СУХИЕ КАМЫШИ.

 

Городишко этот, еще лет пятьдесят-семьдесят назад, считался большой казачьей станицей. Но стоило железной дороге бросить рядом с ней свои вороненые рельсы, как станица приобрела статус города. В течение нескольких лет, обнищавшие казаки возвели перрон, обнесенный кованными, изогнутыми перилами, замостили его булыжником, а вслед за ним сложили

и само здание вокзала, возведенное, как обычно из темно-красного кирпича, под крутой, зеленой, металлической крышей. Над большими круглыми часами, которые впрочем, остановились ровно через месяц, как их повесили, появилась аркообразная надпись - Сухие камыши. Часовщика - еврея, настраивающего эти часы, поймать не смогли (скрылся вовремя, христопродавец), а не-то быть ему поротым, у казаков, с этим запросто. Но в любом случае, было красиво: вокзал, перрон, часы, надпись - сразу видно, город.

Ну, раз появился город, сразу же, сверху, был назначен и городничий- полковник кавалерии в отставке Василий Васильевич Полетаев- Груздь. Человек, хоть и от кавалерии, но очень умен, образован, прекрасно музицировал на альте и виолончели, и говорят да же, и пописывал что-то вроде Роберта Бернса, но на русский манер, и на русском же языке. В течение полугода возвели ему прекрасный дом, с лепниной, ажурными балкончиками, с прелестным мезонином под ломаной крышей. Вот туда-то он и въехал со своей женой Марией, годовалой дочерью и пятилетним сыном. Дела городские он не запускал, взяток, как ни странно не брал, и как-то совсем не заметно, городок похорошел. Главные улицы и площадь замощены были брусчаткой, а на маленьких улочках и переулках - появились прочные дощатые асфальты. На вокзальном перроне, загорелись газовые фонари, а на северной окраине города, появилась высокая пожарная каланча, с командой пожарного расчета, приписанного за ней. Толку, правда, от этих пожарных было маловато, одноэтажные домишки местного населения, высушенные многолетними, жаркими ветрами, дующими из соседних степей, в случае пожара сгорали молниеносно, задолго до приезда команды. Но зато, какая у них была красивая форма, а как блестели их ярко начищенные медные каски?

Одним словом, - Сухие Камыши, постепенно превращался в уютный городок, со своим микроклиматом, со своим высшим светом, со своими устоями. На берегу мелкого в этом месте реки Тобола, стояла старинная трехглавая церковь, с высокой колокольней - казачество народ обычно набожный, не жалеющий во имя веры последней своей копейки.

Старший сын Василия Васильевича- Владимир, резко отличался от своих сверстников, был тихим и вдумчивым. Несмотря на боевое прошлое своего отца, к религии относившемуся довольно скептически, что ж поделаешь - кавалерия, и все его попытки привить сыну какие ни есть мужские черты и любовь к армии, Володя каждую свободную минуту проводил за чтением библии, и долгими, не по-детски глубокими молитвами. От матери, ему достались ярко-голубые глаза, светлые, вьющиеся волосы и большие способности к рисованию. Полковник, обожающий жену, простился со своей мечтой увидеть наследника в седле под шашкой, махнул на сына рукой, и даже выписал для него учителя рисования из Екатеринбурга. Казаки, часто видели Володю на берегу реки, стоящего часами возле мольберта, с кистями в руках. Молча, посмеиваясь и вращая пальцем возле виска, они тем ни менее его не обижали, и даже иногда позировали юному художнику. А когда, уже пятнадцатилетним юношей, Володя отреставрировал некоторые фрески местного храма, и заново расписал капитель библейскими сюжетами, авторитет его вырос неимоверно. А как же иначе, не каждый город может похвастаться своим художником, иконописцем. Завидев его стройную, тонкую в кости фигуру, казаки еще издалека снимали свои картузы и лохматые папахи, приветствуя его с полным уважением, как равного, несмотря на то, что многие из них носили на груди полный набор Георгия.

Революционные веяния, как-то обходили этот городок стороной. Где-то там, ближе к центру, страсти бурлили и кипели, а здесь, как будто ничего и не изменилось, все также казаки ходили в церковь, а местная богема, каждое воскресенье прогуливалась по центральным улицам, щеголяя нарядами и французским, круто замешанном на местном прононсе.

Однажды осенью, полковник вошел в комнату сына.- Володя, мы с матерью считаем, что нам всем нужно уезжать за границу, срочно, немедля. Я очень боюсь, что уже поздно, тянуть больше просто нельзя, и закрывать глаза на правду, я не имею права. Они пришли надолго, думаю навсегда.

Владимир оторвался глазами от библии, внимательно посмотрел на отца.- Папа, чего вы боитесь? Город под вашим управлением вырос, расцвел. Вы же ничего плохого никому не сделали?-

Старый полковник тяжело подошел к окну, и, вглядываясь в наступившие лиловые сумерки, грустно сказал - Пойми сынок, они никогда не простят нам нашего происхождения, они просто не смогут этого сделать, их кровь всегда будет напоминать даже самым лучшим из них, кто были мы, и кто они.- Полковник помолчал, закурил длинную папиросу, а потом, прижавшись высоким лбом к прохладному стеклу, глухо произнес - Третьего дня, большевики в Екатеринбурге расстреляли царя со всей его семьей. Да, он был жалкий монарх, подкаблучник и пьяница, но он был помазанник божий…. Я присягал царю и отечеству. Царя больше нет, а отечество без монарха, это уже не отечество. Меня здесь больше ничего не держит. Я уже стар, чтобы выступить против них, а у твоей сестры, как ты знаешь вялотекущая форма туберкулеза. Никаких эксцессов, здоровье ее не выдержит. Нужно ехать.

Владимир перекрестился, защелкнул украшенные эмалью застежки библии, и, глядя отцу в глаза, ответил.- Я не поеду папа. То, что Николая второго убили, делает мое решение еще более твердым и бесповоротным. Я художник папа, и я глубоко верующий. Бог меня поддержит. Но без России мне не быть.-

- Хорошо сынок, я знаю, ты в меня, и решений своих не меняешь. Ближе к зиме, мы сообщим наш новый адрес.- Полковник поспешил выйти - сын никогда не должен видеть его слез.

Ранней весной, когда снег еще всюду сверкал своей нетронутой белизной, и только серебристые рельсы, легким штрихом темнели на его фоне, к перрону подошел бронепоезд, весь разрисованный звездами, и лозунгами. Густой пар окутал паровоз, сделав состав схожим с каким-то сказочным драконом, огнедышащим, железным и страшным. Длинный, дребезжавший гудок прокатился над городком, и перрон постепенно заполнился любопытствующими казаками и просто обывателями. Чуть позже прибежали и бабы, надев на всякий случай свои самые нарядные платки и шали.

По металлической лестнице, прямо на маленькую, клепаную башенку, из которой торчал ствол пулемета, поднялся невысокий, юркий человечишка, в кожаной куртке. Прижав к самому рту большую, жестяную, воронкообразную трубу, он громко закричал.

- Товарищи казаки. Солдаты и офицеры. Я, уполномоченный представитель Советской власти Иосиф Бетонный, обращаюсь к вам за помощью. Белогвардейская гидра, тянет свои клешни от самого Урала и до Дальнего востока, пытаясь задушить молодую власть советов. Красным частям необходимо подкрепление, свежее и хорошо обученное, коим и является казачество. Тяжелая обстановка не позволяет мне долго говорить перед вами, но знайте, что я имею громадные полномочия. Я предлагаю добровольцам из мужчин, записаться в ряды доблестной красной армии. Добровольцы сразу же встанут на довольствие. Кто желает - пусть проходят к первому вагону, где штабной писарь, оформит все надлежащим образом.-

Вперед вышел подвыпивший, с огромными, иссиня-черными усами казак, в небрежно наброшенным на плечи каракулевым полушубке. - Слушай, милый, а ты часом не из жидов, а то может пока твой паровоз отдыхает, ты нам часы-то наши и отремонтируешь? А, что касается белых там, либо красных, так нам вы без разницы, вы хоть глотку друг - дружке перегрызите, нам то, что? У нас своих делов немало, да и многие из нас уже в германскую навоевались. Сам понимать должен. Так,что нечего лишний раз хайло рвать!- Толпа согласна загомонила, зашевелилась.

Тот, который в кожанке, достал револьвер, и быстро прицелившись, выстрелил три раза прямо в часы, так долго украшающие городской вокзал. Жалобно звякнув, осколки стекла посыпались прямо на головы собравшихся, а витые, червленые стрелки, соединились и повисли вертикально вниз.

- Что ж ты, Иудина головешка делаешь! Зачем красоту погубил - закричали в толпе,- Сейчас мы тебя в козлы, да выпорем как суку последнюю! – Пышноусый казак потянулся к нагайке, висевшей у него на ремне. Толпа, сдерживаемая перилами, разволновалась.

Оратор в кожанке, с силой ударил каблуком сапога по башенке, и выкрикнул, с надрывом и злобой.- Коси их Вася, контру казачью!-

И в тот же миг, пулемет, торчащий из башенки, словно ожил- задергался, закашлял, плюя дымом и огнем. Толпа на перроне рванула в разные стороны, но возле высоких вокзальных дверей замешкалась. Образовался затор.

А пулемет все стрелял и стрелял, почти в упор.

Через несколько минут все было законченно. Тишина обрушилась на перрон внезапно, отчего-то она казалась даже более громкой, чем пулеметная очередь.

Человечишка спустился по лестнице с броневика, и, вытирая руки несвежим носовым платком, громко крикнул. - Семенов, из вагона со своей командой, добить, и убрать! Остальным, выходить, строиться вдоль вагонов. Квартироваться здесь будем, в городе.

А в это самое время, ничего не знающий о последних событиях Владимир, поднимался из церковного подвала. С тех пор, как местный священник умер по старости, а нового пока, что не прислали, ему приходилось совмещать сразу же несколько должностей. Иногда, Владимир, даже вел церковную службу, читал проповеди, и хотя священного сана не имел, прихожан в эти дни было особенно много. Читал он хорошо, громко и внятно. Местами голос его дрожал, словно в каком-то благоговейном экстазе, тогда верующие крестились особенно рьяно, вставали на колени и иной раз даже плакали.

Выйдя из церковного полумрака на улицу, Владимир даже зажмурился на миг, на столько ярким и радостным было это весеннее солнце, и, наверное, по этому он не заметил, как по тропинке от города к церкви шли три человека- тот самый, в коженном реглане, и два красноармейца в серых, длинных шинелях. Шли уверенно, по-хозяйски.

Заперев прочную металлическую дверь на замок, Владимир, перекрестившись, повернулся, и только сейчас, заметил подошедших.

- Откройте дверь – начальственно приказал Бетонный, недвусмысленно расстегивая деревянную кобуру маузера.

- Кто вы? И по какому праву вы можете, что-либо приказывать мне?-

- Я Командир бронепоезда” Смерть буржуям ”, комиссар Иосиф Бетонный, а вот вы кто?- менторским голосом осведомился комиссар.

-Владимир Васильевич Полетаев-Груздь, художник и церковный староста на добровольных началах. Что вы хотели? –

Бетонный рассмеялся,- Полетаев- Груздь, говоришь, художник. Да с такой фамилией, тебя без разговора можно к стенки ставить, как явную контру. Попович, небось? А нужно нам осмотреть церковь, на предмет переделки ее в мастерские по обслуживанию бронепоезда, а также для изъятия всех ценностей, украденных у народа, служителями чуждого обновленному пролетариату культа. Все ценности естественно будут безвозмездно переданы в фонд борьбы с белогвардейской сволочью.-

Владимир побелел лицом, выпрямился, и четко выговаривая каждую букву, сказал - Во-первых, не попович. Отец мой – полковник, кавалерист, Василий Васильевич Полетаев-Груздь, своей кровью прославивший русское оружие еще в то время, когда вас, господин Бетонный, пожалуй, и на свете еще не было. Во-вторых, ни о какой переделки храма под мастерские не может быть и речи. Церковь середины восемнадцатого века, со своеобразными куполами, подобных церквей в России по пальцам пересчитать можно.

А в третьих - я как художник, категорически заявляю вам, что ценностей, которые могли бы заинтересовать новую власть, в церкви попросту нет. Оклады на иконах совершенно простые, вся утварь только позолоченная, денег в церковной кассе давно уже нет. Священник третий год как умер, службы идут редко.-

- Да, что вы его слушаете, товарищ Бетонный - вмешался один из сопровождающих, высморкался при помощи пальцев, и, вытерев их полой шинели, продолжил - И так видно, контрик недобитый! Сученок из дворян.-

- Товарищ Федор,- с показной строгостью прервал его комиссар,- Зачем вы так? Молодой человек все понимает. Он сам, добровольно впустит нас в церковь, и мало того, что впустит, а еще и покажет, что здесь у них самое ценное, художник все-таки….- При этом, губы его презрительно искривились, а ноздри нервно дернулись, как бывает у людей, пристрастившихся к кокаину.- Открывайте!-

Владимир рассмеялся, отрицательно покачал головой, и обогнув большевиков шагнул на тропу, ведущую в город.

Стой, сука - заорал ему в спину Федор, и со всего размаха ударил юношу по голове кованым прикладом трехлинейки. Владимир ничком упал на хрустнувший под его телом снег, а эти трое, словно взбесившись, начали избивать его сапогами и прикладами. Володя неумело прикрывался от жестоких ударов. Из его горла, вместе с кровью вырывались только стоны, да одна единственная фраза, которую он повторял раз за разом, с трудом шевеля распоротыми об обломки зубов губами – Ключ от церкви я вам не отдам!-

Складывалось ощущение, что фраза эта, все больше и больше возбуждала большевиков, удары сыпались все чаще, по большей мере, они приходились по Володиному, уже ничем не прикрываемому лицу.

Раскрасневшийся комиссар выхватил свой огромный маузер, и двумя выстрелами в поломанную грудь Владимира прекратил избиение. Большая, вспугнутая звуками выстрелов стая ворон, поднялась с церковных куполов и крестов, с криком сделала большой круг, и улетела куда-то прочь. Над Сухими Камышами опускался ранний, прозрачный вечер.