ЛУННЫЙ ВЕТЕР,

или

легенда о Мартине, луне и одноглазой Кристине.

 

«Одно небо было чисто, грозно, неподвижно – и тщетно ожидало взора, который бы поднялся к нему».

 

В.Одоевский «Насмешка мертвеца»

 

О событиях той ночи, когда Мартин из семейства Дуоши вознесся по лунному лучу к небесам, в селении Холмвилл не принято говорить вслух. Правда, вам может об этом поведать один из старожилов Холмвилла, если его угостить кружечкой кислого пива в неприметной таверне, что находится у края дороги над обрывом. Но, боюсь, в его бессвязном рассказе будет столько недомолвок и откровенных преувеличений, что вы, скорее всего, решите, что это не правдивая история, а всего лишь одна из тех легенд, которыми пичкают по вечерам расшалившихся детишек, никак не желающих засыпать после насыщенного их ребячьими шалостями дня. Конечно, надо признать, с течением времени всякая более-менее таинственная история претерпевает некоторые изменения, но, несмотря на это, в ней всегда подлинные персонажи или события, которые просто не возможно исказить выдумкой, ибо никакое воображение не способно передать той мистической ауры, что загадочным нимбом окружает их.

Одним из таких персонажей была старая одноглазая Кристина, жившая в ветхом домике с соломенной крышей у самого берега, чье жилище было принято обходить далеко стороной, ведь даже деревья в ее саду за глухим покосившимся забором имели такую зловещую форму и кривые узловатые ветви с вечно выцветшей пожухлой листвой, что невольно внушали необъяснимое чувство ужаса всякому, кто осмеливался взглянуть на них с Большого холма, откуда открывался великолепный вид на побережье и залив.

В Холмвилле много ходило страшных сказок об одноглазой Кристине, которую местные жители именовали не иначе как Одноглазая Колдунья. О том, как прокисало молоко сразу после дойки, стоило ей пройти мимо коровника; и о том, какие звуки иной раз доносились из ее дома по ночам и как в эти ночи неистово выли собаки, а наутро в одном из домов Холмвилла неизменно обнаруживался покойник; и о том, как из печной трубы в полночь накануне Дня Всех Святых срывалась неясная бесформенная тень, осыпаясь брызгами искр, и неслась по черному небу в сторону Лысой горы, где справляли свой шабаш темные силы зла.

И хотя в каждом деревенском селении обязательно найдется своя нечистая сила, Кристину боялись не на шутку, и на это у жителей Холмвилпа, поверьте мне, имелась достаточные основания.

Какую роль сыграла Одноглазая Колдунья в судьбе Мартина, люди узнали от бабки-повитухи, которая принимала роды у матери Мартина - Лизы. Сама Лиза рассказывала ей хриплым шепотом, как только у нее начались первые схватки, о желтом морщинистом лице с крючковатым носом и беззубым впалым ртом, которое она увидела за сорок дней до родов в окне своей спальни. И было это лицо одноглазой Кристины. В ее единственном, подернутом кровавой пеленой, глазу со слипшимися гнойными веками было такое сосредоточение зла, что Лиза мгновенно лишилась чувств и до утра металась в бреду. А из того места, откуда должен был появиться Мартин, лилась кровь, и кровь была темная, со сгустками, словно с кусочками плоти ее, еще не родившегося младенца. Именно тогда, как считала бабка-повитуха, Лиза слегка тронулась рассудком и с тех пор смертельно боялась лунных ночей, когда луна вот так же заглядывает в окно...

Вполне возможно, что именно эта боязнь привила ее ребенку болезненную страсть к бледному пятну на черном звездном небосводе, что и привело его к гибели, как считали многие. Слово «вознесение» слетело лишь с кривых губ Безыменного Уродца, что жил в пещере лесной части Большого холма и питался подношениями жителей Холмвилла, которые считали его юродивым и, своего рода, местным святым. Может быть, это было по причине того, что ближайшая церковь находилась за много миль к северу по побережью, а люди, как известно, не могут жить без веры и поклонения.

Кстати сказать, однажды священник той самой церкви заехал на недельку в Холмвилл. Это произошло примерно за год до описываемых событий. Выслушав жалобы местных жителей на одноглазую Кристину, он даже порывался устроить некое подобие аутодафе, но, о чем поведал в последствии кузнец Михель, колдунья одарила пастора таким взглядом своего поистине горгоньего глаза, что тот немедленно убрался восвояси. Рассказывали, что спустя месяц он умер от лихорадки, и это потому, что сам святой отец не отличался особым благочестием по причине пристрастия к алкоголю.

Впрочем, я немного отвлекся от истории Мартина. Итак, Лиза Дуоши родила мальчика в лунную ноябрьскую ночь, и, надо признать, роды прошли без особых осложнений. Лишь, прорвавшийся сквозь колышущиеся от ветра занавески, серебристо-бледный луч ночного солнца омрачил уставшее лицо роженицы, и она еще крепче прижала к груди маленькое существо, которое вынашивала девять долгих месяцев под своим сердцем, словно боясь, что бледные лунные призраки могут украсть ее бесценное дитя.

Мартин, так назвали младенца при рождении, остался некрещеным, как впрочем, и многие жители Холмвилла. И до пяти лет у родителей его не возникало беспокойства за своего единственного сына. Мартин рос крепким розовощеким мальчуганом, как и положено быть ребенку. Но однажды, одной из ненастных октябрьских ночей, когда с моря дул промозглый штормовой ветер, а по небу беспорядочно метались клочья черных грозовых туч, случилось нечто, что, видимо, предчувствовала своим материнским чутьем и чего так боялась мать Мартина - Лиза. Той ночью она застала его у раскрытого настежь окна, зачарованно глядящего в небо, туда, где сквозь грозовые тучи проглядывала бледная луна. И холодный серебряный свет ее столь искажал в тот миг лицо Мартина, а тени туч так уродовали его невинные черты, что глазам Лизы предстал зловещий образ адского демона, а не ее нежно любимого ребенка.

Душераздирающий крик Лизы пронзил пространство ночи словно стрела, пущенная из лука Охотника Черной Топи из старинной легенды. С тех пор разум Лизы окончательно помутился. Ее отсутствующий взгляд вызывал жалость соседей, а некогда любимый сын внушал безотчетный суеверный страх у собственной матери. В шепоте жителей Холмвилла все чаще можно было услышать слова: «Кристина» и «лунное проклятье». И, видимо, слухи эти отчасти не лишены были основания. Мартин стал худеть. Его лицо, прежде пышущее здоровьем, приняло бледный болезненный оттенок, он стал замкнут и необщителен. Так в семейство Дуоши пришла скорбь. И только каждую ночь в период полнолунья Мартин стоял у раскрытого окна и всматривался в черное звездное небо на бледный проклятый диск, и лицо его омывал холодный лунный ветер.

Вы, может быть, спросите, что же такое этот лунный ветер? Я, наверное, не смогу вам сказать точно. Иной раз люди дают странные названия вещам, вреде бы самым обычны. Чем они руководствуются? Наверное, это исходит откуда-то изнутри, из потаенных темных уголков сердца. Так что я расскажу лишь то, что мне известно. В полнолунье ветер всегда изменял свое направление, и дул не с моря, как обычно, а со стороны Большого холма из-за леса, за которым, как искренне верили жители Холмвилла, возвышалась в своем мрачном великолепии Лысая гора, где справляли свои гнусные праздники ведьмы и сатиры, где варили колдовское варево из ушей летучей мыши и вытопленного жира из тел некрещеных младенцев, где водили чародейские хороводы вокруг костра, сложенного из высушенных человеческих костей, где подписывали страшный договор о продаже дьяволу своей бессмертной души, скрепляя его собственной кровью, где целовали зад Козлу - карикатурному воплощению самого князя тьмы. И лунный ветер приносил на своих черных крыльях с той горы зловоние и стоны, а серые облака ночного небосвода, гонимые им, складывались в образы и тени таких кошмарных форм, что даже железное сердце кузнеца Михеля стучало сильнее его самого тяжелого молота, а на тронутых сединой висках проступали капельки холодного пота.

Но лунный ветер приносил еще кое-что. В его, без того смрадном, дыхании явственно ощущался невыносимый запах тления со старого заброшенного кладбища, что располагалось с западной стороны Большого холма. И среди воя этого ветра в подгнивших ставнях дома Дуоши слышались скрипы ветхих деревянных крестов на безымянных могилах поросших густым бурым мхом. А уродец из лесной пещеры, копаясь в помоях на заднем дворе таверны, рассказывал кухаркам, что однажды в полнолунье ночь застала его на заброшенном кладбище, и видел он как под зыбкой пеленой тумана трепещет земля на могилах и бескровные руки просовывают свои костлявые пальцы сквозь толщу земли, а души мертвецов мечутся безликими тенями между оград да могильных плит, издавая душераздирающие вопли и стоны.

- Это пламя адское терзает их кровоточащие сердца, - добавлял он, таинственно выпучивая глаза, и рот его, без того искривленный уродством, еще больше оскаливался в кошмарной улыбке, обнажая ряд кривых подгнивших зубов, являя собой гримасу поистине вселенского ужаса.

А между тем годы сменялись годами, и в Богом забытой деревушке мало что менялось. Старики умирали, рождались дети; с моря побережье залива терзали штормовые ветра; Безыменный Уродец все так же ошивался у таверны, что у края дороги над обрывом, пугая кухарок рассказами об оживших мертвецах, бродящих лунными ночами между надгробий и склепов старого заброшенного кладбища; зловещий дом одноглазой Кристины все так же страшил случайных прохожих видом своих корявых деревьев, а сама старуха все реже и реже появлялась в деревне, но каждое ее появление неизменно сопровождалось скисанием молока в бидонах доярок и неугомонным остервенелым лаем собак.

Имя Мартина постепенно обрастало легендами да деревенскими сплетнями. Его нелюдимость, бледное осунувшееся лицо и болезненная любовь к луне, естественно не замедлили сказаться на умах необразованных суеверных жителей Холмвилла.

Когда одной из лунных февральских ночей у рыбака с Песчаной косы волк задрал две овцы, мало кто усомнился в том, что Мартин умеет превращаться в оборотня, дабы рыскать серебряными ночами в поисках жертвы. А кузнец Михель даже успел отлить две серебряные пули из креста, оставленного ему в наследство прабабкой. Одной из них он и уложил по весне того самого бирюка, который оказался на поверку самым обыкновенным волком, отбившимся от стаи и промышлявшим разбоем по окрестным деревням.

Были в другие сплетни-пересуды, порожденные суеверием, пивными парами душного зала таверны у края дороги над обрывом да злыми языками местных домохозяек. Кто-то видел Мартина в обществе одноглазой Кристины в ее саду с кривыми деревьями. Она обнимала его своими дрожащими иссохшимися руками и шептала на ухо беззубым ртом разные колдовские мерзости. Находились и такие, кто видел их летящими в сторону Лысой горы раздетых до нага, и это было поистине отвратительным зрелищем: молодой, красивый и полный сил юноша и древняя уродливая старуха восседали, обнявшись, на помеле.

Но все же большей частью эти истории оставались всего лишь сплетнями суеверных людей, которые хоть и имели под собой некую зыбкую почву, все же весьма мало претендовали на истину. На самом деле Мартин жил почти так же как и большинство жителей деревни: ходил на сенокос и в море с отцом, помогал своей полубезумной матери по дому и в огороде, а летом пас овец на Большом холме. Лишь одна странность, которую так боялись люди, и которая вызывала нешуточную тревогу в сердцах его родителей, была неизгладимым клеймом в жизни мальчика. Это страсть к луне, граничащая с поклонением: это каждое полнолунье отсутствующий взгляд прикованный к черному небу, глазами, в которых отражалась безмолвная и холодная власть бледного ночного солнца.

 

Все произошло в летнюю полночь, когда Мартину было уже четырнадцать лет. Сам воздух той августовской ночью, казалось, застыл в тревожном ожидании каких-то страшных событий. Ни дуновения ветерка, ни шума набегающих на берег волн, ни шелеста листвы в кронах деревьев. И небо... Черное, как смоль, с миллиардами таинственных созвездий и полной, четко очерченной луной, освещающей загадочным светом дорожку из рассыпавшегося по водной глади моря серебра.

В ту ночь Мартин вышел из дома за калитку, которая закрылась за ним с пронзительным прощальным скрипом несмазанных петель. Его взгляд, как никогда, лучился неземным блаженством, словно он находился под воздействием легкого наркотика. Глаза его блестели в лунном сиянии, и луна потянулась к нему... Да, да, именно потянулась, так впоследствии рассказывала мать Мартина - Лиза, и ей верили все без исключения. Тогда они, словно, поменялись местами, словно луна устала и смирилась с невинностью и чистотой юноши, приняв на себя его благословение и нежную преданность брата.

Зыбкий, колеблющийся луч-дорожку протянула к стопам Мартина лунная сестрица, и там, где он соприкоснулся с травой, заблестели мерцающие огоньки, это маленькие крылатые эльфы затеяли свой волшебный эльфо-пляс. И тогда заструилась в прозрачной тишине дивная небесная музыка, а когда Мартин ступил на лунную дорожку, ступни его окутал легкий пуховый туман, смягчая его неуверенные шаги.

Никто из видевших это чудо не посмел остановить возносившегося юношу, а небесная свирельная музыка разбудила почти половину Холмвилла. И жители деревни в немом молчании смотрели ему в след благоговейным взглядом, затаенно пряча свой суеверный страх в замерших сердцах. Вся природа застыла, словно по волшебству. Движимы были лишь небесная музыка да Мартин, уходящий в небо по лунной дорожке, а с первыми лучами рассвета все растаяло словно наваждение в чистом светло-голубом небосводе. На том и закончилась эта грустная история Мартина, подарившего свою невинную душу холодной луне.

Надо заметить, что с событиями той ночи жизнь в Холмвилле приняла несколько другие оттенки, ибо в ту ночь умерла одноглазая Кристина. Ее предсмертный вопль пронесся раскатами адского грома над Большим холмом. Колдунью поспешно зарыли на старом заброшенном кладбище лицом вниз, пробив ей сердце осиновым колом и обмотав шею ветвями куста дикой розы. Проклятье Одноглазой Колдуньи утратило свою силу, и тем самым привело ее саму к гибели.

С тех пор в Холмвилле каждое полнолунье с моря дует теплый и ласковый лунный ветер, принося в безмятежный сон жителей деревни сладкие сновидения, наполненные благоуханием цветущего жасмина, пением лесных птиц и красками полевых цветов. И хотя пропитанные веками человеческие суеверия не позволяют многим до сих пор произносить вслух имя Мартина Дуоши, вознесшегося к луне теплой августовской ночью, некоторые, втайне от соседей и, пожалуй, даже от самих себя, доверяют образу юноши, навечно запечатленному на лунном диске, свои тайные желания, надежды и скорби. Ведь люди, как известно, не могут жить без веры и поклонения.