Детям, пропавшим без вести

Сын у Алтаевых пропал давно - почти полтора года назад. Но так - "давно" и "почти" - мог сказать следователь, давно кинувший тонкую папку с "висячкой" на нижнюю полку старого советского шкафа, или бабульки, почти всегда сидящие на скамейке перед подъездом.

Для Тимура и Светланы прошло уже 448 дней с того полудня 19 августа 2001 года, когда Мурка пропал...

"Играл во дворе и не вернулся домой Мурат Алтаев, 1996 г.р.. Был одет в синюю футболку с большой белой надписью "Найк", белые шорты и серые кроссовки. Приметы: рост, примерно, 50 см., худощавый, волосы темные короткие, глаза карие. Особые приметы: небольшой свежий ожог на тыльной стороне кисти левой руки (от утюга). Предположительно, мальчика увел мужчина в черном пальто. Всех, что-либо знающих о местонахождении ребенка, просьба позвонить по указанным ниже телефонам или "02".

Каждое утро Тимур начинал с того, что из окна кухни с высоты четвертого этажа окидывал взглядом обычный алматинский двор — то солнечный, то дождливый, то заснеженный. Даже зимой казалось, что вот-вот увидишь малыша, идущего домой по снегу в белых шортах. "Холодно же ему, холодно", - приходила в голову безумная мысль… Таких мыслей было много, и некоторые из них могли преследовать несколько дней.

Света большую часть времени проводила у телефона и выходила из дома только раз в месяц - в редакцию крупной газеты повторять объявление с маленькой фотографией Мурки. Потом в газете ей стали говорить, что все площади заняты под рекламу, извинялись, обещали повторить объявление через месяц, бесплатно, и даже несколько раз, действительно, повторили. Но однажды позвонил некий замредактора (так он представился) и, попросив к трубке "хозяина", деликатно объяснил Тимуру, что эта "тяжелая и не решаемая пока проблема играет в каком-то роде против популярности газеты, взявшей курс с криминала на позитив". При этом он пообещал и дальше ставить "иногда" объявление, но за эти два с половиной месяца оно так и не вышло. Света в другие газеты не пошла. Она вообще больше из дома не выходила.

А Тимур, глянув утром в окно, выходил на еще спящую улицу и бродил по окрестным дворам. Его уже узнавали дворники и собачники. Один из них, с далматинцем на поводке, даже как-то предложил: "Мужик, понимаю, бегать тебе нельзя, а раз ходишь - возьми щенка, все веселее, дешево отдам". Тимур покачал головой…

Потом он шел на работу. И это был еще один день, наполненный бессмысленной суетой людей, у которых было все. Все, кроме денег. Они этого не понимали, просто бегали за деньгами и все. Только друзья иногда вспоминали, что у Тимки пропал пацан. Обычно это происходило, когда пили "за все хорошее". Кто-нибудь осекался, и все замолкали. Тимур перестал пить с ними — зачем? Он не любил портить настроение людям. А пить в одиночку не мог. Да и не успокаивало это — вообще никак не действовало. Водка только обжигала гортань и стоила столько-то денег.

Он просто работал, а вечером видел жену, сидящую у зеркала. Первое время она сидела у телефона. Потом — в детской, у кроватки. Сейчас у зеркала. Сидит целыми днями, глядя в сторону. Немного ест. Тимур готовил и оставлял Свете на столе. Иногда еду приходилось выбрасывать, иногда в тарелке было заметно вмешательство чайной ложки. Любимой ложки Мурки. Сын всегда определял ее по чрезмерной гнутости (из-за пристрастия к йогуртам, которые он до капли выскребал из стаканчиков). Тимур не раз хотел выправить ее, но детский слоган "моя гнута!" удерживал его.

Сегодня Света поела "гнутой" гречку. Тимур бросил остатки в ведро, ополоснул тарелку и, включив свет в зале, сел на кровать. Было слышно, как у соседей президент говорил об улучшении. Дверь в комнату сына, как всегда, была открыта, и в проеме белел покрывалом угол кровати, под ней желтела долька баскетбольного мяча.

— По поводу пацана, он у нас, — быстро сказал мужской голос, когда Тимур схватил трубку телефона. — Никому ничё и приходи завтра в парк, один, часам к пяти, к чертову колесу, я сам подойду. Еще раз говорю: никому ничё...

Света посмотрела на Тимура. Он понял, что давно не видел ее глаз.

— Завтра, — сказал Тимур.

Она все еще смотрела на него.

— Завтра в пять.

— Мурка, — вдруг произнесла она запретное слово.

— Спать, — сказал Тимур и погасил свет.

Ночью он слушал, как она встает и на цыпочках уходит в детскую, как поправляет там покрывало на кровати и, в который раз, переставляет игрушки.

 

Утром он не пошел по дворам. Пришел на работу и сидел в своем кабинете, слушая недовольное буханье ведра уборщицы Лены. Сослуживцы собирались словно нехотя. За окном редко сыпал снег пополам с дождем — нелепая алматинская зима. Вызвал шеф: надо срочно ехать в Атырау, в командировку.

- Не могу, — выдавил из себя Тимур и вышел из кабинета, понимая, что до увольнения осталось всего ничего.

В час он был уже в парке. Бродил, стуча ботинками по грязно-ледяным аллеям, каждый раз выводившим его к "чертову колесу" - давно замерзшей махине. Здесь Тимур делал остановку, выкуривал еще одну сигарету, слушая карканье ворон, смотрел на часы и снова делал небольшой круг. За все это время ему встретилось человек пятнадцать, в основном, служащих ушедшего в зимнюю спячку зоопарка, случайных прохожих, сокративших через парк свой путь, и нескольких рабочих, мостивших аллею, а вернее, лениво куривших у черного с красным катка. Заглянул Тимур и в зоопарк — пустынный тихий зимний зоопарк, где мерзли зубры, на льду пруда уныло сидел немногочисленный птичник с подрезанными крыльями, за решетками мертво лежали медведи и нервно бегали из угла в угол волки. Уже выйдя из зоопарка, он услышал протяжный многоголосый звук, царапающий ледяными иглами спину. И вдруг понял, что это кричат животные. Почему-то они кричали все разом, и в этом крике было что-то… тоска или боль? Тимур впервые такое слышал.

— Привет, — буднично сказал куривший у "чертова колеса" парень в темно-синей куртке,

— Где пацан? — выдохнул Тимур.

— С тебя пять штук.

— Сейчас?!

— Завтра, в одиннадцать. Здесь же.

— А он...

— Все будет чики. Только — никому ничё.

— У меня пока нет столько...

Парень не дослушал, развернулся и ушел. Тимур хотел побежать за ним, проследить. Дошел до ближайшей скамейки и осел. На дереве была прибита фанерная "стрелка" с полустершейся надписью "илиция". Закаркала ворона.

 

— Мне нужно пять тысяч, — сказал Тимур, зайдя к шефу.

— Нет пока на аванс денег, тебе что, в бухгалтерии не сказали?

— Мне... долларов.

— Баксов?!

— Да. Квартира в залог.

— Это не реально.

— Мне сына возвращают.

— Что?! А-а... — Егорыч взъерошил волосы. Потом спросил: — Ментам звонил?

— Нет.

— Ну, так звони!

— Нет! Егорыч, сын мне живой нужен.

— Может тогда ребят нанять? Могу. П...лей навешают.

— Не... Там же пацан мой.

— Но ведь нет сейчас у нас такой суммы! А если бы и была, как потом отчитываться? Писать в документах "квартира в залог"? У меня есть баксов пятьсот, могу дать. Мужики еще соберут. В бухгалтерии что-нибудь наскребем... Хотя, конец года, на командировки даже не хватает.

— Не надо мужиков! Это же опасно! Сболтнет кто-нибудь, и завтра полгорода будет знать! Я и так столько... ждал.

— Ладно, Тима, ладно, успокойся. Никому не скажу. Знаешь, зайди завтра с утра — я постараюсь наскрести все, что можно. Может, сам у кого подзайму. А вообще, знаешь! Ты бы потянул время, раз в одиночку хочешь. Чтобы квартиру успеть оформить — я имею в виду, в ломбард бы тебе надо.

— Попробую. Только Егорыч, прошу, никому ничё... тьфу! никому ничего не говори.

 

Тимур поехал в "микры", к другу. Жанат дал все, что было: 250 баксов и три тысячи тенге. Рвался ехать назавтра вместе, но, получив твердый отказ, задумался, склонившись над бутылкой пива. Зная его характер, Тимур предупредил:

— Не вздумай завтра за мной ходить, Жан. Я не знаю, кто это и сколько их. Один неверный шаг... Даже случайного прохожего они могут принять за сотрудника! Тогда мы Мурку вообще не увидим... — он заплакал.

— Обещаю, Тим. Но если что, звони сразу — уделаем, сук!

Он уже ехал в такси, когда позвонила Света — из ломбарда. Мобильник буквально взорвался ее голосом:

— Говорила тебе, выпиши брата, выпиши! Едь теперь в Омск, бери у него согласие! Ах, горе-то, го-оре...

 

Утром шеф приехал неожиданно рано, кивнул ошарашенной Лене, вошел в кабинет к Тимуру, молча положил перед ним конверт и вышел. В конверте было две тысячи долларов. Всего набралось две с половиной.

Парень у "чертова колеса" взял деньги и сказал, что позвонит через два дня, когда Тимур соберет остальное. И также деловито и быстро ушел, словно растворился среди черных стволов.

...Мурка пришел сам. Света в прихожей не было, но Тимур увидел его отчетливо: футболочка, шортики, даже темный волдырек на руке, сжимающей грязную лопатку.

— Пивет, пап, — как в ни в чем не бывало сказал сын…

Тимур хотел сказать "привет" и проснулся. Рядом не спала жена. Он протянул руку к ее бедру, и

она, поймав, сжала его пальцы. Прошло уже полмесяца, а похититель не звонил. За это время с квартирными документами они все утрясли — через маклера, и этот же маклер нашел покупателя на квартиру. Пусть чуть ли не в полцены, но главное, продали быстро и вернули две тысячи Егорычу. Жан взять деньги отказался. Жили пока еще здесь — выторговали у нового хозяина две недели (тот согласился легко, обрадованный ценой), чтобы дежурить на телефоне. А Жан присмотрел и "держал" комнату в какой-то приватизированной общаге — за сто баксов в месяц с последующим выкупом.

Долгожданный звонок прозвучал через два дня после истечения оговоренного с новым хозяином срока. В зале уже громоздились его вещи в коробках, и на занесенном накануне грузчиками диване спала его родственница. Всю свою мебель и бытовую технику — все, кроме кроватки сына, одежды и посуды — Тимур и Света распихали по городским комиссионным магазинам. На поздний звонок Тимур выскочил из детской, где они спали на полу, постелив два одеяла.

— Мужик, — сказал знакомый голос. — Все чики. Завтра тащи оставшиеся четыре штуки и у нас все получится.

— Как четыре? Мы же...

— Понимаешь, мужик, пацана твоего кто-то кормил, поил, одевал. Понимаешь?

— Д-да.

— Ну, вот, а тебе жалко...

— Не, не жалко!

— Ну и чики. Приходи завтра на то же место в три — один, ты понял: один?

— А сын?

— Я же сказал — значит, все! Получишь пацана, как новенького! Только, ты это... без глупостей, слышь. Никому...

— ...ничё! Я понимаю, никому ничё!

 

Парень был одет гораздо лучше, чем при первых двух встречах и все порывался угощать дорогим пивом. Тимур мрачно отказывался, но тот не унимался, барским жестом беря бутылку за бутылкой в парковых киосках. Шел какой-то праздник, взрослых и детей вокруг гуляло немало.

— Кончай, Тимоха, — необычайно словоохотливый похититель почти сразу полюбопытствовал, как зовут Тимура. — Сегодня классный день! Ты чо, за пацана своего даже пивка не выпьешь? Давай!

— А где он?

— Пей, давай! Базар потом.

Тимур вливал в себя горькую холодную жидкость и шагал рядом с постоянно оглядывающимся по сторонам и несущим какую-то чушь про "американцы же все равно поймают Бен Ладена, братан", существом. Так они углубились в сторону детской железной дороги и там остановились. Парень прикурил очередную сигарету и спросил:

— А ты часом не палишь меня, братан?

— Не! С чего ты взял?!

— Ладно, тихо. Бабки давай.

— А мальчик где?

— Так дела не делаются. Давай бабки и адрес, завтра щегла к дому подвезут... даже позвоню сразу, чтобы вышли навстречу.

— Точно завтра?

— Ну, или на днях. Проверить-то надо — вдруг ты засаду приготовишь.

— Клянусь, никто не узнает!

— Ну, это ты, а жена стукнет и...

— Не стукнет!..

— Короче, бабки и адрес.

— Земляк, братан, понимаешь, я там уже почти не живу, пару дней от силы протяну и, если ты вдруг позже привезешь...

— Ну, ты даешь, чувак! Бля, ему сына возвращают, а он башли жадит отдавать, да еще адрес не говорит.

— Вот, сотку мою запиши!

— Сам запиши.

— Сюда, в парк, привези и сразу позвони!

— Не учи меня, Тимоха, сам знаю, куда привезу и когда звякну. Ты башляться-то будешь?

Тимур отдал деньги и свою пачку сигарет, на которой замерзшей рукой написал номер мобильника.

— Только не выброси случайно пачку! — взмолился он.

— Не боись, — получив деньги, парень снова повеселел. — Ты это... чо трясешься-то так?! Все будет чики! Считай, что все уже закончилось! Завтра сына привезу!

— Брат, прошу, пожалуйста, только не обмани, а... — у Тимура перехватило дыхание.— У меня жена с ума вот-вот сойдет.

— Да, все по-честному, братан! Не веришь, да?

— Верю! Но... Брат, не убивай нас, скажи, честно пацан у тебя, а? Ведь ты же адрес должен знать.

— Ни хрена себе, я чо, должен помнить, что полгода назад было?!

— Так не полгода же, а больше чем полтора.

— Полтора?! А-а... ну, тем боле!

— Ты... — Тимур побелел и вцепился в рукав парня.

— Эй, ты чо, бредишь что ли? — испуганно отшатнулся тот. — У меня твой пацан, честно говорю! И завтра ты его получишь! Да, никуда я не денусь. Верну и... и мы водяры с тобой треснем, друзьями станем! Чо плохое помнить, да?

Но Тимур все еще держал его за рукав.

— А вон, давай докажу! — парень неожиданно указал на деда, бродившего по аллеям со стареньким полароидом и картонкой на груди с фломастерной надписью "Момент-фото".

 

Прошло шесть дней. Тимур не выключал мобильник, старательно следя за подзарядкой, и целыми днями шатался возле своего бывшего дома. С темнотой медленным шагом шел через весь город в общагу. В кармане лежал квадратик полароидного снимка: одно лицо красное, странно улыбающееся, второе с какими-то собачьими глазами, оба в обнимку, а сзади темно-зеленая с послезимними рыжеватинками ель. В общаге почти всегда было шумно, в подъезде пахло мочой и стиральным порошком, носились дети и шатались подвыпившие парни. Комната была с хлипкой дверью, батарея почти не грела, и приходилось включать на ночь старую бытовую плитку, на которой днем Света жарила картошку. Она как-то ожила, утеплила моченой бумагой окно, побелила потолок, обновила на Муркиной кроватке постельное белье и что-то шила из тряпок. Когда Тимур заходил, она вздрагивала и некоторое время смотрела куда-то за него, потом молча бралась за шитье.

— Ты... это... Тимоха! Какого хрена меня забыл?! — знакомый, но очень пьяный голос раздался из трубки в два часа ночи, — Все чики, понял! Давай, езжай ко мне!

— Ты где?!

— На даче...

— Где?!

— Короче, езжай на Ремизовку, а я тебя по дороге поведу. Давай... — раздались короткие гудки.

Тимур вскочил, быстро оделся и, бросив жене: "Я скоро, ты только не волнуйся!", — выбежал на улицу. С трудом поймав такси — никто на дачи ехать не хотел, пока один частник не согласился за астрономическую для такого расстояния сумму — помчался по ночному городу. Уже на Аль-Фараби позвонил по определившемуся в мобильнике номеру сотки.

— Долго едешь, чувак! Тебя только за смертью звать! — пьяно злился собеседник, — Ты хоть водки взял, чудо?!

— Ты же не сказал...

— Ни хрена себе! Ему с-сына, понимаешь, вернуть хотят, а он даже поставить не хочет?! Тебе точно пацан нужен, козел?!

— Да!!!

Тимур сделал крюк в магазин (водитель накинул цену) и взял две бутылки водки и коньяк. Машина выскочила на узкую горную дорогу, сжатую с обеих сторон дачными заборами, и, петляя, помчалась по пустой черной ленте асфальта. Впереди никого не было, только сзади тускло чертили фары. Тимур позвонил еще раз и объяснил, где едет.

— Теперь медленно езжай! Сигареты-то хоть взял, тормоз?!

— Да, — соврал Тимур.

После указанной приметы — полуобгоревшего домика за автобусной остановкой — Тимур попросил остановиться и вышел. Дальше требовалось идти пешком. Он расплатился и купил у шофера початую пачку сигарет. Проехавшая мимо машина "скорой помощи" на мгновение осветила его руки, и он увидел, как они трясутся. Держа телефон включенным и слушая отрывистые указания пьяного мужика, он побежал по темному переулку. У открытой настежь калитки остановился и вошел.

Небольшой, но добротный дом с мансардой и балкончиком светился всеми окнами, слышалась громкая музыка. Дверь открыл он — с крутым мобильником у уха, в дорогой, но залитой чем-то липким, спортивке, и глядя на Тимура, весело сказал в трубку:

— А вот и смертушка пришла!

Тимур опустил и выключил свои телефон.

— Да, ты заходи, Тимоха! Че, ты, в натуре, обиделся, что ли? Я ж пошутил. Просто выпить хотелось, скучно одному, бляди сбежали, блин, и филок нема... Ты хоть деньги-то привез?

— Какие деньги?!

— Обычные, зеленые. Я же видишь, какую хату прикупил, шмотки там, видик-шмидик, казино! На тачку вот не хватает...

— Где мой сын?!

— Не ори — не дома, и дома не ори. Короче, с тебя еще две... нет, три штуки. А щегла...

Он не договорил. В открытую дверь вбежала Света. Она оттолкнула Тимура и выставила вперед руку с каким-то предметом.

— Где мой ребенок, сука? — не надорванным, а скорее порванным голосом сказала она.

Тимур увидел, что это ножик, вернее, скальпель, медицинский скальпель.

— Уйди, мамаша, — зло ответил похититель, поднимая кулак.

И Тимур бросился на него! Втроем они катались по комнате, дико крича, что-то опрокидывалось, звенело, какой-то черный рэппер тараторил по-английски...

Когда Тимур на полсекунды пришел в себя, Света еще кричала: "Вяжи его, вяжи!", а он уже затянул последний узел своего ремня на запястьях лежащего ничком человека. Затем они перевернули его на спину и стали вдвоем бить по лицу, мешая друг другу и спрашивая одно: "Где?". Лицо криво улыбалось распухшими кровавыми губами и старалось уклониться от ударов.

— Ах, так! — вскрикнула она и вскочила, вертя головой. — Утюг где, где утюг?!

— Чего? — не понял он.

— Утюг, болван! Утюгом их надо... — и наклонясь, пошла по развороченной комнате, вороша вещи. — В фильмах все показывают... как их там...

Она прибежала с красивым импортным утюгом, радостно хохоча. И, отстранив сидящего на теле мужа, стала давить утюгом на оголившийся живот.

— Дура, он же не включен! — крикнул жене Тимур.

Она опять захохотала и стала бить плашмя и стальным ребром по лбу, носу и зубам. Тогда он с силой оттолкнул ее и, когда она откатилась, наклонился к кровавому месиву и тихо спросил:

— Где?

— Ни... где, — просипело в ответ. — Я шу... тил.

Тут мелькнула ее рука, и нос утюга с хрустом вмялся в висок.

 

Когда Света, согнувшись и закрыв лицо руками, вышла из дома, Тимур пошарил в кармане спортивки и выгреб несколько стодолларовых бумажек и сложенный вчетверо листок. Развернул его — это был какой-то полицейский документ с фотографией 3х4 убитого и машинописным текстом. Прыгающим сознанием Тимур не сразу смог понять его смысл: такой-то, освобожденный из мест заключения, обязан проживать по такому-то адресу, быть во столько-то дома и являться в такой-то опорный пункт в такие-то дни для...

Он поджег зажигалкой шторы и вышел из дома. Скоро нагнал Свету, бредущую вниз, в город. Приглядевшись, отнял из крепко сжатых пальцев скальпель и бросил в кусты.

— Вернуть надо бы, — чужим голосом сказала она. — В "скорой" украла я. Из судка. Такси твое не дождешься, а мое — только вызови: "03" да сто долларов, куда хочешь свезут. За жигулем твоим.

Она засмеялась, подняв голову к светлеющему небу.

Заведя Свету домой, Тимур вымыл лицо и разбитые исцарапанные руки. Потом поехал по указанному в бумажке адресу. Это был район рощи Баумана. Кривые грязные улочки, стиснутые нищим шанхайчиком старого города, привели его к наполовину открытой, покосившейся калитке, сколоченной из ящичных досок. Двора почти не было: на замусоренном пятачке навзничь лежал старый умывальник, привязанный к деревянному шесту, чуть поодаль стояли шкафчик с грязной раковиной и разломанная собачья будка, над которыми свисала махровая бельевая веревка, непонятно к чему привязанная. Фанерная дверь в полдома... нет, скорей всего, в четверть дома жалко скрипнула, когда Тимур открыл ее и, согнувшись, вошел внутрь. В темноте "предбанника" чернела железная печь, однако тепла не чувствовалось. В единственной маленькой комнате было на удивление светло, пахло бомжатником. Было тесно, хотя всей мебели: железная кровать, столик, два стула, буфет и двухкамфорочная электроплитка. На кровати, застеленной только дырявым красно-полосатым матрасом, лежала молодая женщина со страшным — обтянутый кожей череп — лицом. На ней был грязный китайский спортивный костюм, распахнутый на голой костлявой груди. Она подняла глаза на Тимура и разлепила губы:

— Как вовремя ты... Ты не мент?

Тимур покачал головой.

— Класс... Мужик, ширни меня, а... Я не попадаю...

Тут он заметил, что тощая рука ее обтянута у плеча полотенцем, а в другой руке шприц. Он развернул листок и спросил:

— Ты его знаешь?

— Бля, мент. Ну и утречко, а...

— Он же здесь жил?

— Ага, жил! Да, он, сука, все по зонам мотался, а вернулся — вообще сгинул. Слушай, начальник, вгони, а. Потом я тебе все скажу, на хрен он мне нужен...

— Он сына у меня украл.

— Когда?! Ты че, мужик, в башку ломишься? Он только фигню разную из тачек мог красть, да и на том спалиться. Слышь, давай сделай, а, будь человеком...

— Сейчас. Ты сначала мне скажи, где он полтора года моего сына держит?

— Е...нись, мужик, он всего полгода, как трешку отпыхтел. Ты читать-то умеешь? На твоей мусорской бумажке это все прописано! А-а... все — поняла.

— Что ты поняла?!

— А ты не ори на меня! Вообще ни хрена не скажу.

— Ну, ладно, че ты... я же сына ищу.

— А мне похер, у меня свой вон есть, понял. Давай ширяй или вали отсюда!

Тимур взял шприц и склонился над желтой, исколотой в сплошной синяк на сгибе, рукой.

— Давай, родимый, давай, хороший, — сухо зашептала жещина. — Ломает, уже мочи нет! Только, смотри, половинку вдуй...

Тимур остановился и посмотрел ей в глаза:

— Так что же ты поняла?

— Господи, ну, скажу, скажу! А ты давай коли!

— Скажи сначала.

— Ну, он, как откинулся, с месяц тут валялся... жена я ему... все газеты листал, гад, работу, говорит, искал. А потом засмеялся и ушел. А потом с бабками пришел, весь прикинутый. Эх, хорошо тогда погуляли... А потом он ушел и все, пропал, сука. Ну, давай же...

Тимур воткнул наугад иглу и резко ввел грязно-коричневое содержимое шприца. Женщина закричала:

— Гад, ты что наделал?!

Она оттолкнула его руку и схватилась за торчащий в сгибе шприц, вдруг встала почти на гимнастический мост и, разогнувшись, так шлепнулась о кровать, что пружины гулко заныли. Из сухого рта выступила желтая пена. Постояв немного, Тимур закрыл ей глаза и сделал шаг к выходу... Но вдруг уловил едва заметное движение под кроватью. Присев, он увидел лохматого мальчика лет пяти, одетого в грязную рубашонку, давно малую и ползунки с отрезанными носками. Ребенок, поняв, что обнаружен, заплакал, тычась носом в дальний темный угол, где чернел ворох каких-то тряпок. Тимур вытащил его за ногу. Мальчик, закрыл ладошками худое чумазое лицо и зашелся в тихом плаче.

— Утюг, — пробормотал Тимур, — где утюг?

Он огляделся, потом закурил сигарету и, пару раз затянувшись, ткнул ею в левую руку малыша. Пацан завизжал!

Засунув ребенка под пальто, как котенка, Тимур вышел из калитки и, низко пригнувшись, побежал по просыпающейся улочке. В такси мальчик смотрел на него испуганными глазами, полными больших слез.

Зайдя домой, Тимур отдал его Свете. Она взяла ребенка на руки, и они долго молча смотрели друг на друга. Потом мальчик отвел глаза и, указав пальчиком на Тимура, произнес:

— Дя... фа... Ма, дя, фа, — и показал Свете руку с уже вспухшим шариком ожега.

— Мурка! — Света обняла малыша, и по щеке ее потекла длинная слеза. — Ручку обжег, моя кровиночка, рученьку обжог плохой утюжок... Пойдем, я тебе кашки дам, пойдем... Ой, а молока-то мама-дура не взяла! А ты чего стоишь, как пень?! Видишь, ребенок голодный! Сейчас, моя лапочка, папка наш молочка принесет...

— Па... фа, — снова сказал ребенок, показывая ей руку.

Тимур выскочил на улицу.

Выйдя на улицу Джандосова, он огляделся в поисках ближайшего магазина. Город уже был светел, шумен, полон машин и спешащих людей. Через дорогу на обочине стоял аккуратный столб с большим указателем из блестящего белого металла, на котором черными буквами было написано "Похоронное бюро на ул.Солнечной". Поглядев на него, Тимур улыбнулся.

 

В основу положены реальные события, происходившие в Алма-Ате в конце 90-х годов