Оттепель.

 

 

Тишина, безмолвная берёзовая тишина, только ветер в верхушках. Не такой колючий как обычно в январе, а мягкий и почти ласковый. Замрёшь и слушаешь, слушаешь. Кажется, здесь можно уснуть, потихоньку погружаясь в колдовской омут лесного очарования.

Иногда в тишине чёрного безлистного леса, что-то гулко ухнет, что-то непонятное и фантастическое. Может, водяной в болоте проснулся, может, леший, может это, взлетела ступа над верхушками деревьев. Птиц не слышно, но всё-таки нет этой звонкой морозной зимней тишины, хотя вокруг лежит метровый снег.

Выбравшись из него на лесную просеку, Михаил Николаевич вдруг вздрогнул от неожиданности, когда, откуда-то, окружённый миллиардами снежинок, вылетел огромный яркий глухарь и понесся вдоль лесной дороги.

Остановившись и втянув ноздрями, воздух Михаил Николаевич вдруг почувствовал запах.

Запах весны.

Но ещё только середина января и «…девочка весна, с длинными ногами, спит себе спокойным сном», как пел один позабытый певец в давно позабытом прошлом.

Михаил Николаевич знал, что впереди ещё не один мороз и не одна метель, но они будут уже не для него, а эта оттепель среди зимы, лишь шутка природы, но она, наверное, именно для него, для того, что он собирался сделать.

Эта мысль помогла наполнить душу, каким то удивительным для такого момента согласием и спокойствием.

Стало всё ясно. Ясно для чего он пришёл сюда за несколько километров от городка.

Ясно, что возвращаться отсюда нет смысла. Из этого прекрасного мирного островка, выросшего среди зимы, среди суеты, среди слякоти и грязи.

Михаил Николаевич раскрыл полиэтиленовый пакет и достал оттуда крепкую толстую верёвку, сел на заснеженный пенёк и начал делать петлю.

-Глоток счастья был, теперь надо за него заплатить, - пробормотал он себе под нос.

 

Михаил Николаевич Сыроежкин слыл в городке Красная Яма человеком положительным. В свои пятьдесят имел авторитет честнейшего и правильнейшего человека. Был трезвым и практичным.

Хотя и жил он в квартире, в совхозной пятихэтажке, но держал огород и скотину в сарайчике неподалёку. Скотина имелась в виде пары свиней, пяти-шести коз и полутора десятка кур. Хлопотно, но что делать. Кормить приходилось не только себя с женой, но и двадцатипятилетнего сына, парня, мягко скажем со странностями, и в поведении и в разговоре, с полным, круглым и не тронутым годами и мыслями детским лицом стопроцентного дебила, а также непутёвую разведенную дочь, с двумя детьми.

Хлопотно. Да и основная работа тоже была хлопотной. Дело в том, что Михаил Николаевич служил начальником объекта гражданской обороны одного питерского информационного агентства. В советское время, конечно, статус объекта был высок, и нужно было всё держать в образцовом порядке, а сейчас только одна забота, как бы не разворовали всё, да чтобы было подметено летом и убран снег зимой, да чтобы ему и его сыну, оформленному телефонистом, платили хоть какую нибудь зарплату.

Агентству было не до Сыроежкина. Объект этот только средства высасывал, а тут реформы кругом, самим бы выплыть, так что в один прекрасный день нагрянула на Михаила Николаевича беда в виде самоокупаемости и хозрасчёта.

А чтобы хозрасчёт этот осуществился, на взятый кредит, агентство решило выращивать в Красной Яме шампиньоны, чтобы потом продавать в питерские рестораны.

В ту пору рынок продуктов только насыщался, поэтому дело казалось перспективным и рентабельным.

Руководство понимало, что поручить этот проект начальнику объекта с закостенелым

мышлением нельзя и прислало на объект питерского бизнесмена, Диму, до того, прогоревшего на всех своих многочисленных предприятиях и находившегося в поисках работы и хоть какого-то устройства в жизни, готового взяться за выращивание хоть шампиньонов хоть ананасов.

Создали фирму «Машрум-инфо» во главе с директором Димой, а Сыроежкин стал его заместителем, со строжайшим и секретнейшим заданием сверху, следить, как Дима будет расходовать выделяемые на шампиньонницу средства и расходовать прибыль от продажи грибов. А на распределение её у агентства были обширные планы.

Директор агентства, бывший коммунистический функционер, был большим романтиком и мечтателем, он уже видел фургоны с грибами идущие в Европу. Но на самом деле всё оказывалось совсем не так просто. Грибы то не росли, то заболевали какой - то загадочной болезнью и принимали уродливые формы и цвет, то так быстро нарастали за одну ночь, что их не успевали продавать, и они портились, потому что именно в этот день ломался единственный объектовский «Рафик». Нанятые в Красной Яме работники то запивали, то, что нибудь ломали. Частенько и Дима, и Михаил Николаевич сами, вооружившись лейками, ползали по стеллажам.

Всё это, естественно, не могло не отразиться на производительности шампиньонного цеха и конечно на прибыли. Поэтому каждый понедельник Дима и Михаил Николаевич стояли на ковре у директора агентства и выслушивали один и тот же вопрос:

«Когда будут грибы? Когда мы вернём затраты? Когда начнём получать прибыль?»

В тот злосчастный понедельник директор разошёлся пуще прежнего. Выставив Диму за дверь и оставшись с Сыроежкиным наедине, он внимательно посмотрел ему в глаза:

-А может вы сговорились? Может, делите денежки.

-Да… Ведь…Я …Столько лет… Верой и правдой.

-Ну, вот только поэтому и верю ещё. По старой памяти. Ну, смотри у меня, если недоглядишь за этим Димой. Если я узнаю, что грибы и деньги налево уходят, я вас всех распну…

Сыроежкин выходил из кабинета директора с шумом в голове. Никогда раньше с ним так не разговаривали. Никогда не подозревали ни в чём. За долгие годы он заслужил, как ему казалось, уважение и имидж честнейшего человека не только в Красной Яме, но и во всём мире, а тут вдруг такие подозрения. «Да будь, проклят тот день, когда начались эти перестройки, эти бизнесы и выращивания шампиньонов…»

Дима стоял в коридоре и ждал его. Так бы и врезал по этой ухмыляющейся роже. «Такие вот и разворовали всю страну.»

Дима чем-то ужасно раздражал. Хотя чем? Ну, просто у Сыроежкина разыгралась аллергия на его молодость и этакую бесшабашность. Ну, надо же. Агентство прибыль не получает, грибы проклятые не растут, а этому всё ни почём. Знай смеётся.

Вышли на Садовую. После тишины агентовских кабинетов улица обдала шумом, хлюпаньем ног по неубранной слякоти, говором торговцев, запахом сигаретного дыма и жареных пирожков.

-Может по пиву? – предложил, как всегда, Дима, уже зная, что непьющий Михаил Николаевич, как всегда, откажется.

-Пошли, - брякнул вдруг тот. В голове уже неслось: «Выпить? А почему нет. Я последний раз выпивал то аж в Новый год. Только что я Людке-то скажу? Ведь праздника сегодня никакого нет? Ну, я как бы на задании. Просто по заданию выпью, с этим. Ничего, что у трезвого на уме…, Может он действительно денежки прибирает втихаря. Просто хитрый очень. Хотя…? Грибы-то не растут… А ведь чёрт его знает. Может и растут. Чужая душа потёмки. Точно. Выпьем. Разговоримся. Если выведу на чистую воду этого фиговова бизнесмена, директор тогда точно будет мне благоволить. Много то не надо. Лишь бы вернуть доверие. Лишь бы вернуть. Лишь бы не подсидели молодые. Лишь бы до пенсии тут дослужить. А то ведь надо же, заподозрили меня. Вот же гад этот Дима. Выпью. Жена? Жена поймёт».

Всё ещё находясь во власти противоречий и извечного страха перед своей угрюмой и жёсткой женой, Сыроежкин пошёл по Садовой вслед за Димой.

Перейдя Гороховую, коллеги углубились в городские дебри, поочерёдно заходя в маленькие пивнушки и везде выпивая по одной-две кружечки, двигались дальше.

Хмурый, но тёплый декабрьский день, моросью покрывал лица.

-Самая пивная погода, - шутил Дима.

Он всё время шутил. Сыроежкин разогнал грустные мысли о доме, о работе, о жене-Людке. Вспомнились золотое студенческое время. А что было потом? А потом жизнь кончилась.

Распределение в Красную Яму. Совхоз. Общага. Свадьба на угрюмой и нелюдимой девице, какой всегда была Людка. Яркий свет – получение квартиры. Новоселье. Потом темнота. Потом снова вспышка уже к сорока, назначение начальником объекта. Потом снова обыденность будней. Жену угораздило обзавестись скотиной. Не могла она жить без неё. Генетически не могла. И его приучила. Он ненавидел этот запах, эту возню с подойниками и навозом, но взгляд жены всегда парализовал его. Из-за чего? Этого не знал никто.

Пятьдесят один год. Заканчивалось его бесполезное существование на земном шарике. А там позади только несколько ярких вспышек, а остальное боль переживаний, вины, гнусное стремления удержаться на должности, страх перед начальством, женой, вывзывающие одно только раздражение, непутёвые дети, ненависть к таким как Дима, наступающим на пятки. А сколько можно всё это терпеть? Михаил Николаевич пил пиво, и это стало его маленьким внутренним бунтом и пиво лилось в него, словно где-то внутри организма открылось ещё одно двойное дно.

-Ну, ты грустный какой то, Николаич. Давай-ка водочки по двадцать пять.

-А не повредит?

-Ну что ты.

Дима отправился к стойке и через миг вернулся, неся две стопочки и бутерброды с сервелатом.

Сыроежкин чувствовал, что уже пьян, но останавливаться не хотелось. В конце концов, почему вдруг вновь не почувствовать себя этаким двадцатилетним студентом без проблем и комплексов. Забыть о реалиях нынешних дней и представить, что там за окном этого опрятного бистро, не сегодняшнее подлое время, а семидесятые годы. Милые и добрые.

-Возьми-ка ещё по стопочке, и блинов с икоркой - выдохнув, сказал Сыроежкин.

Стены бистро были отделаны мягкими тонами. Играла музыка. Вскоре Михаил Николаевич начал улыбаться. После водки попробовали итальянского вермута, потом снова пива. Потом опять вернулись к водке.

Хитро прищурившись, словно лейтенант Коломбо, и грозя Диме пальцем, Михаил Николаевич спросил:

-Дима, ты денег агентовских не крал?

-Ты что, Николаич, с чего ты взял?

-Да ты прости Дима, всё эта падла, директор. Он ведь велел за тобой следить.

Дима нахмурился, потом улыбнулся вновь.

-Но всё нормально, - Сыроежкин тоже улыбнулся. – Я так и скажу что ты честнейший парень. Я тебе верю.

-Ну, спасибо. Но ты и сам видишь, дела не идут с этими шампиньонами. Откуда деньги-то?

-Да чёрт его знает откуда. По идее не должно их быть, но директор сомневается. Ну, он всегда такой был. Просто натура такая, дерьмовая. От жадности. Ты говорит, приглядывай, как одевается, что ест, на чём ездит.

-Иди ты?

-Да ты не обижайся. У нас в агентстве так положено. Не ты один под колпаком.

Директор всё Белый дом копирует, интриги раздувает. Больной человек. Мания величия. Так что знай, я за тобой слежу.

Компаньоны весело рассмеялись и обнялись.

«Кажется, я наболтал лишнего. Да и чёрт с ним. Славный парень этот Димка всё- таки».

В этом кафе они задержались дольше всего. За окном вечерело, лил дождь, а тут за столиком было тепло и уютно. Сидеть, пить, курить и говорить не о чём и в то же время обо всей жизни.

-А согласись, Николаич, как фамилия влияет на род деятельности. Ведь шампиньоны это те же сыроежки. А ты, поди, и не предполагал, что на старости лет доведётся такой фигнёй заниматься.

Около восьми часов вечера появилось трое музыкантов. Девушка и два парня. За небольшую сумму они предложили сыграть старинные романсы. Бармен вышел из-за стойки и обошёл с подносом столики. В это время один из парней достал скрипку, другой гитару, девушка сняла пальто и оказалась в красивом перламутровом блестящем сценическом костюме. Ей было двадцать два, двадцать три, не больше. Кареглазая, смахивающая на цыганку с волнистыми чёрными волосами.

-Белой акации гроздья душистые… - полилось по залу. Как зачарованный смотрел Михаил Николаевич на неё. Она казалась ему звездой упавшей с неба. Господи боже, как много он потерял в жизни, возясь с утра до вечера с курами и козами. А ведь, оказывается, есть и другой мир, в котором есть такие парни как Дима, есть мартини в бистро, есть такие чудесные певички и романсы.

Михаил Николаевич сорвался с места и подойдя, протянул девушке сто рублей.

-Про хризантемы спойте, пожалуйста, - попросил он, и задохнулся от волнующей близости с ней, в горле запершило, ноги не слушались, сердце, бедное сердце казалось, сделало один сильнейший удар и замерло.

Всё существо его, держалось словно на одной тонюсенькой ниточке.

Музыканты спели. Потом ещё парочку романсов. Потом прошлись по залу со шляпой и начали собираться. Бармен вновь включил магнитофон.

-Как думаешь, удобно пригласить её к нам за столик, - громко зашептал Михаил Николаевич.

-Кого? – не понял Дима.

-Да певицу, солистку.

-Ну не знаю.

-Я как подошёл к ней так всё внутри спёрло. Дыхание, пульс. Даже в животе кольнуло. Внизу. Такая красивая. Не оторваться от неё. Пригласи её, я сам не смогу.

Дима никак не ожидал от этого сухаря таких слов и озадаченный пошёл к девушке, уже одевавшей пальто.

-Простите, - обратился он к ней, а затем к ребятам. - Простите, вы не смогли бы составить нам компанию. Мы с другом приглашаем вас, посидеть, выпить немного шампанского.

-А почему немного? – засмеялся гитарист.

Ребята оказались простые, весёлые и разговорчивые. Из консерватории. Подрабатывали. Девушку звали Эля.

«Интересно, кто нибудь из этих парней, её? Но, кажется, нет. Кажется, они были просто друзья».

Расстались они, лишь, когда стало очевидно, что нужно успеть на последнюю электричку.

 

На следующее утро Михаил Николаевич, был явно смущён произошедшим. Лишь показавшись на пять минут на объекте, он медленно отправился к своим сараям.

Дима догнал его, и сунул в руку бумажку. Михаил Николаевич раскрыл её. Это был номер телефона и буквы: ЭЛЯ.

-Зачем? – покраснел до корней волос Сыроежкин, но в то же время был серьёзен и даже строг.

-Ну, я подумал вдруг пригодиться и взял у неё вчера.

-Что было вчера, забудь, – грубо отрезал Сыроежкин, и, сунув бумажку в карман, отправился к своим козам. Дима улыбнулся ему в след.

 

На следующий день Михаил Николаевич исчез. Поначалу это никого не обеспокоило. На объекте его каждодневное присутствие было необязательно, дома тоже было тихо, но на следующий день его супруга забила тревогу и тревога передалась всем окружающим.

Дима возился в подвале - шампиньоннице, когда к нему спустилась Людмила Сыроежкина. Никто никогда не видел её улыбающейся. Ровесница своего мужа, она одевалась в немыслимые одежды, словно старуха нищенка. В глазах всех она никак не ассоциировалась со словом - женщина. Вдобавок запах. Тяжёлый козий запах, пропитавший её тело насквозь. К слову сказать, этот запах немало пропитал и её мужа. Тогда в бистро Диме было ужасно неудобно, потому что парадный серый костюм Сыроежкина не мог скрыть этого запаха, и соседи по столику всё время воротили носами.

Невольный холодок пробежал по спине у Димы под взглядом этой женщины. Он никогда не держал этого взгляда. В её присутствии всегда было как-то неловко. И не только ему. Местные вообще болтали, что она ведьма. Читает странные книги, козью кровь пьёт, никогда не улыбается. Водитель Семёнов шёпотом рассказывал всем, как однажды, когда он вёз её в город, карбюратор его машины покрылся льдом, в довольно тёплый весенний день. А уж если едешь мимо, и она посмотрит вслед, так уж точно в переделку попадёшь. Или авария, или поломка, или, в крайнем случае, штраф.

-Дима, ты знаешь, где Михаил Николаевич?

-Откуда я знаю, Людмила Петровна.

-Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты врёшь, - вплотную подойдя к Диме, прошептала Люда и, повернувшись, ушла.

Дима нервно закурил.

-Вот ведь точно ведьма, - пробормотал он себе под нос. – Надо же такую фразу придумать. Ты знаешь… Я знаю….

Дима поднялся в свой кабинет, запер железную дверь. Так стало спокойнее, но чувство страха, внушённое приходом жены Сыроежкина, не проходило.

Дима достал из шкафа коньяк и приложился прямо из горлышка. Потом снова закурил. Достал записную книжку. Себе он тоже переписал телефон Эли. Зачем? Да он и сам не знал зачем. Так интуитивно.

Дима набрал номер.

-Аллё.

-Эля?

-Я.

-Здравствуйте. А Михаил Николаевич у вас?

В трубке молчали.

-Эля, это важно, я не стал бы звонить. Это его друг.

Тишина. Дима ждал. Отдалённый разговор. Через минуту в трубку задышали.

-Николаич?

-Ну, что?

-Николаич, тут с ума все сходят, и супруга, и из агентства звонят не переставая. Что говорить то?

-Откуда ты узнал, что я здесь? – судя по голосу, Сыроежкин явно был слегка

пьян. - Откуда у тебя этот номер?

-Да я,… Да случайно записал себе.

-Слушай, скажи всем. Пусть забудут про меня. Скажи что всё. Я другую жизнь начинаю. И жене скажи, пусть проваливается к чёрту со своими козами. А дети поймут. А в агентстве скажи, что надоело для них шпионить, да задницы им лизать. Скажи, что я уволился.

-Но, Николаич, а как же пенсия, стаж, все дела?

-Я, Дим, благодарен тебе. Я глядя на тебя, на то как ты живёшь, как мыслишь, увидел, что есть вещи поважнее этого всего. Не звони мне больше. Я покончил со всем. Я вылез из красной ямы с дерьмом, и не хочу больше назад.

Ещё не раздались короткие гудки, как Дима услышал, что снаружи кто-то открывает дверь кабинета ключом. Это было невероятно, так как ключи были только у Димы, по крайней мере, он так думал до этого.

В кабинет ворвались сын и мать Сыроежкины.

-Да как вы смеете!?

-Я всё смею, я здесь телефонист! – гаркнул Алёша Сыроежкин и, оттеснив Диму к стенке, схватил телефонный аппарат. На дисплее высвечивался последний набранный номер. Номер Эли.

Мать переписала номер.

-Так вы подслушиваете мои разговоры, лазаете в кабинет. Да как вы смеете!?

-А ты думал? Может, в агентство пожалуешься? Этот объект - семейное дело.

Дима сел на стул и засмеялся.

-Да, да. Только семья дала трещинку. А одним стукачом в агентстве стало меньше.

Дебильность в выражении Алёшиного лица от злости усилилась. Мать резко направилась к выходу.

 

 

Тело Михаила Николаевича было покрыто потом. В изнеможении он рухнул на подушку. Сейчас, лёжа рядом с Элей, он испытывал лёгкое головокружение от того, как всё получалось с ней хорошо. Какая она красивая, ласковая, нежная. Как ему было приятно.

Нет, не просто приятно. Это было блаженство. Они, казалось, одновременно поймали этот момент. Момент торжества и слияния душ.

Он впервые понял, как это бывает. Впервые, прожив с женой двадцать пять лет.

С женой. Перед ним встал облик Людки. Она строго смотрела на него. Она всегда смотрела так. А когда смеялась…. Лучше бы уж и не смеялась никогда.

Тогда двадцать пять лет назад она была холодная и серьёзная. И совсем некрасивая. Просто молодая.

Они никогда не занимались любовью по настоящему. Во время их близости, она всегда лежала не шелохнувшись. Она делала это так же, как полола морковь, как доила козу, как готовила свои фирменные жирнющие щи. Надо, значит надо. Они и Ирку и Алёшку так зачали. Просто легли и зачали.

Алёшку…

Он выпил тогда, в тот день, потому что домой, не тянуло. Не было ни любви, ни влечения. Ни душевного, ни сексуального. Просто как-то само получилось.

И получилось нехорошо.

А тут. Тут Михаил Николаевич чувствовал себя падишахом. Новым, молодым и свободным человеком.

Шампанское вновь полилось в него. Смех и игры черноволосой красавицы подхлестнули его вновь.

Когда он пришёл к ней, с огромным букетом и с шампанским, она была вне себя от удивления. У неё тоже никогда не было такого. Впервые её любовник годился ей в отцы, но в то же время был невинен словно мальчик. Его простецкий деревенский облик подкупал. Вчера она отмывала его в ванной. Вылила все свои шампуни, и козий дух, вроде бы, исчез. Она заставила его выкинуть всю одежду в мусоропровод и принесла, откуда-то из дебрей своего шкафа чьё то мужское бельё. Михаил Николаевич хотел спросить чьё это, но постеснялся. Потом появились поношенные джинсы и потёртая клетчатая рубаха. Джинсы. У него никогда не было их. Почему? Да так как-то. Неприжились в его сознании, и даже когда они появились в продаже, он не покупал, а продолжал носить брюки. А теперь. Михаил Николаевич посмотрел на себя в зеркало. Совсем другое дело и всё подошло.

-Ну, теперь ты настоящий ковбой! – рассмеялась она.

Эля жила с матерью в двухкомнатной квартире в новостройках. Мать, скрипачка, сейчас на гастролях. Они были здесь одни вот уже три дня. Михаил Николаевич в перерывах между жаркими объятиями красавицы Эли, осматривал квартиру. Картины, пианино, книги. Сколько книг. Африканские маски. Кофейник с ковкой. Красивая посуда, как в музее. Какой-то особый запах. Вся обстановка была несколько иной чем в его красноямской квартире. Нет, квартира Эли не была богатой, здесь не было роскоши лезшей в глаза. Был просто вкус и интеллигентность во всём и масса интересных вещей, и поэтому Сыроежкин чувствовал себя неандертальцем, мановением волшебства, перенесшимся вдруг из пещеры в сказочный дворец.

Он понимал, что рано или поздно нужно будет вылезти отсюда и как-то смотреть на весь остальной белый свет. В глаза жене, детям, внукам, начальству. Но это потом. А сейчас хотелось укрыться здесь, в этой маленькой спальне, в объятиях Эли и не думать больше ни о чём, кроме неё.

Михаил Николаевич был счастлив. Счастлив ещё и потому, что до последнего момента не верил в то, что произошло. Сначала не верил, в то, что Эля захочет встретиться, не верил, что вообще его не выгонит через пять минут. Не верил, что ей будет интересно с ним разговаривать. Это было невероятно. Молодая музыкантша из культурной семьи и пятидесятилетний начальник объекта гражданской обороны из деревни. А почему-то получилось. И о музыке они поговорили, и о политике, и о литературе современной. Ей нравился роман «Бич божий», она считала лучшим из наших современных. Сыроежкин не читал, но дал честное слово прочесть, да и вообще начать читать, хоть что нибудь.

А уж того, что три дня и три ночи они будут пить шампанское в её постели, этого он представить не мог, и не верил в это до сих пор.

 

Звонок в дверь заставил их невольно вздрогнуть.

-Я посмотрю, - прошептала Эля и, накинув халатик, пошла в коридор. Прильнув в глазок, она тут же отпрянула и тихо пошла в спальню.

-Там, две женщины с детьми, и парень, с лицом каким-то странным.

Михаил Николаевич вновь покрылся потом, только уже холодным.

-Не открывай! - прохрипел он, вставая и лихорадочно одеваясь.

За дверью послышались крики, усиленные эхом лестничной площадки сопровождаемые стуком в дверь.

-Миша! Мы знаем, что ты здесь! Миша открой!

-Так это тебя, - удивилась Эля, - Ты, что мой адрес сообщил?

-По номеру телефонному нашли, ну не твари?

Было слышно, как на лестнице открывались двери соседей. Эля дрожащими пальцами взяла сигарету из пачки.

Удары в дверь продолжались.

-Миша! Открой! Здесь твои дети и внуки.

Эля натянуто рассмеялась.

-Ах, вот оно что. Иди, разбирайся. Мы тут всю жизнь без скандалов жили. Иди, открой и всё реши. А я пошла на кухню.

Михаил Николаевич прильнул к глазку. Да это были они. Он открыл дверь. Семья ворвалась в коридор.

-Люд? Зачем ты детей то привела?

-Что? Ты мне говорить ещё будешь? Затем привела, чтобы тебя совесть немного заела, сволочь. Ну, такого от тебя не только я. Такого вся Красная Яма не ожидала. Ты опозорил нас всех. Где эта сучка! Покажите мне, я разорву её. А в чём ты одет? Тебя раздели? Алкаш. Почему ты в лохмотьях, где костюм. Нет, ну вы посмотрите только.

Михаил Николаевич никогда не видел раньше жену такой красноречивой.

Сын захихикал.

-Ну, ты старый даёшь.

Внуки, шести и семи лет, начали носиться по квартире. Дочь Михаила Николаевича Ирка, бросилась их останавливать. Дверь в кухню открылась, и все увидели напуганную Элю, сидящую на табуретке, поджав под себя ноги.

-О! Какая дамочка, - прослюнявил Алёша, - А со мной может тоже перепихнёмся? Я помоложе. А старый-то как?

-Уйди, дебил, - процедила Эля.

-Шампанское, шампанское!- закричали внуки так резко и звонко, что все вздрогнули,- Ура! Новый год!

-Я дебил?

-А знаешь, сынок, почему она тебя так назвала? Почему с тобой не гуляют девушки? Потому что это твой батюшка виноват, - громовым голосом произнесла Люда.

Алёша выпрямился и стал серьёзным.

-Потому что он выпил два стакана водки в тот день, когда мы зачали тебя! Два стакана!

Михаил Николаевич похолодел. Это была скрываемая от всех годами тайна. Это была его извечная мука, которую он пронёс через всю жизнь, и которая мешала ему жить. Только Людка и он знали это. От этого вечного осознания вины и вечный страх, и стыд перед женой. «Ведь если бы я не выпил, то вообще может, не сумел бы никого зачать»- машинально пронеслось в мозгу Михаил Николаевича, но вслух он озвучить этого не посмел.

Да, действительно, он выпил тогда на работе. Ну и что. Почему она решила, что это случилось в тот день. Хотя? Хотя дней таких в их супружеской жизни было немного. Можно пересчитать. Может и не водка, конечно, виновата. Просто совпадение. Хотя Ирка-то нормальная и факт оставался фактом.

-Так вот что, папочка.

-Да, да. И теперь этот подонок, искалечивший из-за пьянства, всем жизнь, решил бросить нас ради девки. Оставить без куска хлеба. Кто будет ходить за скотиной?!

После того как тебя уволят, Алёшку тоже сразу же уволят с объекта. А Ирка, мать одиночка? А внуки? Ты фашист проклятый!

Люда села на диван и зарыдала.

-Ах ты тварь, - рявкнул Алёшка и мощным ударом кулака попал отцу в челюсть, потом ещё и ещё.

Михаил Николаевич влетел в гостиную и, пролетев ее, врезался спиной в сервант с хрусталём. Раздался хруст и звон. На ковёр брызнули капли крови.

-Алёшка не надо! – завизжала мать.

-Какая грязь, - прошептала Эля, закрыв ладонями и лицо. В этот момент в кухню с визгом ворвались дети.

-Убирайтесь!- закричала на них Эля. – Убирайтесь все!

-Не кричи на детей, шлюха! – дочь Михаила Николаевича Ирка, вцепилась в густые чёрные спутанные Эллины волосы и потащила её в коридор. Эля стала сопротивляться и отпустила руки придерживавшие халат. Тот распахнулся, и все увидели, что под одеждой у неё ничего нет.

-Шлюха! Шлюха! – орал в остервенении Алёшка, - Сейчас я её трахну, сейчас я трахну всех!

-А ну не двигаться! – громкий голос в коридоре заставил всех вздрогнуть.

Ирка отпустила Элю.

-Что здесь происходит, Эля? – это был сосед дядя Женя. Мать Эли, уезжая, просила его присматривать за их домом. В руке у него был чёрный матовый револьвер, может газовый, а может и нет.

-Дядя Женя! - бросилась к нему Эля плача, - Пусть они уйдут, Я потом всё вам объясню. Дядя Женя, пожалуйста!

-Слышали! Все вон.

Все Сыроежкины, даже притихшие малыши, молча, косясь на пистолет, по очереди, подались в прихожую. Дядя Женя посторонился, не снимая пальца с курка.

Михаил Николаевич выбрался из осколков и последний пошёл к двери. Взяв куртку и поравнявшись с Элей, он виновато посмотрел ей в глаза.

-Я это… тоже пойду.

-Убирайся, - всхлипнула с надрывом Эля.

Удивлённые соседи, вылезшие из дверей рассматривали уходящую семью Сыроежкиных.

-Кто это?

-Это родственники музыканшиного первого мужа, с деревни, без приглашения приехали.

 

Михаил Николаевич перекинул верёвку через сук, показавшийся ему надёжным и крепким. Вот так же посреди вечной зимы его жизни, была короткая оттепель, и вот её нет. Вот снова однообразие будней. Если не считать того, что семья не разговаривала с ним, даже в Новый год. Не считая того, что его сняли с должности начальника, и он стал простым электриком. Не считая того, что в глазах всех, здоровающихся с ним людей, знавших его не один год, вместо уважения появились какие-то смешливые огоньки. Не считая того, что в памяти навечно осталась маленькая уютная квартирка в новостройках и черноволосая девушка, с которой можно было говорить обо всём на свете и её ласки, которых больше никогда не будет.

Михаил Николаевич осмотрелся. Впереди и сзади шла просека. «Скорее всего, лишь лесорубы найдут его, висящего здесь»,- думал он, устанавливая чурбак, который сам намеревался выбить ногами, когда петля обовьёт шею.

Грызуны и лисы, которых сейчас не видно, как только он затихнет, потихоньку вылезут поживиться свежим мясом, и будут подпрыгивать, пытаясь ухватить кусок с его ноги.

Падаль. Он превратиться в падаль. «…Чем триста лет питаться падалью» - пронеслось в голове. Но у него получилось напиться живой крови. Хотя уж точно, только один раз.

Михаил Николаевич установил чурбак. Петля висела на нужной высоте. Другой конец был привязан к стволу. Сыроежкин скинул куртку, шапку и остался в джинсах и клетчатой рубахе. Стало холодно. «Удивительно, что я чувствую холод», - подумал он и встал на пенёк.

В начале просеки показались, тёмные пятна на фоне заснеженного леса. Это были, какие-то люди, они направлялись к нему. Лесорубы или охотники?

«Сделать всё до их подхода? А вдруг не получиться. Вдруг буду болтаться, и хрипеть на глазах этих людей. Нет, так нельзя. Пусть пройдут».

Михаил Николаевич снова одел куртку и стал лихорадочно прятать верёвку за ствол берёзы, одновременно вглядываясь в людей. Двое, нет, трое взрослых и ещё двое. Дети! Они бегут сюда. Да это же…!

-Миша! – раздалось по лесу.

-Папа!

-Деда!

«По следам нашли», - пронеслось в голове Сыроежкина. «От самого дома следили».

Михаил Николаевич бросил верёвку, выскочил на просеку и, прорезая по снегу целину, со всех ног бросился бегом от настигающих его родственников.

Вздымая мириады снежных искр, хрипя, словно загнанный лось, Михаил Николаевич бежал по просеке. Сзади сын, за ним мать и дочь. Порядком, отстав, догоняли взрослых, обезумевшие от погони, дети.

-Миша! Папа! Деда! – раздавалось в лесу и огромные снежные шапки падали с сосновых ветвей, от резких для зимнего леса выкриков.

 

А. Оредеж .