СОБАЧЬЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ Вадим Чирков

 

Я должен попросить прощения у Чарли. Хоть здесь, на бумаге совершить этот обряд, без надежды уже, что слова мои как-то дойдут, долетят до него.

Чарли – это моя собака. Серебристый пудель. Пуделек с умными, как у хорошего врача, черными глазами.

Чарли остался за океаном. Прошло уже больше двух лет, как мы распрощались с ним, но я уверен, что если б мы увиделись, он узнал бы меня и полчаса прыгал возле, а я наверняка пустил бы слезу.

Я виноват перед Чарли и хочу, хотел бы попросить у него прощения. Поверьте, это не слова и не сентиметнальный жест, а искреннее желание. В последнее время я все чаще думаю об этом.

Про пуделей говорят, что «это уже не собаки, но еще не человек». Что ж, пудели с тех пор, как появились как эта порода, были любимцами королей; живописцы всех времен изображали их на самых известных теперь холстах. Холеная рука с перстнями лежала на спинке умноглазой собачки...

Мой Чарли наверняка был потомком одного из королевских любимцев. Кстати, серебристых пуделей зовут еще королевскими.

Щенка Чарлика вместе с именем «подарила» мне дочь: ее муж, здоровенный парнище, мелких собак не терпел, а прогуливать животное приходилось, конечно, ему. Чарлик был тогда не больше пирожка с капустой.

Поначалу Чарли был для меня нагрузкой, которую я терпел ради дочери. Питался он только мясом. Ни супов, ни каш, ни даже картошки из жаркого он не признавал за еду, он просто не понимал, как это можно есть. На косточки смотрел с недоумением и поднимал на меня глаза: что, мол, это?

Домашний сиделец, я все чаще стал заговаривать с собакой, все чаще звать ее к себе в кресло, куда она забиралась одним прыжком. В конце концов внимательные глаза Чарли заставили меня к нему присмотреться, а скоро появилась потребность в его взгляде. Я сидел за столом с бумагой, оглянувшись, видел Чарлины глаза. Я не один.

И так же постепенно стали рождаться ласковые интонации при обращении к нему и уменьшительные суффиксы – как с возрастом они появляются у мужчин при назывании женского имени.

Команды Чарли усваивал с первого раза. На прогулках он по знаку моей руки, даже не руки – пальцев, вставал на задние лапы и мы с ним подолгу шли по тротуару на равных. Он сам, по-моему, приучил меня к тому, что ходит, как человек, встав однажды на задние лапы и пройдясь так. В следующий раз я сказал ему «Ходить!» - и он пошел рядом со мной.

Прохожие нам аплодировали; Чарли не обращал ни на кого внимания и шел, словно другого способа передвижения не знал.

Никаким собачьим фокусам, вроде «дай лапу», «сидеть», «лежать», «апорт» и т.д., я учить Чарли не стал. Это было бы просто ниже его достоиства – мелкие цирковые номера. Если б я стал учить его им, он бы все, конечно, сделал, но посмотрел бы на меня с тем же недоумением, как тогда, когда я предлагал ему кашу.

Случилось, что мы с женой стали ссориться – была такая полоса. Ссорились громко, без надежды прийти к согласию, как это бывает между мужчиной и женщиной, с хлопанием дверью... Чарли, лежа в своем углу, только переводил глаза с одного на другого. Впрочем, на него никто в эти минуты не смотрел.

Надо же было добавить к ссорам – Чарли стал гадить в квартире! Это он-то, королевский пудель! Он-то, ходящий со мной по тротуару на равных! Он-то, понимавший все с первого раза!..

Более того – гадил он на кровать жены (мы спим в разных комнатах). И я, и без того выбитый из колеи ссорами, схватил собаку за шиворот, потыкал носом в дерьмо и побил вдобавок. Зло побил: ну как можно!!!

Но и на следующий день постель жены оказалась загаженной. И на следующий... Каждый раз я повторял операцию наказания, пока не догадался запирать дверь спальни жены на ключ.

Все прекратилось, наши отношения с женой и с Чарли восстановились; я отнес ссоры с женой к разнопланетности генов мужчины и женщины, а провинность Чарли - к собачьему все же его происхождению: мало ли что взбредет в голову животному!

Скоро мы с ним распрощались: я уехал. Я поцеловал собаку в лоб, в нос... пошел прочь, глотая слезы...

И только сейчас, вспоминая Чарли, чувствуя необыкновенную нужду в нем, в его глазах, устремленных на меня, в его маленьком тельце рядом, в его настоящей радости при виде меня, чувствуя запоздалую к нему любовь, я понял, что тогда, гадя в постель жены, он делал это в отместку за ее, с собачьей точки зрения, вопиюще неправильное поведение, он посчитал свое дерьмо единственным эквивалентом ее отношения ко мне, его хозяину.

Он... защищал меня, а я... как примитивно я расценил его поступок, как плохо я о нем, королевском пуделе, подумал, отнеся его в сердцах только к собакам, а не к существам высшего уже порядка! Сотни тысяч лет живя с человеком, они многое-многое в нем поняли, многое от него переняли, а вот преданность хозяину сохранили собачью – за нее-то, надо думать, и ценили пуделей короли.