Мыльная опера

Рассказ из сборника «Записки гарнизонной дамы»

 

Л. Вельговольская

 

 

«Родриго, любимый, ты нашел меня! Я знала и верила тебе!» - Эрика перевернула последнюю страницу толстого романа, высморкалась в измочаленный носовой платок и глубоко, облегченно вздохнула. Слезы, радостные и чистые, продолжали катиться по щекам. Сквозь их пелену она задумчиво посмотрела на дышащего рядом мужа Василия. Его одеяло сбилось в сторону, и Эрика скользнула взглядом по длинному худощавому телу. Ну, мужчина... Ну, спит... и слава богу, небось набегался за день. Конечно, не Родриго. И даже не «настоящий полковник», а всего лишь капитан. И челюсть, конечно, не квадратная, особенно сейчас, когда рот распахнут всем ветрам и оттуда несется такой знакомый бодрящий храп. А все остальное, как будто, на месте: плечи там, талия... К сожалению, не Торс с большой буквы, но и не клизма какая-нибудь. Не хуже, чем у других.

Интересно, а почему в романах не описывается мужской храп? Ни грозно вскипающий на каждом вздохе, ни переливчатый с легким присвистом на выдохе, ни равномерно похрюкивающий. Наверное, в те благородные времена храп еще не был «болезнью века».

Эрика уже подзабыла, когда в последний раз ей хотелось разбудить мужа, прижаться к его теплому телу, переплестись ногами и забыться в страстном объятии. Нельзя сказать, что этого не было никогда. Нет, временами между ними вспыхивала какая-то игривость, какая-то бледно мерцающая искра как напоминание о том, что в сорок лет еще рано думать об уходе на сексуальную пенсию. Но, как выражалась всезнающая Наташа, «в браке нет стимула».

- Вот представь, - вопрошала она, - наденешь ты на себя черные кружевные чулки с подвязками и прозрачный пеньюар. О чем спросит Василий?

- Сколько стоит?

- Точно. А когда ты ответишь?...

- Он скажет, что за эти деньги можно было бы Ксюхе купить две пары кроссовок на рынке. Только я этого и бесплатно не надену, потому что он испугается и умрет.

- Чего испугается?! Ты ж у нас писаная красавица!

- Ну, не знаю. Все-таки он замкомандира полка, человек серьезный. А если наши тетки полковые узнают? Они ж меня сожрут!

- Наши полковые ... – Наташа споткнулась на характеристике, - только и ждут, как Ваську захапать, и ради этого напялят на себя, что угодно. Или наоборот.

- Чепуха! У нас и в молодости-то этого не было.

- Вот! – торжественно завершала Наташа. – Потому что еще двадцать лет назад, выходя замуж, мы с тобой знали, что муж – это, в первую очередь, товарищ, а не любовник. Это тот несчастный, которого мы привязываем к себе навек, до гробовой доски. Тот, кто в старости поднесет стакан воды. Хорошо бы без цианистого калия. – Наташа кривила свою хорошенькую рожицу и плевалась.

... Эрика откинула одеяло и на цыпочках прокралась в ванную комнату. Вода предательски грохнула по трубам. Быстро сполоснув лицо, распухшее от слез, она заглянула в детскую, убедилась, что восемнадцатилетнюю дочь Ксению не похитили, а значит, выкупа не потребуют, и поставила чайник на плиту. Похрустывая печеньем на своей маленькой уютной кухне, она вновь переживала перепетии закрученного сюжета, нескромно представляя себя то сиротой-графиней, потерявшей память, то гувернанткой, взятой в плен коварным пиратом, то баронессой, подрабатывающей в борделе. И какие кругом были мужчины! Жестокие, но благородные красавцы, в бархатных одеждах и непременно со шпагой. Один в ее воображении мелькнул даже с перебитой рукой и перевязанным черной повязкой глазом, но все равно – несгибаемый, с печатью благородства на лбу. Уж такой не станет разбрасывать по всему дому грязные носки или протирать очки кухонной тряпкой. Нарисовав последний персонаж, Эрика даже хихикнула и чуть не подавилась печеньем.

Да, бумажным фантазиям всех этих писательниц можно только позавидовать. Умеют они прятаться от тоскливых будней, ничего не скажешь! И других баб по всему миру тянут за собой. Василий считает, что только идиотки могут читать подобную чушь. Не понимает он ничего, а может, просто ревнует...

Втайне от мужа Эрика тоже иногда занималась «легким» жанром. Ей очень хотелось написать свой, русский, роман о какой-нибудь голубоглазой Насте или Алене, которым улыбнулось бы счастье после всяческих жизненных тягот. Временами, заперевшись в своем кабинете с массивной табличкой «Инструктор по воспитательной работе среди семей военнослужащих», она строчила свои рассказики, а потом стыдливо прятала их среди секретных документов Гарнизонного Дома офицеров. На одно не хватало Эрике ни жизненного опыта, ни фантазии – на счастливый финал. Ее героини как бы сами по себе попадали то в вытрезвитель, то в психушку, а в лучшем случае – уезжали неизвестно куда в поисках ускользающего счастья.

Давным давно, еще в дозамужний период, Эрика написала глав пять-шесть задуманного романа, и сюжет неумолимо клонился к благополучной развязке, совсем как у Даниэлы Стил, но тут...

 

2

 

... Эрику командировали на Красную площадь делать репортаж о военном параде в честь Дня Победы. Увешанная двумя устаревшими диктофонами (как практикантке одного из московских радиоканалов ей еще не полагался звукооператор), Эрика наговорила положенные полчаса, от которых после монтажа останется от силы минуты три, записала фон – грохот танков, бронетранспортеров и громогласное «Ура!» - и начала проталкиваться к выходу, как вдруг увидела Его. Он стоял возле гостевых трибун и с легкой ухмылкой поглядывал по сторонам.

- Позвольте представиться? Лейтенант Василий Сванидзе. Я могу дать вам интервью.

«Как он похож на книжного героя! Василий и к тому же Сванидзе, и к тому же, кажется, летчик - взрывоопасная смесь!», – успела подумать Эрика и сразу же заинтересовалась. Она, конечно, сознавала, что не может соперничать со своей любимой Скарлетт, особенно сейчас, когда шею оттягивало пудовое репортерское снаряжение, подмявшее под себя взмокшую от пота блузку и помятый пиджак. Но Василий ничего этого не замечал.

Роман развивался бурно. Василия как отличника боевой подготовки премировали поездкой в Москву всего на три дня, а время неслось стремительно. Сначала Эрика записывала его рассказы о гарнизонной жизни на пленку. Когда пленка закончилась, они, прихватив несколько пузатых бутылок «Токайского», поехали к Васиному однополчанину, тоже «отличнику», заехавшему к чьей-то родственнице. Родственницу звали Апполинария. Родом она была из дальней архангельской деревни и когда говорила, казалось, что буква «о» перекатывалась у нее во рту. Вчетвером они сидели до утра в прокуренной комнате, пили вино и пели песни о суровых красотах Севера, о белых ночах и северном сиянии. Эрика представила Васю в голубой шинели и крутой фуражке среди сугробов, одинокого и замерзающего, и почувствовав, как защемило сердце, поняла, что в ее жизни наступает полоса перемен и подвигов.

Вернувшись, наконец, домой, она достала тетрадку с недописанным романом и перечитала последние строки. Ее героиня, Ксения, дочь русских эмигрантов, только что выпустилась из дорогого закрытого пансиона в швейцарских Альпах и стояла перед вратами в новую жизнь. Но куда вели эти врата не знала пока ни Ксения, ни Эрика. Перед глазами крутился лейтенант то на вороном коне, то в сверкающем самолете-перехватчике, то в виде памятника Неизвестному солдату, и Эрика поняла, что литература может подождать, а Василий – навряд ли.

 

3

 

- Квартир в части нет, - отрезал усатый капитан, председатель жилищной комиссии полка. – можете жить в офицерской гостинице или поищите комнату в деревне.

- Странно, - удивлялась Эрика, направляясь к офицерскому общежитию. – Я всегда считала, что летчики в армии – белая кость...

- Конечно, какие сомнения, - с загадочной улыбкой поддержал ее молодой муж. – А еще говорят, что у них голубая кровь.

- Что-то он перед тобой не очень расшаркивался. Сам капитан в самолет, видно, ползком влезает – ишь, пузо наел! Наверное, все больше по хозяйственной части?

Они шли по деревянным тротуарам в метр шириной. Блестящие от утреннего мороза доски хрустели и пружинили под ногами. Май был в разгаре, а здесь по обе стороны дорожки высились белоснежные сугробы, наступали припудренные снежком пепельно-синие ели и глушила тишина. Эрика едва переступала по мосткам высокими каблуками, которые то и дело проваливались в щели. Нос ее покраснел, пощипывало щеки, изо рта клубился пар. «Север! – размечталась про себя она. – Как здесь, наверное, хорошо пишется! Я закончу свой роман и стану известной...».

Задумавшись, она уткнулась лицом в шинель остановившегося мужа, каблуки предательски разъехались в стороны и Эрика едва не села на «шпагат».

- Знаешь, за что я полюбил тебя? – неожиданно спросил Василий, помогая принять вертикальное положение и отрясая снег.

- Скажи! – потребовала Эрика, приготовившись услышать объяснение в любви.

- За твое богатое воображение. Я ведь никогда не говорил тебе, что я летчик. Это ты сама почему-то решила. Конечно, я догадывался, что ты думаешь ... но ты не сможешь обвинить меня в хитрости или обмане, потому что ...

- Не ври! А форма? Документы? Кто же ты такой?! – Взгляд Эрики затуманился. Она представила себя в роли Эркюля Пуаро и агента ФБР одновременно.

- Я всего лишь технарь, техник самолета. Я предпочитаю ездить поездом, так как боюсь высоты. А еще у меня близорукость, - и он достал из кармана очки с толстыми стеклами.

Василий, пытаясь улыбнуться, неловко топтался в тонких парадных ботинках. «Закопать его в снегу или помиловать? – между тем размышляла Эрика, нахмурив выщипанные в изящную линию брови. – Вот что бывает, когда выходишь замуж через три дня после знакомства: соблазнили, похитили, спрятали в лесу! Не жизнь, а сплошная «мыльная опера». Московские подружки просто сдохнут от зависти.

- А знаешь, за что я полюбила тебя? – наконец-то спросила она у подмерзающего лейтенанта. – За чувство юмора! – и все-таки столкнула его в сугроб.

 

 

Васина комната в офицерской гостинице представляла собой довольно просторное помещение, оборудованное кроватью, шкафом и столом.

 

- А где ванная и туалет? – поинтересовалась Эрика, наивно оглядывая углы.

- Туалет в коридоре, только без меня туда не ходи. А баня, - Василий подвел жену к окну и ткнул пальцем куда-то вдаль. – Баня во-он там. Ее топят по субботам, а сегодня, если помнишь, понедельник.

- Я знаю, что сегодня понедельник, но это не значит, что я собираюсь ходить грязной еще пять дней. Знаешь, мы об этом не договаривались!

- Мы о многом не договаривались, - успел проговорить Василий, выскакивая в коридор. На фоне его жизнерадостного хохота брошенная вслед подушка хлопнулась в закрытую дверь и грустно осела на пол.

 

Вернулся он с ведром горячей воды и цинковой шайкой подмышкой. Тогда Эрика не подозревала, что мытье в тазу станет довольно регулярным явлением в ее новой жизни.

 

После сытного ужина в офицерской столовой Эрика затопталась возле двери с иссиня-черной буквой «Ж». Буква припадала на левую ногу и угрожающе поблескивала в сумраке коридора.

- Подожди меня здесь, - догадался муж и побежал в комнату. Вскоре он проявился, но уже нагруженный кипой газет и одеялом, перекинутым через плечо. Газеты Вася расстелил на дощатом помосте, в центре которого зияла дыра. Над дырой, как над кратером вулкана, зловеще клубился пар.

- Что это? – запаниковала Эрика.

- Это сооружение у нас называется «скоростной туалет прямого попадания». Я тебе сейчас все объясню, а потом выйду и покараулю снаружи: видишь, наши жеребцы опять щеколду свернули.

Эрика тупо кивала головой, наблюдая, как молодой лейтенант в голубом кителе со сверкающими звездочками на погонах и лихо сдвинутой на затылок фуражке ловко запрыгнул на возвышение, наклонился и прицелился.

- Долго не задерживайся – снизу сильно дует. Одеялом попку прикрой, чтоб не замерзла, а завтра я тебе самый красивый горшок куплю.

 

К вечеру гостиница наполнилась тревожным гомоном: с дежурства возвращались молодые холостяки. Именно они и населяли пятнадцать-двадцать комнат дощатого барака, гордо именуемого «Офицерская гостиница». Проводив мужа на ночную вахту, Эрика попыталась закрыться в комнате, просунув ножку стула в дверную скобу. Но то ли от того, что у нее было мало опыта в построении баррикад, то ли от того, что в дверь постоянно кто-то ломился, стул без конца выпадал, сотрясая железным грохотом все зыбкое здание.

Из коридора неслось беспрерывное хлопанье дверей, звон стаканов и запах кислой капусты и соленых огурцов. В мужской хор время от времени вплетались женские напевы, перескакивающие с истерического хохота на слезливые выяснения отношений. Прямо над собой Эрика вдруг услышала звон разбитого стекла. Вперемежку с осколками в сугроб визгливо выпало женское тело, напутствуемое прощальной фразой «Гуляй, мочалка!». Отчаянно барахтаясь в снегу и мелькая синими рейтузами, «мочалка», наконец, поднялась и тоненьким голоском затянула пьяную песню.

В комнате слева настойчивый баритон чего-то требовал, сопровождая свои претензии отборным матом, а хихикающий громкий шопоток как-то неуверенно отбивался. Потом послышался узнаваемый выстрел шампанского и голоса затихли, зато натужно заскрипела кровать. Справа была наружная стена, пованивающая сыростью и мочой. От нее искодил непрекращающийся шорох, будто елка билась ветками или грубая офицерская шинель терлась об углы.

Охраняя свое жилище от настойчивых гостей, Эрика попробовала отвлечься и поработать над судьбой своих литературных персонажей. С трудом нацарапав с десяток строк с описанием снежных склонов, среди которых легкий поезд мчал Ксению в неизвестную даль, Эрика по-детски всхлипнула, и на страницу брызнули совсем не романтические слезы. Она запрятала тетрадку на самое дно чемодана, забралась прямо в одежде в кровать и, укрывшись с головой, уснула.

 

После нескольких дней тоскливого одиночества Эрика решила бурно включиться в скудную общественную жизнь. В гарнизонном клубе вакансий не оказалось, и московская журналистка направилась в соседний поселок. Он располагался километрах в двух от гарнизона или, как тут выражались, «за лесом». Первым делом Эрика посетила редакцию поселковой газеты «Савинский рабочий», освещавшей трудовые будни и досуг трудящихся известкового комбината и окрестных леспромхозов. Свежая струя столичного оптимизма произвела впечатление на старенького редактора и районный партийный комитет. За Эрику ухватились двумя руками, назначили оклад в девяносто рублей и предоставили небольшую комнату с водопроводом в поселковом «Доме колхозника». Вскоре, нарядившись в телогрейку, валенки с калошами и шапку-ушанку, Эрика делала бравые репортажи из перекошенных коровников, в которых даже в мае солома примерзала к копытам животных, и из сельских клубов, где угрюмая молодежь отплясывала в тулупах кадриль и танго. Она брала интервью у пропитых насквозь передовиков производства и вежливо отказывалась от приглашения «отлить в сугроб» в дальних лесных хозяйствах.

 

 

4

 

Когда пришло время рожать, Василия дома не было. В это время как раз проходили очередные учения, и он практически жил на аэродроме. Эрика с трудом выползла на высокое крыльцо бревенчатой избы с надписью «Дом колхозника», где они с мужем жили в гордом одиночестве вот уже полтора года, и прикинула взглядом растояние до поселковой больницы на дальнем пригорке. «Да, два дня лесом, три дня полем...», - невесело подумалось ей.

Суровое августовское солнце прощально выглядывало из-за туч. Только ленивый мог не заметить прихваченную утренним морозцем буро-зеленую траву и лысеющие с каждым днем деревья. На улице не было ни души – народ заступил на трудовую вахту. Глубоко вдохнув чистый прохладный воздух, Эрика натянула резиновые сапоги, подхватила сумку со сменным бельем и тронулась в путь.

Пожалуй, впервые она пожалела, что не послушалась маминых советов и не поехала рожать в Москву. Или хотя бы в Плесецк, районный центр. Там, по крайней мере, можно было позвонить куда-нибудь, вызвать «Скорую помощь». «Первый раз быстро не рожают, - бормотала Эрика сквозь нарастающую боль и страх. – Наш паровоз, вперед лети... Смело, товарищи в ногу...». Когда впереди показался больничный забор, она поняла, что пора сдаваться, и завопила во весь голос. В навалившемся откуда ни возьмись тумане только успела заметить, как в окнах дрогнули занавески, услышала скрип открывшейся двери и рухнула в пожухлые кусты...

 

Открыв глаза, Эрика увидела рядом знакомое лицо тетки Полины, больничной санитарки.

- Проснулась, девонька? Ну, и ладно. – Тетка Полина, большая ширококостная женщина, подоткнула одеяло и заботливо пощупала у Эрики лоб. – Нехорошо. Офицерская жена, в газете пишешь, а дитя родила чуть не под забором.

Эрика вдруг поняла, что живота у нее больше нет, и задохнулась от ужаса: «Мама говорила, говорила...», - забилось в голове.

- Тихо! Тихо, не трепыхайся, нельзя тебе, - ухватила ее тетка Полина. – У нас младенчики не мрут. Вон она, цела-целехонька, на все четыре кило потянет. Вылитая мартышка!

Эрика посмотрела в угол комнаты на расписную деревянную люльку, в которой посапывал туго спеленатый ребенок. Накатила волна слабости и пронзительного умиления.

- Как назовешь-то?

- Не знаю. Васю подожду. Он, наверное, и не догадывается. Вообще-то, мы мальчика хотели...

- Мальчонке оно, конечно, легче по жизни... Ты поспи еще, давай. На еродром скоро машина пойдет, скажут уж твоему лейтенанту, - пообещала санитарка и погладила Эрику по волосам.

- А где доктор? – чуть слышно прошептала та.

- Нету дохторши, в район вызвали. А рожениц только ты одна и есть на все отделение. Наши-то бабы ужо немолодые, сама знаешь, к родам неспособные. А девки почти што все в Плесецк подрапали. Вот и племяха моя, Тонька, тож поперлась... Шкура у ней горит!

- А кто роды у меня принимал? – нетерпеливо перебила Эрика.

- Кто-кто... Я и принимала. Дело-то немудреное, простое. Не ждать жа. – Санитарка засмущалась и ушла, плотно прикрыв за собой дверь.

Глядя ей вслед, Эрика стала мысленно сочинять письмо маме и подругам. Воображение заработало на полную катушку, и ее поход в родильный дом превратился в веселый приключенческий рассказ. Она придвинула поближе колыбельку с мирно сопящей дочкой и удобней устроилась в постели. Улыбнувшись, Эрика подумала о далекой московской жизни, об интервью с артистами и космонавтами, о театральных премьерах и шумной столичной тусовке. Все казалось таким нереальным, зыбким, как, например, теплая ванна с шипящей ароматной пеной или голубой импортный унитаз в родительской квартире. Не говоря уже о Швейцарских Альпах.

 

За окном посыпался ранний пушистый снег, первый в этом году. Больничная собачонка, забавно подпрыгивая, пыталась ухватить его зубами и заливисто лаяла. Прямо за забором приветливо махал еловыми ветками лес.

- Швейцарские Альпы, - чуть не расхохоталась вдруг Эрика. – Да кто их вообще видел, эти Швейцарские Альпы?! Никто из наших и не выезжал никогда дальше Кавказских гор.

- «Ксения», - прошептала она в сумрак больничной палаты, как бы пробуя имя на слух. Малышка зашевелилась и зачмокала губами.

- Тебе нравится, да? Вот и решили: я назову тебя Ксения, и ты станешь героиней Моего романа. А та, другая, придуманная, пусть посидит пока в своей Швейцарии. До лучших времен.

 

Лариса Вельговольская