«Не пускайте поэта в Питер.

Всё равно он туда сорвётся…»

(Яшка Казанова)

 

Водила кругами. Рисовала тонкими пальчиками случайными по бёдрам, языком шершавым по запястью искала, гадала кольцами, глазами хитрыми ласкала, лелеяла потаённо-жаркое.

Серебристой барракудой медленно время на себя замыкала. Бликовала вишнёво-карим, манила в глубины бесстыдства, в бархатные недра неведомого закулисья. Шорохами-шелками-шелестом тишшшшшшше…

Шаманила по подолу, травами расшитому, змейками-браслетами вилась-свивалась, рыжим на солнце, медным, обманным, лисьим. Наивности детской под ресницами таила – терпко ли? всласть? Тоненько-тоненько шила нервиками-точечками осторожно по скользкому краю.

На солнечные зайцы улыбок рассыпалась брызгами. Хрустально звенела первой гитарной. Медленно в кругу зеркал – донага, до света живого, до крови откровенности. Текла сквозь пальцы призрачным шёпотом, имена забывая, пульсируя горячечно.

В каждую линию на ладонях втирала запах твой, куталась в случайные взгляды – наготу прятала ближе, ближе к тебе... Напряжённо и осторожно держала дистанцию в миллиметры – не ближе, не дальше ба-лан-си-ру-я я... Ростками бледными сквозь шершавую шкуру асфальта твоей мужесткости сочилась.

Ластилась, льнула, почти нагло, почти по-шлюшьи, едва сдерживая выдох-скулёж, с пересохших губ последней каплей – да на язык горячий… Стелилась, покорная, нежная, такая смешная – до изнеможения.

Животом впалым, белым, незащищённым на взгляд единственный напоролась… А-ах… Из ран молоко и мёд сочится, в уголках рта – берёзовый сок… Плачет от счастья раненая зверька – слышишь смех детский, беспечный? В глазах стынет морозное январское небушко – высоко-высоко… Фонтанчиками нежность из порванных жил – пей, целебное… пей, тает же…

Пальцы расслабленно бродят-петляют по свежим царапинам на плечах твоих, тоненькую ткань заклинаний выплетают, на новый круг обрекая. БезумнаЯ, залюблю до ночей белых-белых…

Позволишь ли?

Предрешено – дожить бы тобой до утра...