 с нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле.

3 И повел меня в духе в пустыню; и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.

4 И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее;

5 и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным.

6 Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и видя ее, дивился удивлением великим.» [3; 17;1-6.]

Примечателен также тот факт, что в Апокалипсисе Св. Иоанна действительно присутствуют оба женских образа – как Причистой Девы, так и Великой Блудницы. Вышеприведенная цитата из библейского текста свидетельствует о внешнем могуществе лже-жены, облеченной властью (которую символизирует багряница), и соблазняющей верующих («вином ее блудодеяния упивались живущие на земле»).

И хотя в каноническом толковании Откровения данный образ-символ подразумевает Римскую Империю и в частности императора Нерона, в романе Мережковского он дан как четкий антипод истины, грядущей Непорочной Девы, рождающей Бога.

«1 И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд.

2 Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения.» [3; 12;1,2]

Таким образом, Вавилонская Блудница и Непорочная Дева присутствуют, равно как и в тексте Иоаннова Откровения, в романе Мережковского «Петр и Алексей». Более того, эти две персонификации добра и зла, Вавилона и Иерусалима имеют, по Мережковскому, мистическое значение для грядущего духовного спасения России, для превращения ее в тот самый новозаветный «град, сходящий с небес». Так называемая «теория равновесия», то есть уравнивания сил добра и зла, - это творческий прием, зачастую необходимый лишь для того, чтобы художественно оттенить конечную победу светлого начала.

«Проведя» читателя сквозь галерею устрашающих праапокалиптических образов, в кульминации романа «Петр и Алексей» Дмитрий Мережковский выводит следующий тезис: «Антихриста победит Христос». [1;742]

 

Литература

1. Мережковский Д. Собр. соч. в 4 т., М., «Правда», 1990, т. 2

2. о.О. Моленко. Толкование Апокалипсиса Иоанна Богослова, М., 2004

3. Откровение Иоанна Богослова, см. в: Библия, изд. “Жизнь с Богом», Брюссель, 1989

 

И. Багдониене. Антитеза «Вавилон – Иерусалим» в романе Мережковского «Петр и Алексей».

 

Резюме

Данная работа представляет собой поэтапный анализ многоуровневой антитезы «Вавилон – Иерусалим», играющей важную роль во всем творчестве Дмитрия Мережковского. В романе «Петр и Алексей» проблематика этой художественно-философской антиномии выдвигается на первый план, благодаря системе образов и построению фабулы, тематически восходящим к тексту Откровения св. ап. Иоанна.

Антитеза представлена на примере образов Петра Великого и царевича Алексея, конфликт между которыми является у Мережковского зеркальным отражением противостояния православного догмата и учения староверов. Сюжетная канва, являющаяся, по сути, мотивом поиска истинной Церкви, некоего Небесного Иерусалима, дублирует многие другие прозаические произведения Мережковского, написанные в апокалиптическом жанре.

Автор уделяет особое внимание финальному катарсису произведения; тезис «Антихриста победит Христос» в различных вариациях обыгрывается во всем его прозаическом наследии.

 

 

I. Bagdoniene. The antithesis “Babylon – Jerusalem” in D. Merezhkovski’s novel “Piotr and Alexey”.

 

Summary

This literary work is a stage-by-stage analysis of multilevel antithesis “Babylon – Jerusalem”, which plays an important role in whole D. Merezhkovski’s creativity. In novel “Piotr and Alexey” the problems of these artistic-philosophic antinomy is on first place thanks to images system and plot’s structure, thematically dating from the text of st. John’s Apocalypse.

This antithesis is presented on example of Piotr 1 and prince Alexey’s images, whose conflict is, by Merezhkovski’s mind, a reverberation of confrontation between the Orthodox dogma and Old Believers doctrine. The story line footing, which is a motive of True Church’s search, heavenly Jerusalem”, duplicates many other prosaic works of Merezhkovski, created in apocalypse genre.

Author pays a special attention to final catharsis in novel; a thesis “Antichrist will be beaten by Christ” has being played up in different variants in whole his prosaic heritage.