Памяти Николая Рубцова Дом по Яшина, 3. Штукатурка убога, и убог этот дом, нагоняющий сплин. Здесь когда-то поэт жил, но очень немного: этот дом для него был всего лишь трамплин. Нет, не в омут столиц, что его не признали, не в придуманный мир, не в банановый рай – он ушел навсегда в вологодские дали, в край кривых тополей и кочующих стай. И когда он летел там, где звездная люстра нашу Русь освещает с незапамятных пор, вслед ему помахал белый храм Златоуста, и слегка покачал головами Софийский собор. Букет хризантем Мы чужие на этом балу. Мажордом не зовет нас к столу, а хозяин сварлив и скареден. Мы чуть-чуть постоим и уедем. Но букет хризантем в хрустале вдруг напомнит о лучшей земле, где алмазы на утреннем небе, белый хлеб и вино на столе. Там немыслимы зло и беда. Мы однажды вернемся туда. Странный человек А потом он ушел неизвестно куда, и не знает никто, почему. Жил он, в общем, как все, не боялся труда, и везло в этой жизни ему. К сорока он построил за городом дом, воспитал близнецов-дочерей, и уже потихонечку думал о том, как он встретит закат своих дней. В окружении милых домашних забот он дожил бы до старости лет, но однажды под вечер уехал он в порт, и за морем пропал его след. Говорят, его видели где-то в горах, где так низок и чист небосклон. Будто шел рядом с ним дзэн-буддистский монах. Но, возможно, то был и не он. Вот и всё. И не знает никто, почему и куда он ушел, и зачем… В этой жизни чего не хватало ему? И чего не хватает нам всем? На родине Я в отпуск поеду один. Не к морю, не в южные страны – На Волгу, где гроздья рябин горят, как открытые раны. Неспешно пройдусь по Венцу, великой реки изголовью. И, словно к больному отцу, наполнится сердце любовью вот к этим крутым берегам, исполненным тихой печали, к намоленным божьим церквам, разрушенным в самом начале минувшего века. Как гвоздь, засевший в глубинах сознанья, они пробиваются сквозь железобетонные зданья: часовни, кресты, купола, ворон растревоженных стая. И небо, как Волга, без дна! И Волга, как небо, без края! За холмом Взревел мотор, живущий род крылом, взвилась машина в грохоте и пыли. "О, Родина, уже ты за холмом!"– так, кажется, мы в юности учили. Смысл этой строчки "Слова о полку…" тогда мы до конца не понимали. Мы бегали купаться на Оку, девчонок тонконогих обнимали, в футбол гоняли – пыль вилась столбом! – блатные песни пели вечерами. Мой милый двор! Уже ты за холмом со всеми закадычными друзьями. С девчонкой, за которой целый день я мог ходить, пускай и бесполезно. Я для нее обламывал сирень, ту что росла у первого подъезда. Все это тоже холм собой закрыл. Какой. однако. холмик огроменный! За ним укрылись тысячи светил и половина всей моей вселенной. О, как бы мне хотелось забежать за это холм и встретить удивленно отца живого, молодую мать, и снова стать счастливым и влюбленным! На перроне Давай на прощанье покрепче обнимемся на самом краю у ступенек вагонных! Когда еще встретимся? Когда еще свидимся? Когда еще руки друг другу пожмем мы? Потонет в тумане гудок тепловоза. Зеленый маяк на путях загорится. И желтый флажок, словно желтая роза, мелькнет и погаснет в руке проводницы. И тихо, так тихо, почти нереально стотонное чудище тронется с места. И редкие всполохи криков прощальных накроет волна духового оркестра. Vita nova Из руин прежней жизни я выкроил дом, выкроил сад и собаку при нем. Выкроил женщину из лоскутов прежних свиданий, желаний и снов. Выкроил, словно умелый портной, даже трубу и дымок над трубой. Выкроил все, чем положено жить. Дело за малым - осталось пошить. Дело за малым осталось - прошить ниткой суровой и снова прожить. Новая жизнь, точно новый пиджак - надо бы сшить, да не шьется никак. Такая вот любовь Такие утра бывают разве что перед казнью. Снег скрипит под ногами, я иду мимо темных домов. Так, наверное, шел на заклание Стенька Разин, так, наверное, трясся на смертном возке Пугачев. Так к тебе я иду. Что за цепи меня приковали? Что за черные шоры заслонили от света глаза? Эти цепи и шоры люди любовью назвали, будто иначе назвать это было нельзя! А потом как в кино: удивительно синее небо, а потом запах хлеба, запах теплого хлеба - свист топора... ..................... Пламенеет пятно еще злее от яркого снега, и в палачий мешок удалая летит голова. Но за миг до того, как топор в мое тело вонзится и по жилам пройдет острый холод последнего дня, я успею сказать: "Славься вечные веки, царица!" И губами прижмусь к той руке, что сгубила меня. Доктор Фауст Из глубины спрессованных веков, сквозь толщу отошедших поколений до нас, живущих, корни древних слов доносят шифр таинственных значений. Но ключ от шифра навсегда сокрыт от праздных глаз, от суетного света. В кощеевой пещере он зарыт на Севере или на Юге где-то. Пока найдешь, истопчешь сотню пар сапог железных и хлебов железных две сотни съешь. зато получишь дар прекрасный, но, к несчастью, бесполезный. И с этим даром ты постигнешь суть никем не понимаемых явлений, но по ночам не сможешь ты уснуть, забывшись в мире мнимых сновидений. Исчахнешь ты за письменным столом, а жизни бал промчится мимо, мимо. И благо обернется страшным злом, и ты отвергнешь участь пилигрима. Но плачь не плачь - былого не вернешь. Все потеряет для тебя значенье, и к юной Гретхен в моросящий дождь ты побредешь вымаливать прощенья. Но Гретхен уже замужем давно, толста, довольна и детьми богата. Ты постоишь, посмотришь на окно, где с ней вы были счастливы когда-то, и прочь пойдешь. И проклянешь тот миг, когда беспечной юности забавы ты променял, бессмысленный старик, на дух познанья, гордый и лукавый. *** Чисты, как числа, как ноябрьский снег, глаза твои, в них столько мук и нег! А я в них наг, и сир, и навсегда простужен, как этот мир, оставленный снаружи. Тишина Сквозь облака луны коровий глаз невозмутимо пялится на нас. Вокруг царят спокойствие и тишь. Один комар звенит. Скребется мышь. Собака лает в полной тишине. Ребенок плачет горестно во сне. О чем ты плачешь, милое дитя? О чем ты так горюешь не шутя? Ах, боже мой, какой я стал смешной! Наверно, зубик зреет под десной – вот и не спится сыну моему, а вместе с сыном – дому моему, а вместе с домом – миру моему, а вместе с миром – Богу самому. Вот и не спят, будя ночную тишь, ни пес в поселке, ни под полом мышь. Не спит, звеня назойливо, комар, как будто снится комару кошмар. Не спится оплывающей свече, не спится душегрейке на плече, и сквозь туман луны коровий глаз в недоуменье пялится на нас. Повсюду жизнь Да, жизнь повсюду, в камне и в песках, на дальних звездах и в кошмарных снах. На свалке, где, обнявшись, два бомжа опохмеляются, от холода дрожа, и рады оба, и она и он, что удалось добыть одеколон. На полустанке, где однажды в год и то случайно поезд тормознет, он постоит всего-то пять минут, но люди этим дышат и живут. В яранге, где зимующий коряк среди детей, оленей и собак пьет чай с тюленьим жиром, давит вшей и думает о сущности вещей. В ауле горном, где за брата брат, где в каждом доме спрятан автомат, где женщин в вечном трауре не счесть, но жизнь и там превозмогает месть. .................................................. Да, жизнь повсюду, даже под огнем, где мы лежим с товарищем вдвоем, и бой ведем всем недругам назло, и молимся, чтоб им не повезло. Ребенок в парке Дитя за мыльным пузырем бежит по парку. Осенний день горит огнем светло и ярко. А в пузыре, как в янтаре за тонкой пленкой, мир, отраженный в хрустале - в глазах ребенка. Там кленов охра, вязов жесть, собаки, люди. Там все, что было, все, что есть, и все, что будет. Там все надежды и мечты, как бы в реторте: служенье богу красоты, победы в спорте, там глубина любимых глаз, восторг признанья, свиданий сон и горечь раз- очарованья... И все взрывается шутя без слез, без муки. И удивленное дитя разводит руки. Извне и изнутри Нас тянет к новизне, нас тянет к крутизне, но это все извне. А что же изнутри? Ты сердце отвори и. как свеча, гори. Как трудно быть свечой, гореть в тени ночной, предвидя свой конец! Но море темноты смыкается, и ты сгораешь, наконец. И внешний мир опять свою сзывает рать: литавры, трубачи. Нам это не понять, но боли не унять сгорающей свечи. Миф У нее прекрасные глаза. Вот и все, что я могу сказать. Может быть, она жена неверная. Хитрая и склочная. наверное. Может быть, она не понимает, что священным даром обладает. Почему же именно над ней Бог взмахнул десницею своей, подарив призывный этот взгляд, что вместил в себя и Рай, и Ад! Не пытайся отразиться в нем, отразишься - и окаменеешь, до мозга костей обледенеешь, обернешься солевым столпом. Будешь над пустыней полуночной возвышаться статуей песочной, позабудешь, как тебя зовут, будет над тобой глумиться ветер, будешь ты невозмутим и светел, сохраняя в глубине столетий тайну о прекрасной Хатшепсут. Осенние этюды Когда, осатанев от мелочных забот, мне хочется уйти куда-нибудь отсюда, я в осень ухожу, беру с собой блокнот и карандаш - писать осенние этюды. Осенняя тоска, осенний перелет неутомимых птиц и кленов осыпанье напоминают мне, что так и жизнь пройдет и надо все успеть запомнить на прощанье. Запомнить этот свет, летящий из-за туч, запомнить этот бред болеющей природы, последний теплый взгляд, последний теплый луч, последний поцелуй, горчащий диким медом. В осиротелой осенней стране В осиротелой осенней стране всадник летит на горячем коне. Конь его белый, хвост золотой. Всадник летит - и леса опадают, умные птицы на юг улетают, в воздухе пахнет прелой листвой. В осиротелой осенней стране так сиротливо и холодно мне! Будто я сам, как леса, замерзаю, или, как птицы, на юг улетаю, или, как листья, сгораю в огне в осиротелой осенней стране... Дед Был овес моим дедом посеян, но собрать его дед не успел. Увезли бедолагу на север, в Соловецкий кандальный предел. Ни за что увезли. В чьем-то списке наскочила строка на строку. Десять лет из-за этой описки довелось оттрубить мужику. Он вернулся из вьюжного края, взял за плечи отца моего и, украдкой глаза вытирая, облегченно вздохнул: "Ничего!" Будто не было долгой разлуки... Травы в пояс стояли в росе, и тяжелые дедовы руки нестерпимо тянуло к косе. Распахнутая дверца Все это так обыкновенно, сдается мне, произойдет: существованье постепенно из света в сумрак перейдет, я перехода не замечу и не смогу себе помочь, так утро переходит в вечер. а вечер переходит в ночь. Иссякнет жизненная сила, дыханье облако возьмет, но воды, ветры и светила продолжат свой круговорот. И где-то на большой планете в тот самый час, в тот самый миг рожденье новое отметит истошный человечий крик. И где-то мальчик несмышленый, впервые распахнув глаза, увидит сквозь густые кроны немеркнущие небеса, и ощутит, как бьется сердце в его груди. И жизнь - распахнутая дверца - вся впереди! Воспоминание о ХХ веке В нашем веке звучание лиры заглушали собой трубы-дуры, собирали в поход командиры, отправлялись в поход трубадуры. И бесстрашно шагнули под пули, будто смогут опять родиться, и навеки в землю уткнули свои светлые юные лица. Сколько их по могилам безвестным похоронено! Кто сосчитает? И звучат их неспетые песни в тишине, когда утро тает. Цветет цикорий... Цветет цикорий, донник и полынь, восходит солнце, просыхают росы. Лежу в траве, читаю неба синь, плюю на все великие вопросы. Пусть пролетают мимо на коне те, кто меня догадливей и злее. От жизни ничего не надо мне, я ничего, как странник, не имею. Я просто счастлив тем, что я живой, и вот лежу, весь мир в себя вплетая, как этот вот цикорий голубой, как эта вот ромашка золотая. Я не знаю, чем кончится лето Я не знаю, чем кончится лето, но, наверно, в какой-то из дней золотая полоска рассвета не застанет меня у дверей. Выйду в холод промозглый и жуткий, и такая навалится грусть, будто вышел не на две минутки, а уже никогда не вернусь. Все ждут чего-то от меня Все ждут чего-то от меня: любовница - волнений ярких, шеф ждет отчет к исходу дня, сын - новогодние подарки, жена - хозяйственных хлопот, друзья - привета и веселья, и "Вискоса" мохнатый кот, и мама ждет на воскресенье. Все ждут чего-то от меня, растаскивая понемногу запасы сил, любви, огня - и слава богу! Слава богу! Россия Не в сказке дивной, не в мире горнем - стоит Россия на горе горьком. Быть может, горечь степей покатых принес в Россию Батый проклятый? Быть может, "мудрый отец" из Гори отдал Россию на откуп горю? А может просто, а может только на русской свадьбе кричали "горько", и было горьким вино в бокале, и гости пили, да расплескали. Разговор странников Чернеют кресты вдоль дороги, кресты телеграфных столбов. Деревни пусты и убоги, закат к непогоде багров. С багровой страною заката смыкается долгий наш путь. - Придем ли под вечер куда-то? - Даст Бог, добредем как-нибудь. Даст Бог, добредем понемногу до дома с веселым огнем, помолимся Господу Богу и тихо блаженно уснем, а утром, проснувшись до света, о прошлом забудем совсем. - Зачем же, папаша, все это? - А Бог его знает, зачем. Иди, брат, покуда идется и меньше заботься о том, откуда все это ведется, и чем обернется потом, куда ты прибудешь в итоге, где пот оботрешь ты с лица, ведь смысл не в конце, а в дороге, а ей, брат, не видно конца. Вечер в Петербурге Слетает желтый лист на зеркало канала, бестрепетен и глух брандмауэров ряд, и фонари горят сегодня в полнакала, и кажется - вот-вот со мной заговорят. Сквозь призрачный туман желтеют занавески, стою, облокотясь на кружево перил, и чудится - в окне усталый Достоевский на улицу взглянул, вздохнул и закурил. Листопад Усталые дворники! Бросьте! Не надо! Вам век с красотою такой не разделаться! Вы лучше послушайте вальс листопада, плечом опершись на ольховое деревце. Мгновение листья в одежде нарядной вальсируют плавно, о чем-то мечтают. И вот уже дворник, ругаясь площадно, поганой метлой их с асфальта сметает. Так падают звезды, цари и народы, всему свое время в галактике Млечной. Лишь мы, старина, не взирая на годы живем, будто жить нам ещё бесконечно! После дождя В мире чисто и светло, словно вымыли стекло, то стекло, через какое смотрит Бог на нас с тобою. В сердце чисто и светло, словно вынули стекло: тот осколок слюдяной Королевы Ледяной, что мешал нам видеть ясно мир огромный и прекрасный. Тогда еще держали мир киты... Тогда еще держали мир киты, и жили на Земле гипербореи, и нравы были строги, но просты: купцов пираты вешали на реи. И Бог еще спускался с небеси, и рай еще был где-то близко-близко, и каждый мог, кого ты ни спроси, поклясться, что он видел василиска. Теперь все перепуталось вокруг: где верх, где низ, где свет, где тьма - не знаем. Вселенная замкнулась в Дантов круг, который бесконечно расширяем. И враг врагу с улыбкой руку жмет, и друга друг в упор не замечает, и только ночью, когда все уснет, над миром тихий ангел пролетает. Я пишу о России Я пишу о России, о родных берегах, где деревни пустые замерзают в снегах, где, предвестник пожара, кличет ворон беду, и пылают Стожары, отражаясь во льду. Зимним вечером синим воет ветер в трубе. Я пишу о России. Или нет – о себе. Песни России Песни России, какие вы разные! Все понамешано: слезы и смех, звоны кандальные, шутки лабазные, черные кони, летящие в снег, сладкоголосое пенье на клиросе, хлесткая удаль блатного певца... Сколько мы с вами, родимые, вынесли! Сколько осталось? Не видно конца. Горе казацкое, счастье кабацкое, тупость смиренья и площади гнев – все переплавилось в песнь залихватскую, русской души безыскусный напев. Казачья песня Дожидалась мамка казака. Казака с войны-то долго нету. Все проплакала она глаза. На дорогу выходила ждать до свету. Пыль клубится – не сыночек ли родной? Или кони проскакали стороной? Или вихрь клубится по степи? Свечи жги, не спи ночами и терпи. "Ох, ты доля горемычная моя, ой, не знала, эх, не знала счастья я, только ночку провела с твоим отцом, он уехал на войну, да и с концом. А теперь и ты, мой сизый голубок, обмануть старуху-смерть да, эх, не смог. Горе-горюшко! На сердце тяжкий ком! Был ты лучшим в нашем войске казаком. Только ветер мог угнаться за тобой, когда гнал ты злых коней на водопой, и горели красных девушек глаза. Да спустилась с гор жестокая гроза, и ушел ты защищать Святую Русь. Говорил: "Не плачь, маманя, я вернусь!" Да видать твоя дорога далека..." Дожидалась мамка казака. Разбойная песня Гой ты, Русь некрещеная – кровяная заря! Голова забубенная: ни Христа, ни царя! Нам старушки по праздникам калачи не суют, и кресты перед казнью нам целовать не дают. Ни спастись, ни покаяться – перед кем? Для чего? Эх, скорее б отмаяться, да и так ничего. Два кладбища На кладбище этом не верится ни в рай, ни, тем более, в ад: здесь бывшие красногвардейцы на вечном покое лежат. Лежат потрясатели мира, крушители рабских оков, и воткнуты плуг да секира заместо церковных крестов. А где-то за землями чуди, в немилых для сердца местах такие же русские люди накрылись землею в крестах. И всё же останутся рядом, покуда Россия живет, и красная новь Петрограда, и белых Ледовый поход. Навек перемешана кровь их: из общих ветвятся корней и свет мировых философий, и мрак мировых лагерей. Они не поладили в датах, но вечности хватит на всех. Как тонок березовый запах на кладбище Сент-Женевьев! Цвета России Цвет России – белый-белый: снег, церквушка на холме, дед, до срока поседелый, отсидев на Колыме, белых аистов круженье в белом небе сентября, Белой гвардии сраженья за убитого царя … Цвет России – красный-красный. Вот встает её заря, и пока ещё не ясно: кто за правду, кто зазря, из любви ли к краснословью, из святой ли простоты окропит багряной кровью белоснежные мечты. Бешеный поезд Всем страшно: и той, что смеется, и тем, что поют под хмельком. Без тормоза поезд несется, тревожа окрестность гудком. На стеклах фонарные блики, вокзалы мелькают в окне, и хочется крикнуть, но крики беззвучны, как будто во сне. А поезд все дальше и дальше – не свалится в пропасть пока. И столько бессмысленной фальши в спокойствии проводника! Мы вышли в море Мы вышли в море. Был попутный норд (мы шли в Гонконг из Северной Кореи), наш кэп отдал приказ поставить грот, и я полез по лестнице на реи. Чем выше лез, тем лучше видел я седой простор, вскипающий волною, потом вдали забрезжила земля, и облака всклубились подо мною. А мачта уходила в темноту, и в темноте раскачивались звезды. И понял я тогда, что не дойду, и повернул назад, но слишком поздно. Так и вишу с тех пор: над головой сияют мне небесные светила, и океан трепещет подо мной, и с каждым часом убывает сила. А за дверью было Ничто А за дверью было Ничто, не похожее ни на что. Так хотелось в него шагнуть, раствориться в нем, утонуть. Но у самой границы той чей-то голос окликнул: «Стой! Доживи-ка ты до утра». И добавил: «Еще не пора...» Из света в темноту Из света в темноту – и ничего не видно. Был слишком крут подъем, и слишком узок лаз. Вернуться бы назад, но возвращаться стыдно, и глупо, да и кто скучает там без нас? Поплакали чуть-чуть, но все-таки забыли, со всех учетов сняв, насыпав горсть земли, и новые жильцы к нам в комнату вселились, и новые цветы на окнах развели. Месса жизни Я создаю Вселенную и рушу, и рушу вновь - и снова создаю. То Господу свою вверяю душу, то Люциферу душу продаю. Я то язычник, то христианин, то монархист, то - ярый вольтерьянец, я сам себе то раб, то господин, в своей стране я словно иностранец. То жизнь моя бессмысленно течет, то вдруг в ней цель какая-то забрезжит, и я бросаю все в водоворот слепых страстей и призрачной надежды. Но иногда среди пустых забот, когда, на грех, полным-полно работы, покажется - в моем сознанье кто-то невидимый рубильник повернет. ............................................ И я неясной мыслью поражен, вдруг застываю, не закончив бега, и вижу: почка сделалась листом, давным-давно истлели глыбы снега, проплыли миражи ледовых гор под Астрахань и там исчезли где-то, а мир похож на праздничный собор, весь сотканный из волн живого света. И я стою, его исполнясь славы, и осеняю грудь свою крестом, и бытия органные октавы гремят в моем сознании пустом. Птица-любовь Оставь надежду всяк сюда входящий... Надежды нет, исхода тоже нет Есть только день, вот этот, настоящий, спрессованный из миллионов лет. Что было никогда не повторится, а будущее страшно и темно. И ты, моя любовь, всего лишь птица, впорхнувшая на миг в мое окно. Но длится миг, все длится, длится, длится, и, кажется, вовек он не пройдет. Запомним наши радостные лица на много безысходных лет вперед! Бывают минуты... Бывают минуты, когда слова и мимика не нужны. Глаза насквозь проникают в глаза, и души обнажены. В такие минуты, забыв себя, становимся два одно. И всех прощая, и все любя, распахиваем окно в мир. И разорвана пелена злобы, обид, тоски. И обретаются имена, и души легки-легки... Снова осень на свете Снова осень на свете, ворчи не ворчи, ветер севера тучи принес. Перед дальней дорогой присели грачи помолчать на вершинах берез. Снова осень на свете. Шурши, листопад! Романтический дождь, мороси! Мы с любимой по листьям бредем наугад, не заботясь куда-то прийти. Так бы вечно брести и брести налегке под вместительным черным зонтом, и сжимать твою зябкую руку в руке, и не знать, что случится потом. Вершина лета Ее глаза так много обещали, как некий праздник или биенале, где фейерверк предвидится в финале. Стояла ночь, и в глубине вселенной сияли звезды необыкновенно. Они-то знали: все на свете тленно. Бежала морем лунная дорожка. Прибилась к нам непрошенная кошка, потерлась, помурлыкала немножко и прочь пошла. Внизу у парапета шумел прибой. Была вершина лета. Ты мне сказала... Ты мне сказала:"Будем проще!" Исчезла в набежавшем дне. За окнами гудела площадь, свеча погасла на столе. Гудки, сирены, вспышки света, стальные взвизги тормозов... С многоголосым эхом где-то смешался звук твоих шагов. И словно утоляя голод, спеша набить скорей нутро, тебя всосал огромный город в свое бездонное метро. Мужчины и женщины Мужчины и женщины – две половины единого мира с названием Человек. Их спор идет уже который век. О чем же спор? О страсти, о любви, о нежности и одиночестве, о счастье, наконец... Да мало ли о чем! Все созданное за сто тысяч лет руками и мозгами человека – всего лишь плод случайный и ничтожный великого того противоборства. Неразрешимый спор Он: Я дрожу, когда слышу твой голос, сгораю от страсти, когда касаюсь твоей руки, гибну, когда заглядываю в твои глаза! Она: Ты просто замучен комплексами. Я такой же человек, как и ты, и требую к себе равного отношения! Она (через год): Почему ты не дрожишь, когда слышишь мой голос, не сгораешь от страсти, когда касаешься моей руки, не гибнешь, когда заглядываешь в мои глаза? Он: Ты просто замучена комплексами. Ты такой же человек, как и я, и я отношусь к тебе, как к равному. Ничего придумывать не буду Ничего придумывать не буду, да и ты придумывать не будешь. Я тебя, конечно, позабуду, ты меня, конечно, позабудешь. Ничего потом не повторится, ведь всему отпущен срок и час, только этот вечер будет длиться долго-долго в памяти у нас. Гроза Как будто в первый день творенья, когда восстав из темноты мир обретал свои черты, мы встретились в твой день рожденья. Новорожденная гроза над нами молнией играла. Ты что-то важное шептала, но слов я не расслышал за раскатом грома. В небе плыли туч боевые корабли и всё палили и палили из всех орудий в честь любви. Пятая стена Одиноки горы и протоки, одиноки птицы в небесах, мы с тобою тоже одиноки, даже рядом – в четырех стенах. И когда руки моей нечаянно ты коснешься, нежности полна, все равно мы друг для друга тайна – между нами пятая стена. И все-таки мужчина в доме гость И все-таки мужчина в доме гость. Пусть даже он вбивает в стену гвоздь, ты этой мнимой кротости не верь – в душе его таится вольный зверь, который от комфорта и труда его влечет неведомо куда. Война, о которой принято молчать (1) О войнах складывают песни, распутывают связь причин, но ничего нет интересней, чем битва женщин и мужчин. Она в угаре плотоядном идет уже сто тысяч лет, и уцелевших просто нет в сраженье этом беспощадном. Война, о которой принято молчать (2) Мужчина и женщина перед Началом. Готовые к бою с открытым забралом. О, как благородны сейчас их тела, и лица прекрасны, и жизнь весела! Мужчина и женщина в ходе сраженья. Вполне очевидно ее пораженье: она уступает – он стоек и тверд, и вот уже сдался штурмуемый форт. Мужчина и женщина после финала. Мужчина истерзан – ей все еще мало. Осталось за женщиной поле сраженья. Так стало победой ее пораженье. Любовь – это очень странный предмет Любовь – это очень странный предмет: всякая вещь или есть – или нет, любовь же, как верно заметил поэт, "только что есть – и уже ее нет". Вспыхнет, погаснет, опять разгорится, то вдруг приблизится, то отдалится, нет ей закона, нет ей преград. "Дышит, где хочет", как говорят. Подражание Омару Хайяму Завял цветок, я новый ставлю в вазу. Не сразу, разумеется, не сразу. От старого так стоек аромат, но новый все ж стократ приятней глазу. Мужчину женщина убила Мужчину женщина убила. Бог весть, что поводом служило: быть может, оскорбил ее, а может, часто бил ее, а может, не любил ее, но он же не убил ее! А вот она его убила... Неужто вправду так любила? Невыполнимая клятва В женских речах так много обмана! Где правда в них – не понять. В следующий раз доверяться не стану. Глядь – попался опять. Детские игры взрослых людей Детские игры взрослых людей – что может быть веселей? В сердце дрожит бубенец хрустальный: "Что может быть печальней!" Когда душа потрясена Когда душа потрясена тоской и болью невозможной, и вдруг становится ничтожным все то, чем жил еще вчера, когда не радует успех и взоры женщины прекрасной, и ты, разбитый и несчастный, спешишь укрыться ото всех, когда ночами напролет, пытаясь укротить тревогу, ты пробуешь молиться Богу и понимаешь – не пройдет, – тогда, восставший ото сна, мир предстает в заветной сути, где тема жизни с темой жути незримо переплетена. Все сердце в ранах и рубцах Все сердце в ранах и рубцах – живого места нет. На предвечерних облаках горит прощальный свет. Уж скоро вечер. Говорят, чудес на свете нет, а если б были, мне б назад попасть на двадцать лет, в такой же вечер заревой, в такой же точно май за полминуты до того, как я сказал «Прощай!» Две мечты Две мечты у меня, два огня – быть все время собой и с тобой. Любовь проста Любовь проста, любовь чиста – росинка в чашечке листа. Ищите женщину Ищите женщину! Шерше ля фам, как говорят французы. Пусть утомили жизни узы, и неспокойно на душе. Ищите женщину весной, когда, желанна и любима, она, увы, проходит мимо, летя на рандеву с мечтой. И летом, жарким и звенящим, когда отхлынет чувств напор, и женщина ласкает взор не будущим, а настоящим. И осенью, когда заря едва дрожит на небе хмуром, и женщина бредет понуро по пыльным листьям октября. И даже лютою зимой, когда несносен жизни холод, найдите женщину такой, какой, когда ты был так молод, она сияла пред тобой. Неспешное рандеву Мне женщина была одна подарена судьбой, но у нее семья была, а у меня дела, дела... Она меня не забрала – я не позвал с собой. Неспешно длится рандеву уже который год, но я ее не позову, она – не заберет. Лишь иногда совсем в другой, в придуманной судьбе она зовет меня с собой, а я – беру к себе. Ежедневное расставание Как бы ты в любви не клялась, Все равно уходишь домой, и моя кончается власть пред незримой этой чертой. Ты уходишь дальше одна, мне дороги с тобою нет, но пока ты еще видна, я стою – смотрю тебе вслед. Как жаль, что нам не быть вдвоем Как жаль, что нам не быть вдвоем. Преград так много между нами! Мы обойдем их, и пойдем своими прежними путями. Но, дай нам Бог, чтоб иногда, припоминая дни былые, мы вспомнили себя, когда такие были молодые... У камина Как странно – сегодня никто мне не нужен. Я голоден, зол и ужасно простужен. Сейчас бы к камину на целый бы день! Закутаться в плед с подбородка по пятки, следить, как предметы, затеявши прятки. то выйдут из тени, то спрячутся в тень. Пусть крутит мои ревматичные кости, пусть взрослые дети не жалуют в гости, пусть сердце тревожит глухая вина, сегодня я счастлив, никто мне не нужен, уже я не зол, хоть чуть-чуть и простужен – со мной мой камин и бутылка вина. Встреча с другом Мы с другом не виделись тысячу лет, не виделись тысячу лет. И вот он приехал на старости лет, приехал на старости лет. Когда-то он был горделив и удал, он был горделив и удал. И вот он приехал, а я не узнал, приехал – а я не узнал. Потертая кепка, в пыли пальтецо, в дорожной пыли пальтецо. Морщины легли на родное лицо, легли на родное лицо. В глазах ни частицы былого огня, ни искры былого огня. Он долго с прищуром смотрел на меня, с прищуром смотрел на меня. "Ну что? Может, выпьем?"– подумав, сказал. Негромко, подумав, сказал. И вдруг из кармана бутылку достал, поллитру "Столичной" достал. Мы выпили с другом сначала по сто, по сто и еще пятьдесят. Он скинул фуражку, потом и пальто, и вот уже не пятьдесят, а снова пятнадцать ему, и в глазах все тот же мальчишеский свет. И нет больше страха – какой уж тут страх! – ни смерти, ни старости нет! Туман Туман. Туман. Дорога в никуда. Лишь иногда, как смутные виденья, борщовника мясистого стада, да чахлых верб полуночные бденья. Туман повсюду. Мир растаял в нем, как сахар растворяется в стакане, цвета смешались, ночь смешалась с днем, распалась связь времен и расстояний. Туман тараня, словно паровоз, иду один, не ведая дороги. Ни журавлей, ни говорящих звезд… О, люди, где вы? Где вы, боги, боги? Вздох длиною в жизнь В окружении вдов и сирот мы уходим в последний путь. А чтобы не открылся рот, нам подвяжут его чем-нибудь. Нам оркестр сыграет марш, по щекам расплывется тушь, и священник, похожий на шарж, пробубнит о спасенье душ. Так закончится переполох под названием "наша жизнь". Первый вздох и последний вздох незаметно в один слились. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
