Сентябрь девяносто первого был теплым, солнечным, но

очень длинным. Мне ка-залось, что с 30 августа, с того дня как я получила

телеграмму: «умерла нина дед остался один приезжай. соседи» прошло

несколько лет. Я с мужем и пятилетним Сережкой съез-дила в Куйбышев

(теперь Самару), пустила квартирантов в дедушкин, с вишневым садом,

домик, привезла деда в Новосибирск, в нашу крошечную двухкомнатную

квартиру, попы-талась наладить нашу общую жизнь, но это оказалось мне

не по силам.

В очередной приезд специальной скорой помощи (бригады из

психиатрической больницы), когда дед наконец-то уснул после уколов,

врач, отпустив машину с санитара-ми: «Сам приду, здесь рядом», посадил

меня на стул посреди комнаты, сел напротив.

– Как зовут?

– Ирина?

– Сколько лет?

– Тридцать семь?

– Семья?

– Муж, дочь 14 лет, сын 5 лет.

– Деда где взяла?

– Дед мой, только жил отдельно. Он уехал от бабушки из Новосибирска в

Куйбы-шев еще до войны, а я родилась потом, без него.

– Получается ты с ним не жила… Откуда ты его привезла? Из Куйбышева?

Наше-го, областного?

– Нет, из Куйбышева на Волге.

Врач откинулся на спинку стула, снял очки, протер полой халата, снова

надел, скрестил руки на груди, вздохнул.

– Дорогуша, не деда надо лечить, а тебя! Везти через всю страну

девяностопяти-летнего старика с последней стадией застарелой

шизофрении… Чего там, в интернате, не оставила? Оформила бы быстро

через службу опеки. Он же опасен! Ты чего, до сих пор этого не поняла!

– Что же я родного деда в чужом городе одного оставлю! Да он же только

меня уз-нает, только меня слушается! Он почти глухой, видит плохо, а я

только двери входные от-крываю, он уже кричит: «Ируничка пришла». А

когда у него просветления бывают, он же так радуется: «Ну вот, мы теперь

вместе». Он всю жизнь хотел со мной жить, а вы: «В ин-тернат…», – я чуть

не расплакалась.

– Ну, ладно, ладно, успокойся и все-таки выслушай меня. Ты сколько уже

ночей не спала? Он ведь не ведает, что творит, а силы у него еще ого-го. У

нас такие больные, ко-гда аминазин им колем на игле засыпают, а твой –

через два часа. Сама говорила, что он за своим здоровьем тщательно

следил. Зубы все свои, это в наше-то время. Сила у него физическая есть,

а вот отмирающие клетки головного мозга никто не сможет восстано-вить.

И что дальше. Муж у тебя, говоришь, машинист. Не выспится, попадет в

аварию, что будешь делать, кого винить? Сын маленький. Сама

рассказывала, как дед нечаянно едва не задушил его. Дочь-подросток

плачет: «Я за вас боюсь. Не спите с дедам в одной комна-те». Одного его

оставить нельзя. Видел я, что он сегодня натворил, хорошо, что спички не

нашел: «Холодно что-то. Печку надо зажечь».

Так что, голуба, плачь, не плачь, давай-ка, деда твоего будем оформлять в

интер-нат. Мы его в нашу четвертую больничку положим, анализы все

сделаем и… А ты его, сколько хочешь навещать будешь. Кстати, а

шизофрения-то у него как началась, знаешь?

– Не знаю. Бабушка не любила об этом говорить.

Я обманула врача. Я хорошо знаю эту историю. Мужу я не рассказывала, а

дочь моя знает, и сын, когда вырастет, будет знать, и внуки мои…

 

Мы с дедом шли по липовой аллее, вокруг все было засыпано желтыми

листьями. Шли мы очень медленно, и потому что дед очень плохо ходил, и

потому что дед часто ос-танавливался и объяснял мне.

– – Это наш драмтеатр. Видишь, какой красивый. Мы с Ниной в нем

бывали, да, бывали на спектаклях. А за ним Волга. Говорят, что Волга сама

широкая река, а мне ка-жется, что наша Обь шире…

А мы шли по двору четвертой психиатрической больницы, но я не стала

разубеж-дать деда, что это не театр, а больничный корпус. Знала, все

равно не поверит, пусть уж лучше остается в своих фантазиях… Ему там

хорошо.

Около входа в нужный нам корпус, дед забеспокоился.

– Что-то я устал. Пойдем домой… Не могу идти…

Он с трудом перешагнул невысокий порог, я посадила его на лавочку и

растеря-лась: деда оставить я не могу, а мне надо к заведующему. Около

нас стали собираться больные. Один, огромный мужчина, лет сорока, в

синем халате, одетым поверх старенько-го спортивного костюма, подошел

ближе.

– Новенький что ли? Дед ты не бойся, здесь все свои. – Дед доверчиво

смотрел на него снизу вверх.

– Тетенька, Вам куда надо? К главному? Ну, пошли…

Этот гигант вдруг наклонился, бережно взял деда на руки и пошел по

коридору. Дед не испугался, он также доверчиво смотрел в лицо великана,

прижимая к груди свою трость.

Около кабинета заведующего наш спутник остановился, но деда не

отпустил.

– Стучи, Степаныч вроде там.

Я не успела постучать, как дверь открылась, и вышел Иван Степанович.

– Миша, ты где старичка взял, куда несешь?

– Иван Степанович, это мой… старичок. Мы пришли,– я уже не раз была в

этом отделении, оформляя деда на обследование.

– А, ну тогда неси его в пятнадцатую, там место приготовленное. И Вы с

ними иди-те, уложите, с сестрой поговорите, мы все бумаги уже оформили.

Палата было коек на тридцать. Наш провожатый осторожно посадил деда

на кро-вать.

– Ты дед не тушуйся, у нас тут нормально, привыкнешь.

– Спасибо Вам, мы не на долго, только чтобы все анализы сдать, – великан

казался мне совершенно нормальным.

Услышав мои слова, он вдруг сильно смутился, покраснел, втянул голову в

плечи, весь сгорбился и почти бегом выскочил из палаты.

– Мишка не любит, когда на него внимание обращают, – сказал кто-то из

больных.

Уставший дед быстро уснул. Я поговорила с сиделкой, сказала, что живу

рядом, буду приходить утром и вечером, сама буду кормить завтраком и

ужином. Переодевать, умывать, гулять – все буду делать сама.

– Дней за десять сделаете все анализы, все успеете подготовить, а там и в

интернат. Ты там еще не была? Съезди, посмотри, с главврачом

познакомься, – пожилая нянечка была очень доброжелательна.

Вечером я деда покормила, умыла, посидела с ним. Он был очень

спокойным, ска-зал: «Приходи скорее» и я ушла домой.

Следующим утром я шла по длинному больничному коридору в палату к

деду. Но почему-то все, больные, сестры, санитарки, врачи при виде меня

останавливались и смот-рели мне вслед.

– Она… Эта та женщина… Это она деда привезла… – слышалось со всех

сторон.

Я не успела выяснить в чем дело, почему меня так встречают, как какая-то

медсе-стра осторожно взяла меня под руку.

– Ирина Владимировна, Вас Иван Степанович просил зайти…

– Что? Что-то случилось? – я не помню, как ворвалась в кабинет

заведующего, – только ночь прошла, как я с дедом виделась, а уже…

– Спокойно, сядьте. Только ночь прошла, а ваш… старичок, девяносто пяти

лет, побил двух санитаров, поцарапал, сильно поцарапал нянечку и загнал

под кровать больно-го! И не надо мне врать, что Вы с ним сами

справлялись, и дома одного оставляли! Вы были обязаны нас

предупредить, что он неуправляемый, мы бы сразу ему уколы постави-ли!

А то Вы: «Не колите его, пожалуйста, он тихий, послушный…»

– Где он? – У меня стучало в голове, как после сильного испуга, – Что вы

с ним сделали!

– Ничего мы с ним не сделали? Вкололи успокаивающее. Идите, сходите к

нему, потом возвращайтесь ко мне. Надо поговорить, – уже спокойно

сказал Иван Степанович.

Дед спал. Я села к нему на кровать. Он спал тяжелым, каким-то

неестественным сном. Я взяла его за руку.

– Дед, я пришла.

Он только слегка приоткрыл глаза, дрогнули пальцы, прошептал:

«Пришла…» и снова забылся.

Иван Степанович меня ждал.

– Капли, укольчик, спирт? Надо успокоиться. Ты же понимаешь, что у тебя

поло-жение безвыходное, ты не можешь справиться одна, мы не можем

справиться без тебя. Он вчера весь вечер тебя звал. Не реви. Ну, ему же

девяносто пять… А у тебя семья, дети… Думай о себе и о них.

– Будь проклят тридцать седьмой! Сколько же людям еще расплачиваться

за это!

– Так… Ну-ка быстро пей и рассказывай…

– Я не пью успокаивающих, наркоз не разрешаю себе ставить, водку не

пью…

– Это еще почему?

– Потому что все это насилие над моей психикой, а я должна сама

контролировать себя, – я начала успокаиваться.

– Интересная теория…Ладно, пей чай. Не бойся, он не крепкий, и

рассказывай, ес-ли, конечно, хочешь рассказать…

– Да история самая обычная. Дед и бабушка Тоня оба из сельской

интеллигенции, она учительница, он бухгалтер. В тридцать седьмом году

жили в Новосибирске. Бабушка не работала, с сыном, моим отцом сидела

дома, а дед бухгалтером работал в жилищной канторе. У него всегда были

проблемы с желудком и с кишечником. Однажды утром, он собрался на

работу, но его так прихватило, так колит разыгрался, что он на работу не

по-шел. На следующий день приходит в контору, а там никого нет, одна

уборщица. «На кар-тошку что ли все уехали?» – дед спрашивает. «Да нет,

вчерась приехали какие-то двое на машине, и все начальство забрали, а

седня и остальные на работу не вышли». Дед вернул-ся домой, не снимая

пальто, лег на кровать, к стене отвернулся и до следующего утра так и

пролежал. А утром сказал бабушке: «Они меня в покое не оставят, раз всех

забрали, так и меня заберут, надо уезжать».

Бабушка очень властная была, а дед помягче, податливый. Она сама

решила все уз-нать и пошла в эту жилищную контору, а там все вернулись,

кроме управляющего, все ра-ботают. Но никто ей правду не сказал, не

сказали, что их забирали, куда возили, что там с ними было. В общем,

бабушка деда не отпустила, не разрешила ему уехать. Дед начал

прятаться, из дома уходил, уезжал в другие города. Ему уже и диагноз

поставили – ши-зофрения с манией преследования, а бабушка все не

верила этому, думала, что он от неё хочет уехать и не оставляла его в

покое. Он куда не уедет, она узнает и туда письмо пи-шет, что он

шизофреник и его нельзя на работу брать. Я думаю, что она так поступала

только для того, чтобы дед вернулся домой. Кончилось все это тем, что дед

познакомился с тетей Ниной, а она была больна туберкулезом, и они

вместе уехали в Куйбышев. Купи-ли там дом и прожили вместе всю жизнь.

Дед работал бухгалтером, по-моему, главным, большого кирпичного завода.

Характер у него был не простой, но про обострения болезни я ни разу не

слышала.

Тетя Нина вылечилась. Она была младше деда на 10 лет. Умерла она… Если

бы я сама не прочитала заключение о причине смерти, то никогда бы не

подумала, что такое может быть. Соседка рассказала: «Мы чай сидели с

ней пили. Вдруг она говорит: «Что-то мне не хорошо, прилягу, а ты

вечерком зайди, попроведай нас». Ну, она легла на диван, сказала: «Как я

устала» и отвернулась. Я зашла к ним через час, а она уже умерла». Так

вот в свидетельстве было написано «нервное истощение». А дед до сих пор

не понимает, что тетя Нина умерла, он думает, что она к соседке вышла.

– Так если вы с дедом вместе не жили, что же он тебя так любит?

– У меня еще брат есть, родной, но он ни его, ни его детей не признает.

Только я его единственная внучка. С самого рождения он высылал мне с

бабушкой Тоней посылки и с одеждой, и с яблоками, а сколько вишневого

варенья у нас всегда было! Я как в инсти-тут поступила, сама стала к нему

ездить. Тетя Нина меня любила, а её очень уважала. По-том я уже со

своими детьми стала к деду ездить, он и их очень любит.

Почему он только меня признает родной? У них с бабушкой две дочери

умерли, Наденька в два года от дифтерита, и Верочка – в годик от

скарлатины. Вот я у него за дочку и была, тем более что воспитывала меня

бабушка Тоня, – родители мои завербова-лись на Север, когда мне было

полтора года, прожили там тридцать лет, брат там родился и жил с ними. Я

бабушку звала мамой Тоней. А дед и бабушка так и любили друг друга до

конца, хотя с тех пор, как дед уехал, они не виделись и не разговаривали.

Она замуж вто-рой раз не выходила, даже другого мужчины у неё не было.

Всю свою жизнь она посвяти-ла моему отцу, а потом мне. У нас до сих пор

хранится дедушкин дневник со стихами по-священными «любимой Тоне».

Когда мне было четырнадцать лет, ей поставили диагноз «шизофрения»,

но мы так с ней вдвоем и продолжали жить. Когда у неё обнаружили рак, я

деду сообщила. Она его очень ждала. Спросила: «Шуре сообщили?

Приедет?! Раз сказал, то приедет». И ждала. Он приехал, но опоздал. Она

умерла в той же комнате, где они с ним жили, умерла за полчаса до его

приезда…

И вот теперь я должна собственными руками отдать его в какой-то

интернат… Что делать?

– Ждать. Время скажет что делать, – старый врач, конечно, слышал

множество ис-торий, может быть, были похожие и на мою.

Больше дед не встал. Силы покидали его очень быстро. Дня через три у

него поя-вились пролежни, ел он все хуже и хуже, но меня иногда

узнавал, пытался улыбнуться: «Домой пойдем? Нина, наверное, уже

пришла». Находил мою руку и не отпускал, пока не засыпал. Я ходила к

нему еще неделю.

Но однажды, в восемь часов утра, зазвенел телефон.

– Ира, не приходи сейчас. Оформление документов после двенадцати, мне

очень жаль.

– Хорошо, Иван Николаевич. Я приду после двенадцати… Когда?

– Ночью, во сне.

– Около него кто-нибудь был?

– Нет. Он был один.

 

Их могилы не рядом. Но где-то там, откуда не возвращаются, они

встретились… Я надеюсь…

 

Не разлюблю и не забуду,

Куда б судьба не завела,

Всегда, всегда я помнить буду,

Как сильно я люблю тебя…

15 августа 1922 года