Л И Ц О

 

 

-Вот вы говорите: "герой"... - вдруг сказал дядя Миша.

Слова "герой" я не произносил. Я вообще молчал минуты уже три, бездумно наблюдая за голубем, подошедшим прямо к нашей скамейке в парке Кольберта..

-Кто не хочет быть героем? - слышался рассуждающий голос старика. - Нет, конечно, кто-нибудь да не хочет. Он считает: герой - это другое, чем я. А еще кто-то думает: зачем, если можно прожить и так?

-А третий? - машинально спрашиваю я, еще не включившись в рассуждение.

-А третьему кажется, что жить - это уже геройство, и он удивляется, почему ему не дают медаль каждые две недели.

-С чего это вы заговорили о герое? - оторвал я взгляд от голубя. - Не поздно ли нам?

-У меня был знакомый фотограф из ателье. Так я вспомнил о его геройстве.

-На фронте?

-В том-то и дело, - сказал дядя Миша, - в том-то и дело, что не так уж давно.. И - без пожара, без стрельбы, без чего-то такого. Но он был герой. Хотите послушать?

-Да. - И я, что называется, навострил уши.

-Каждый человек должен иметь слушателя. Я рассказываю вам, а он рассказывал мне.

-Как человек фотографируется в ателье? – рассуждал он в один день. - Главное - чтобы на его лице не было никаких забот, ни вчерашних, ни сегодняшних, ни завтрашних. На фотографии он должен получиться, как новорожденный младенец, который насосался молока и через пять минут уснет. И когда фотограф видит, что клиент поспел, он нажимает на спуск...

В другой раз он утверждал, что качество фотографии – это всего-навсего свежий проявитель и обрез карточки. В третий раз я слышал еще один рецепт...

-Сказать вам, как он выглядел, этот фотограф? – вдруг сделал вставку дядя Миша. - Седая шевелюра дыбом, зубы трех сортов, большой кривой нос и большие желтые уши. Подтяжки, рубашка неизвестного цвета. Короче, красавец. Как я и вы. Да, и засученные рукава. И всегда чем-то раздражен.

Юмор у него был своебразный. Новому (и понравившемуся) человеку он мог сообщить проверенную на других шутку:

-Слово «антисемитизм» в моем случае звучит совсем иначе. Что значит? Посмотрите на мой нос... Мало сказать, что он большой, он внизу, как груша, и еще кривой. Таким носом хорошо забивать гвозди, а чтобы нюхать фиалки, он не подходит. И вот: по лицу человека, который видит мой нос впервые и узнал вдобавок мое имя, я вижу, как меняется – у меня на глазах – слово «антисемитизм». Оно уже звучит как «антисёматизм». А что я могу сделать против? Мне остается, скажу вам честно, сделать этому клиенту хорошую фотографию. И тогда он думает, что, может быть, бог не зря наградил меня таким знаком отличия... – При этих словах Сёма касался указательным пальцем кончика своего увесистого носа.

Да, о качестве фотографии он говорил по-разному, но чаще все же повторял, что клиенту, чтобы он хорошо получился, надо чуточку помочь. Правда, это "чуточку" у него иногда превращалось в хорошие полчаса.

Так я про это "иногда".

Однажды ему звонят и говорят: к вам придет женщина - ответственный работник, нужно сделать портрет для внутренней Доски Почета. Так что постарайтесь...

"Кто скажет, что я не стараюсь?"

Еще один звонок по телефону: она идет.

Сема заводит ее в студию, сажает на стул. Смотрит. Женщина, ближе к сорока, чем к тридцати. Одета строго. Мастер устанавливает свет, пробует его так и этак. Миловидна. Очень. Но... Тут он наклоняет голову и говорит "Хм..."

-Что, Семен Израилевич? - спрашивает ответственная женщина. Имя-отчество она, как у них и полагается, загодя узнала.

-Вы можете улыбнуться?

Она послушалась. А фотограф покачал головой.

-Это не улыбка.

Высокий чин подняла было брови, но смирила себя и попробовала улыбнуться еще раз.

-Нет, нет! - закричал он почти испуганно. - Это тоже не улыбка!

-Что такое?!

-Заменитель! Заменитель! - Сема иногда забывал, кто перед ним, и начинал размахивать руками. - У вас хорошее лицо, - начал объясняться, - и должна быть хорошая улыбка. Но где она? - снова вскричал он, что для него было привычнее. - Где она? - он продолжал спрашивать у кого-то вверху. - Куда люди девают свои улыбки, когда они не дома?

Снова опомнился и приладил руки по бокам.

-Вы разрешите не по уставу? - Старый вояка, он вдруг вспомнил эту фразу.

-Ну конечно же! Какой здесь может быть устав?

-Вы не торопитесь? Два слова... Мы, фотографы, рано или поздно начинаем узнавать человека без документа, без телефонного звонка. Вот вы - начальник. Это видно. Как видно? - Он задавал вопросы вместо нее. - Я вам скажу. Пост, должность - это как скульптор. Они лепят человека. Вы не обижаетесь?

-Нет, отчего же. Говорите. - Она устроилась поудобнее. - Это даже интересно.

-Пост лепит человека. И со временем у него появляется...

-Разве во мне оно уже есть? - Женщина, показалось ему, даже немного забеспокоилась.

-Вы отдаете распоряжения, - геройствовал Сема, - это накладывает на вас отпечаток. С некоторых пор - что поделаешь! - вы не терпите возражений - и это отпечатывается. Кто-то с вами спорит, пусть даже правильно - вы считаете такого человека упрямым, неприятным, - и даже не замечаете, как ваше лицо каменеет при разговоре с ним. Каменеет - вы понимаете? Становится каменным, как у скульптуры. Что делать - мы это видим, мы ведь работаем с лицом...

-Не думала, - чуть уже поджав губы, проговорила выскоий чин, - что попаду под такой рентген.

-Извините, - опомнился мастер, - извините! Просто мне понравилось ваше лицо. Оно такое... Извините! - попросил он прощения и за это. И снова глянул на женщину, сидящую перед ним. - Скажите... у вас есть еще минута?

Не дожидаясь ответа, фотограф прошел за загородку и вернулся с большой фотографией в рамке.

-Я, хоть и много лет фотограф, но ценю настоящее. Не забыл, что оно есть на свете. Посмотрите внимательно. - Мастер обеими руками держал портрет плачущей девочки. - У нее слезы, - он высвободил правую руку, чтобы помогать ему рассказывать, - спелые, как виноград. - Рука взлетела вверх. - Это не какие-нибудь скучные мутные слезинки - это прекрасные яркие слезы, полные горя! Мы с вами, конечно, понимаем, что это за горе... Посмотрите! Вам нравится?

Женщина кивнула, уже улыбаясь. Кто бы тут не улыбнулся?

-Но знаете, что произошло? Я выставил этот портрет на витрину. И вот приходит папа девочки и говорит, чтобы я снял ее. Почему?! Потому, - говорит он. - Ему неудобно: что люди могут подумать о его семье, если девочка так плачет! Так по-настоящему! Вы поняли? Вот какие это слезы! Посмотрите сами! Нет, вы посмотрите внимательно. А? А? - нетерпеливо спрашивал мастер.

Женщина подняла на него глаза.

-Вот так! - вдруг вскричал он. - Вот так! Я вас поймал! - фотограф хлопнул по ящику фотоаппарата. - Теперь вы никуда отсюда не денетесь!

-Что? - опомнилась женщина. - Ах вы хитрец!

-Что делать? - довольно улыбался и показывал зубы трех сортов мастер. - Не всех же веселить птичкой. А вы не хитрите на своей работе? Чтобы все было в ажуре? - Это была еще одна непозволительная его смелость, но женщина простила и ее. Об этом фотографе можно будет смешно рассказать сотрудникам...

-Хорошая история, - отозвался я.

-Но это, - заговорил другим тоном дядя Миша, - только первая ее половина. Вторая будет интереснее.

Голубь снова подошел к нам, но я отогнал его ногой.

-Ателье было недалеко от ее офиса, оттуда раздался еще один звонок и мастера позвали к тов., скажем, Афанасьеву, ее шефу. Фотограф поспешил в офис. И вот что тов. Афанасьев сказал мастеру:

-Ну, ты, Сема, герой! - Он почти со всеми евреями разговаривал на "ты", на сколько бы лет они ни были старше. - Сознайся, где это ты ее такое лицо откопал? - и показал фотографию вчерашней клиентки фотоателье. На фото женщина смотрела на заплаканную девочку, которой не было видно.

Тут Сема испугался, и я вам скажу, отчего. В его памяти свежа была история с американским газетчиком-фоторепортером, которая прошумела как-то по городу и ее еще помнили.. Тот, уроженец Одессы, но уже лет тридцать житель Штатов, решил вернуться на родину. По этому поводу в Одессе была организована торжественная церемония. На вокзале возвращенца встречали хлебом-солью родственники, которых удалось разыскать, и те, кто знал его семью. Произносились речи, говорилось, что он не первый и не последний, кто покидает капиталистический мир ради мира социализма, что здесь он может наконец-то посвятить свою жизнь трудящемуся классу, ну и так далее.

Фоторепортер, еще не старый человек и дошлый газетчик-профессионал, был так же торжественно принят по распоряжению властей в местную газету. Через три дня празднований он явился к редактору.

-Я просмотрел все местные газеты и понял, чего им не хватает, - объявил он. - Я сделаю вам такой фоторепортаж, что вы ахнете. Мне нужно на него дня три-четыре.

Редактору ничего не оставалось, как согласиться.

Где пропадал новоявленный работник, было известно, наверно, только КГБ. И вот он является в кабинет редактора. Небритый, усталый, что называется, взмыленный, но - торжествующий. Швыряет шефу пачку фотографий. Сам плюхается в кресло, ноги чуть не на стол.

-Что это? - с некоторым страхом спрашивает редактор, которого эти три дня тоже изрядно потрепали, спрашивая, где пропадает возвращенец.

-Это увеличит тираж газеты вдвое! - кричит с американским акцентом новый репортер. - Сенсация! Я заработал полмиллиона! Газету будут рвать из рук!

-Что это? - с еще большим страхом спрашивает редактор и боится даже прикоснуться к фотографиям.

-Это три дня жены мэра города, то есть председателя горисполкома! Где она, с кем она, что покупает, чем интересуется, в каком доме исчезает на неопределеное время, кому улыбается, как выглядит на элитном пляже, кому звонит, на кого сердится... Я ползал под заборами, как индеец, я лазил по деревьям, как мальчишка, где я только не прятался, чтобы сделать эти снимки! Газету будут рвать из рук!

Шли 60-е годы прошлого, но так и не прошедшего для нас столетия...

...Через неделю беженец из капиталистического мира уезжал назад в Штаты. Провожающих было мало - почти никого из тех, кто встречал его совсем недавно. На лице дошлого американского газетчика были растерянность и недоумение. Он чего-то не понял в этой стране, какой-то малости, какой-то не учел детали - он, так желавший сделать ей приятное и полезное и послужить интересам трудящегося класса!..

-Так где ты ее такое лицо, понимаешь, раскопал? - допытывался тов. Афанасьев. - Что-то я не помню, чтобы она так при мне хоть раз выглядела!

-Я... нигде я его не раскопал, - лепетал взмокший от страха мастер, - она сидела в студии, все видели, а я снимал. Женщина... - фотограф развел руками.

-Женщина! Признайся - ты ее чем-то, понимаешь, спровоцировал? Я ведь знаю, ты умеешь. Ишь, нос-то лоснится!

-Честное слово...

-Ты вот что, - распорядился наконец тов. Афанасьев. - Ты ее пересними. И чтоб лицо было, - он показал, каким должно быть лицо его сотрудницы и даже словом подсказал: - со-от-вет-ству-ю-щим! А то, понимаешь, скажут - что это за артистка завелась у нас в кадрах, что, мол, здесь за киностудия!..

Дальше было все просто. Женщина позвонила в фотоателье, сказала, что придет.

-Милости просим..

Она заявляется:

-Здравствуйте.

-Здр... Проходите. Садитесь.

-Голову чуть прямее. Смотрите, пожалуйста, на мою руку. Хорошо. Снимаю.

Щелк.

-Еще раз...

Щелк.

-Снимки будут завтра.

-Спасибо. До свидания.

-До свдн... Следующий!..

Щелк!

Щелк!

Щелк!..

 

Целая стая голубей собралась возле нас: в отличие от других в парке Кольберта, мы были неподвижны. Только раз или два дядя Миша, изображая своего приятеля-фотографа, вздергивал руки.

Какой-то малыш въехал в стаю на велосипеде - голуби разом взлетели, суматошно хлопая крыльями.