НАДПИСЬ НА ТРУБЕ

Гуляя по утрам в парке, я частенько прохожу по тропинке, огибающей забор больницы.

На огромной трубе, проложенной поверху для каких-то технических больничных надобностей, начертано краской из баллончика: «Чебурек – педофил, чебурек – бетлан, чебурек – хуило. LOKO». Надпись исполнена с любовью, с художественными завитушками и заглавными буквами. Сами буквы поражают воображение. Они огромны, видны издалека, особенно в двух последних словах. Кто тот творец, который это придумал и создал? Смотрит ли он с удовлетворением на дело рук своих, возвращаясь из школы, или стыдливо опускает глаза, страдая от несовершенства исполненного? А может он уже изменил свое мнение о неведомом чебуреке и теперь мучится, понимая, что его безумный порыв останется в памяти всех окрестных обитателей, да и самого чебурека… А сам-то чебурек? Что же он? Незаслуженная обида наверняка пронзила трепетное детское сердце и оставила на нем незаживающий рубец. Потом, при пятой отсидке, он будет ворочаться, на шконке, не в силах уснуть, и корить, корить себя за нерасчетливую, доверчивую детскую дружбу.

Прохожих смущает слово «бетлан». Они приостанавливаются и даже, когда на тропе их вдруг оказывается двое, возмущенно поворачиваются друг к другу и переспрашивают не «бедлам» ли это… Но нет… даже предположить невозможно, что неизвестный ваятель ошибся в столь продуманной надписи, допустил обидную описку. Другое он имел ввиду, но про это знает только он сам и еще может быть неведомый чебурек.

А что если посмотреть на факт надписи глубже? Не предупреждение ли это всем нам? Может из последних сил, сжимая в слабеющих руках дефицитный балончик с остатками краски, не пожалел ее для нас неведомый благодетель, нанес последний, меткий удар по своему обидчику, уничтожив того морально, подвергнув остракизму, не позволив продолжить грязное дело. Вывесил цзыбао, берегитесь дескать чебурека, опасен он. Возможно даже не действиями, а своими грязными помыслами засоряет он чистую атмосферу парка, когда стоит в кустах и разглядывает невинных детишек на руках у матерей.

А если шире? В сердцах, в запальчивости, с обидой за любимую проигравшую команду назвал он так кого-то из соперников, счастливых соперников, возможно забивших решающий гол в ворота обожаемого ЛОКО. Тут уж фантазиям нет предела.

Воспаленный мозг начинает метаться в догадках, уж не само ли это ЛОКО сыграло с юным поклонником столь злую шутку? Вдруг это тайное прозвище вратаря или упаси Боже капитана? Или может, судья навеял столь мрачные мысли? Нет, не хочется плохо думать о любимой команде, но аршинные черные буквы заставляют мучиться от предположений, мечтать о реванше и сострадать несчастному живописцу.

Слово «Хуило» расшифровке не подлежит, пусть оно останется на совести автора послания.

Сегодня мы вышли не в срок, непозволительно рано. Привычных лиц не видно, парк враждебен, как чужая территория. Собака бежит впереди, вороны облетают и мостятся под ноги, привычные к подачкам пытаются привлечь внимание, пышная, сырая трава приятно пружинит, а темные очки не выдерживают напора восходящего солнца. Кругом незнакомые, чужие собаки, таящие опасность. Мой пес настороженно оглядывается по сторонам. Вдруг я слышу детский звенящий крик: «Фу, пошел вон, иди сюда, нельзя». Зачем ребенку доверяют собаку, в который раз размышляю я, спеша на голос. Ведь и тот и другой подвергаются огромной опасности, а если собака серьезная, то и окружающие тоже. Взобравшись на холмик, вижу всех действующих лиц. Толстую рыжую собаку видимо чау-чау, самозабвенно валяющуюся в грязной луже, и мальчика лет десяти, размазывающего по лицу слезы. Увидев меня, ребенок воодушевляется и еще быстрее начинает бегать вокруг, размахивая поводком. Собака занята. Видно она ни в грош не ставит маленького хозяина, даже не смотрит в его сторону. Мальчика это задевает, чувствуется, их взаимная неприязнь зашла далеко. Он в бессильном отчаянии кричит, собака делает вид, что не слышит. Я подхожу ближе и вижу, посередине огромной лужи валяется тухлая рыба, которую видимо приволокли с ближайшей помойки вороны. Мальчик вдруг решается. Прыгает в середину лужи, хватает благоухающего пса за ошейник и на отлете волочит по тропинке, приговаривая: «Чебурек проклятый, ненавижу, педик, зараза, не пойду больше с тобой гулять никогда». Я с сочувствием провожаю их глазами, зная, что, напишет мальчик еще что-нибудь на трубе, гнев уляжется, и я еще не раз встречу их в парке, где они будут гулять долгие годы.