ПУТЕШЕСТВЕННИК Цикл рассказов Не помню, когда я стал путешественником. Теперь кажется, что задолго до рождения. Места и дороги, которые нас выбирают, безжалостно тащили за собой, и я постоянно оказывался то там, то сям - иногда проездом, иногда оседая надолго и наблюдая царящую вокруг суету с нескончаемым удовольствием. Не спрашивайте, как и почему это случилось. Ибо все «как» и «почему» не имеют ни малейшего отношения к теме моих рассказов. Пусть я буду для вас лишь абстрактным путешественником со своими случайными впечатлениями… КАК ТЕБЯ ПОЗАБЫТЬ? В тот раз я поселился у площади Арджентина. Ларго Торре Арджентина, если быть точным. То есть практически на том самом месте, где пару тысячелетий назад прозвучал горький шепот Юлия Цезаря: «И ты, Брут…» Теперь на развалинах бывшей курии Помпея жили кошки. Сначала я не понял, почему они шныряют среди фрагментов колонн, но вскоре увидел баннер, сообщавший, что кошачий приют открыт для посетителей с шести до девяти вечера и благосклонно принимает пожертвования. Перегнувшись через стеклянную загородку, я увидел рыжего котяру, напоминавшего Пашу Эмильевича. Мое мороженое он тоже принял вполне благосклонно, а потом вальяжно ушел в узенький коридорчик, ведущий внутрь руин. Лаз был достаточно большим, и я подумал, что в детстве без колебаний попытался бы туда проникнуть - сейчас же мешала дурацкая внешность приличного взрослого дяди. Пришлось ограничиться наблюдениями за Пашей Эмильевичем, который вновь явился из черной дыры и направился ко мне с вопросом в глазах, подразумевая, что пора сходить в джелатерию за новой порцией. Поспешно ретировавшись, я нырнул в свой дворик- колодец, поднялся в скрипучем лифте на четвертый этаж и выглянул из окна. Руины курии были видны оттуда еще лучше. Мой котяра сидел теперь на обломке стены и смотрел все так же вопрошающе. Установившаяся телепатическая связь заставляла меня время от времени высовываться потом наружу и держать площадь под пристальным наблюдением, благодаря чему я вскоре стал свидетелем ряда странных и наверняка не заметных постороннему взгляду событий. Прямо перед руинами располагалась трамвайная остановка, где толпился народ, а за ней, на противоположной стороне улицы, играл музыкант. Электроорганчик гудел заунывно и порой смущенно фальшивил. Никто из прохожих не проявлял желания послушать музыку – наоборот, вокруг исполнителя образовалось внушительное пустое пространство, которое обходили все, от туристов до спешащих домой местных жителей. Стоящая на тротуаре жестянка с мелочью не пополнялась - парень играл без желания и вдохновения. Морщась от надоевших аккордов, я снова взглянул на Пашу Эмильевича и обомлел. За его спиной из темного лаза выбиралась колоритная дама в черном. «Lady in black!» - ошалело подумал я, наливая себе вина, и отрубил ножом сразу половину маленькой полосатой дыньки, моментально развеявшей вокруг дивный аромат. Между тем старушенция вылезла из руин и царственно продефилировала прямиком к музыканту. Порывшись в складках своих одежд, она что-то сунула ему в руку и направилась к небольшой пиццерии на углу. Я следил за ней, как загипнотизированный. Дама водрузилась на пластмассовый стульчик и поманила пальцем официанта. Наверное, старуху здесь хорошо знали, ибо заказ принесли, не спрашивая и не заморачиваясь с меню. Пиццу и кофе. И стоило ей отхлебнуть из чашки, как уличный музыкант развернулся лицом к пиццерии и заиграл новую мелодию – как будто специально для этой бомжихи, глядя на нее и всем своим видом демонстрируя посвящение. Через пару секунд я узнал музыку: это была одна из любимых песен моей бабушки – «Дорогая пропажа» Вертинского. Музыкант по- прежнему фальшивил, но теперь явно играл с удовольствием, и хотя он не пел, мне казалось, что над Арджентиной поплыл грассирующий голос Александра Николаевича, то растягивающий гласные, то съедающий их. Было странно встретиться с призраком русской речи, неожиданно ворвавшимся сюда незнамо откуда… Леди в черном пригорюнилась над своим эспрессо, вытянула из лохмотьев пачку сигарет и закурила. Отыграв заказ, музыкант засобирался домой, словно закончил программу, да еще и исполнил лучшее на бис. Начинало темнеть, и руины озарились мягким светом фонарей. Неожиданно со стороны Тибра показался огромный коричневый дог, трусивший по виа Аренула. Издали завидев старуху, собака начала взвизгивать, а подбежав, облизала ее лицо и привычно улеглась у ног, положив морду на стоптанный пыльный ботинок. Я скосил глаза в сторону кошачьего приюта, но Паши Эмильевича уже не было на месте, наверное, ушел спать или охотиться на мышей и ящериц. Странная дама переместилась из кафе на тротуар, где ранее играл музыкант. Она сидела теперь на картонной подстилке, а рядом, как верный пес Понтия Пилата, лежал дог, философски глядя прямо перед собой. Оба молчали и ничего ни у кого не просили, однако несмотря на это монетки стали падать в жестянку намного чаще. Вскоре тьма накрыла закоулки, паутиной разбегавшиеся от развалин курии Помпея, но я успел заметить, что старушенция не полезла ночевать к кошкам, а поднявшись, побренчала выручкой и побрела в начинавшиеся за углом лабиринты еврейского гетто. Я представил себе, что она живет на чердаке какого-нибудь из обшарпанных домов с граффити… хотя, позвольте, какой чердак? Все закутки под крышами и на них давно превращены были предприимчивыми итальянцами в сезонно сдаваемые туристам апартаменты… «Самой нежной любви наступает конец, Бесконечной тоски обрывается пряжа... Что мне делать с тобою, с собой, наконец, Как тебя позабыть, дорогая пропажа…» - промурлыкал я себе под нос и оставил наблюдательный пост, решив, что мне тоже пора спать. Рим вопил, пел, переругивался на разных языках и грохотал трамваями почти до утра. По крайней мере, мне так показалось – ведь это была моя первая ночь на Арджентине. *** Весь следующий день я бродил по городу и наконец очутился у Circo Massimo. На противоположной стороне арены громоздились развалины некогда мощных дворцов Капитолийского холма. Пройдя вдоль ипподрома, я свернул налево и оказался в царстве цветущих роз. Два розария по обе стороны от дороги были одинаково безлюдны, если не считать притулившейся на одной из скамеек парочки. Чтобы не мешать им, пришлось сразу двинуться наверх, к фонтану, изображавшему дельфина. Струившаяся из каменной рыбы вода была чистой, холодной и вкусной, как во всех римских источниках. Тридцать градусов жары давали о себе знать – умыться было приятно, да и моя пластиковая бутылка туриста уже опустела. От фонтана открывался отличный вид на руины и зонтики пиний. Вдоволь наплескавшись и пополнив запасы воды, я стал фотографировать, увлекся и сам не заметил, как опять приблизился к единственной занятой скамейке. И совершенно неожиданно окунулся в русскую речь – уже не призрачную, как вчера на Арджентине, а вполне реальную, не слишком странную в многоязыком Риме, но почти невероятную в тихом пустынном парке. -Наверх пойдем? – спросил мужчина, который сидел, развернувшись лицом к женщине и словно заслоняя ее от всего внешнего мира. -А успеем? -Осталось часа два, электричка из Тиволи прибывает в семь. -А что, если кто-нибудь из них решит уехать пораньше? -Твой не решит. У него билет, не захочет морочиться с автоматом. -Ну да. Он скорее в траттории осядет. А вот твоя… -Да, она может. Но там ведь экскурсия, раньше времени не закончат… -Хорошая была идея – отправить обоих на виллу д'Эсте… -Правда, самим пришлось «заболеть»… - он усмехнулся. – Ладно, не думай об этом. Они обнялись, как будто давным-давно не виделись, прильнули друг к другу, а я поспешил ретироваться, ибо тоже собирался подняться на Авентинский холм и сделать сверху снимки до наступления темноты. Подъем на Авентин со стороны ипподрома был более пологим, чем с набережной Тибра. Преодолев его, я вышел в апельсиновый сад и на смотровую площадку. Солнце уже спускалось к закату, и купол Святого Петра плавал в жарком розовом мареве. Отсняв с десяток кадров, я присел на лавочку и стал, задрав голову, разглядывать над собой танцующие ветви и широко раскрытый зонт пинии. В саду было тихо, и птицы еще пели, несмотря на близкие сумерки. «Вот так бы сидеть… - вяло протекло по краю сознания, - и никогда никуда не спешить». Потихоньку темнело. Народу в саду почти не было, только напротив сидели на скамейке двое… Присмотревшись, я понял, что это давешняя парочка из розария. Женщина свободно откинулась на деревянную спинку, а мужчина положил голову к ней на колени и, улыбаясь, изучал фиолетовое небо сквозь качающиеся пышные ветви. Оба молчали, лишь пальцы их исполняли безмолвный танец, медленно лаская друг друга. -Три дня осталось, - задумчиво сказала она. -Не надо, Вера, - попросил он, - еще целых три дня… А потом, словно очнувшись, выдохнул: - Как же… как же я без тебя? Они опять замолчали, а я поймал ленивую мысль, что, вероятнее всего, передо мной настоящее чувство, - однако не стал втягиваться в переживания чужих людей, и додумывать историю каждого из них, отмахнувшись от мешавших моей расслабленной дреме эмоций. Когда совсем стемнело, я двинулся к крутому спуску, который должен был вывести меня к церкви Санта-Мария-ин-Космедин. Дорога была совсем пустынной. Внезапно что-то мелькнуло впереди, и мне показалось, что по обочине быстро движется черная тень. Я шел следом, а она удалялась, но не исчезала, как если бы кто- то мерно трусил под цветущими у каменной стены деревьями. Догнать ее я так и не смог, зато меня нагнала знакомая уже пара. Они бежали вниз, торопясь и явно опаздывая. Бежали, держась за руки, и хохотали. *** Спустившись, я решил поужинать в ближайшей к дому пиццерии. На площади, как всегда, было шумно. В общей какофонии уныло доминировали звуки электроорганчика – музыкант еще не ушел, но играл из рук вон плохо. Делая заказ, я перекрикивал сомнительную мелодию - вполне вероятно, что это была музыка собственного сочинения бедолаги. Официант разговаривал на хорошем английском: - Извините, синьор. Антонио сегодня не в ударе. - Он каждый день играет допоздна? – уточнил я, предчувствуя бессонную ночь. - Нет, что вы… Он одну даму ждет. Обычно ее дожидается, только потом уходит. - Пожилую даму в черном? - Вы заметили! – официант расплылся в улыбке. – Да, ее, Викторию. - А почему? - Чтобы сыграть ее любимое… - и эмоциональный итальянец быстро напел вчерашний мотив «Дорогой пропажи». - Выполняет заказ? - Можно сказать и так. Без Виктории он бы умер с голоду. - Хорошо платит за игру? - Честно сказать, синьор, она его просто содержит. Половину своей выручки отдает, мне Антонио сам рассказывал. И все – за одну эту песню. Не знаю уж, чем она ее так зацепила. - А о самой мадам что-нибудь знаете? Мой собеседник покачал головой. - Виктория – дама скрытная. Такие о себе не любят распространяться. Я только одно знаю: дома у нее нет, - он выразительно посмотрел на развалины. – Еще по церквам, говорят, ходит, ночует там. - А собака? - Собака - ее. К кошкам, понятно, псину спать не возьмешь, тогда оставляет ее на ночь здесь, на углу, или у ребят с Тибра. Но к кошкам сама идет, только когда сил нет еще куда-то плестись. Нечасто. А так - все больше по церквам. И Алекс с ней. В смысле, дог ее. - Ребята с Тибра – тоже бездомные? - Ну да, африканцы в основном. Но есть и пара своих… Так что извините за шум, синьор. Мы сами по вечерам Викторию дождаться не можем… - официант наконец побежал за моей «Маргаритой». Я только усмехнулся. Из кафе доносились звонкие вопли перекликавшихся между собой сотрудников, а с трамвайной остановки – нещадный ор скучковавшихся подростков. Если со мной парень неспешно разговаривал по- английски, то с кухни летел стремительный и экспрессивный итальянский, что, казалось, усиливало его громкость в десятки раз. Моя «леди в черном» появилась лишь около десяти и сразу плюхнулась на свою картонку. Алекс был с нею. Я уселся поудобнее и приготовился слушать. «…Скоро станешь ты чьей - то любимой женой, Станут мысли спокойней и волосы глаже. И от наших пожаров весны голубой Не останется в сердце и памяти даже…» Антонио вновь приободрился, исполняя Вертинского, а исполнив, получил мзду и сбегал за ужином для себя и своей кормилицы. Они недолго о чем-то поговорили, и музыкант быстро ушел, а старуха осталась собирать мелочь. Алекс профессионально положил голову на тротуар, чуть ли не под ноги прохожим, которые при таком раскладе просто не могли его не заметить. Задевая собаку, многие извинялись и торопливо кидали монетки в гостеприимно распахнутую жестянку. И тут я снова увидел женщину, недавно пробежавшую мимо меня по крутому спуску. Она шла, опустив плечи, за пожилым незнакомцем в стильной рубашке и узких джинсах, который, казалось, не замечал ее присутствия, а был погружен в себя и чем-то недоволен. Да и Вера изменилась – ее глаза, еще недавно радостные и лучистые, смотрели теперь безразлично и холодно. Пара появилась из переулка, где теснились недорогие сдаваемые туристам квартирки, и заняла столик на улице неподалеку от меня. Мне казалось, что женщина уставилась в одну точку, отключившись от окружающего, но проследив за направлением ее взгляда, я неожиданно заметил, что смотрит она на одно из окошек того самого дома, где находилась моя квартира, только двумя этажами ниже. В открытом окне на фоне приглушенного голубоватого света маячила неприкаянная мужская фигура, и тут уж не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, кто там обосновался… *** На следующий день я опять скитался по Риму, а вечером, уже из чистого интереса, пришел ужинать все в то же кафе, но никого, кроме Паши Эмильевича, не встретил. Тот укоризненно посмотрел на меня со своего любимого каменного куска ограждения, отделяющего руины от современного города, и отвернулся. Не было на месте и музыканта, но официант Бьяджио сказал мне, что у того выходной, и я удовлетворился этим объяснением, поскольку давно знал, что в воскресенье в Италии никто не работает, транспорта можно ожидать часами, да и идти он может совсем не туда, куда положено. После ужина мне захотелось купить еще одну дыньку, и я завернул в продуктовый магазин, располагавшийся с другой стороны от руин. Проходя мимо двух неприметных лавочек, я увидел на одной из них своих новых знакомцев: влюбленные сидели обнявшись и неотрывно смотрели друг на друга. -Все, у меня сегодня минут пятнадцать, - наконец высвободилась она, - сказала, что до магазина и обратно… -А я – покурить… Оба нервно рассмеялись и кинулись целоваться… В понедельник старуха, которую я уже успел окрестить «дорогой пропажей», вновь не пришла. Остальные действующие лица аккуратно появились к ужину в нашем уличном кафе. Антонио играл свои унылые вариации, беспокойно озираясь, Вера с мужем опять скучали за тем же столом, а ее любовник – я все еще не знал его имени – прошел мимо под руку с изможденной блондинкой в желтой майке с надписью Pantheon. Я гадал, как они очутились в одном месте – в квартирах, почти заглядывающих друг другу в окна, - то ли приехали специально в надежде на встречу, то ли познакомились здесь и перед самым отъездом поняли, что серьезно вляпались… Было, однако, очевидно, что их законные половины, слава богу, не знакомы между собой. В конце ужина мои соседи начали ссориться. Причины я не понял, да видимо она и не важна была. Вера сначала резко замолчала, потом что- то процедила сквозь зубы, а ее муж поднял налившийся тяжестью взгляд и тихо ответил, а потом неожиданно бросил на стол нож с вилкой, встал и ушел, не оглядываясь. Достав сигареты, она закурила и стала рассматривать поток пешеходов, словно искала кого-то глазами. Я подумал было, что ушедшего мужа, но все оказалось сложнее. По площади вскоре очень быстро прошла жена Вериного любовника, свернула в наш дворик, а через несколько минут появилась в окне второго этажа. Сидя прямо напротив, я хорошо видел, как она достала мобильник, поколебалась, а потом запустила им куда-то – ярко-розовый футлярчик прочертил сердитую дугу, и я хмыкнул, понадеявшись, что он упал на кровать. - Олег! – воскликнула рядом Вера и, обернувшись, я заметил, что ее возлюбленный идёт по направлению к нам. Поравнявшись со столиками, он, глядя на Пашу Эмильевича, опять восседавшего на каменной кладке, внятно сказал: «Завтра в двенадцать на Кайроли», - не остановившись и не повернувшись при этом в нашу сторону. Вера посмотрела на меня, а я – на нее. Я приложил палец к губам и покачал головой, а она улыбнулась, бросила на стол купюру и пошла в свой переулок – легкая, гибкая, с копной выгоревших золотистых волос. *** Кой черт понес меня к двенадцати часам на площадь Кайроли? Ответа на этот вопрос у меня нет, как нет и оправданий… Проходя мимо того места, где обычно сидела старуха, я заметил ее дога – он лежал там один и время от времени принимался тихонько поскуливать. - Алекс! – позвал я и посвистел. Собака приподнялась и посмотрела на меня выжидающе и, как мне показалось, отчаянно. - А где Виктория? – не нашел я навскидку ничего более умного. Поняв, что интересной информацией я не владею, Алекс вновь положил морду на тротуар. Я купил в кафе два куска фокаччи и пристроил один перед этой грустной мордой. Покосившись на еду, пес не пошевелился. - Ну как хочешь, - обиделся я и пошел дальше. …Они уже уходили с площади, но я успел заметить Верино светлое платье, золотистую шевелюру - и двинулся следом. Оказалось, что пара направляется в церковь святой Варвары – маленькую, затертую между домами на крошечной площади Либрари. Они опять шли держась за руки - похоже, по-другому и не ходили по этому городу, где так странно и скрытно жила их любовь. Я задержался перед входом, чтобы выкурить сигарету. Да и неудобно было так явно преследовать этих людей, как и в предыдущие дни поглощенных друг другом. Народу в церкви совсем не было. Тяжелая дверь отворилась без скрипа и впустила меня в темное прохладное помещение. Я огляделся. Пустые скамьи и дотлевающие свечки напомнили, что начинается время сиесты. «Неужели не заметил, как они вышли? - мелькнуло в сознании. – Надо фотографии сделать, когда еще выпадет случай оказаться пред алтарем в полном одиночестве?» Здесь не было шедевров живописи, но пустота и строгость места обещали возможность получить интересные кадры, и я стал искать нужный ракурс, а потом щелкнул несколько раз – со вспышкой, что было, конечно, запрещено. В этот момент откуда-то сбоку вышел пожилой церковнослужитель, и я инстинктивно укрылся за колонной, дабы не получить от деда нагоняй. Шаги священника гулко отдались в каменном мешке церквушки, затем я услышал, как лязгнул замок, а в следующую секунду понял, что остался запертым в помещении, где к тому же выключили свет – теперь он проникал только сквозь два небольших и мутных зарешеченных окна. Колотить в дверь не имело смысла, и я в полутьме опустился на скамью в самом последнем ряду… -Верочка, - донесся до меня взволнованный шепот, - все ушли. Милая, девочка моя… люблю, люблю тебя… До меня разом дошло, зачем спрятались в церкви несчастные влюбленные, лишенные в этом городе крыши над головой. Я понял, что им опять удалось как-то ускользнуть на сегодняшний день из семейных пут и единственным местом, где они могли позволить себе отдаться чувству, оказался дом божий… - Господи, - словно подтверждая мою мысль, выдохнула женщина, - господи… Тяжелое, быстрое дыхание, шорох объятий, сдерживаемый стон… Прячась несколько минут назад за колонной, я заметил там узенькую дверцу и молил сейчас бога, чтобы она оказалась открытой. Стараясь не шуметь, надавил - дверца поддалась, я оказался в маленькой кладовке с инвентарем, закрылся там и едва не перекрестился. В половине четвертого сиеста закончилась и в церковь стали входить туристы. Бог еще раз помог мне незамеченным выбраться наружу и добежать до своей квартиры, где я на минутку присел в кресло да так и заснул, устав от вынужденного заточения в келье уборщицы, а когда проснулся, солнце уже склонялось к закату и последние его отсветы полыхали над театром «Арджентина», как скрестившиеся лучи оранжевых софитов. Выглянув из окна, я увидел лежащего на прежнем месте Алекса. Грустные собачьи глаза устало смотрели на проходящих мимо людей. И тут меня как током ударило. Я сбежал вниз и разыскал в пиццерии Бьяджио: -Послушай, в какой церкви она обычно ночует? Ты должен узнать! Давай, быстро. Официант как-то сразу вдруг понял, о ком его спрашивают, исчез в кухне, поговорил с одним, с другим, потом крикнул что-то через проулок Антонио - и тот, оставив рабочее место, тоже подошел, после чего все загалдели, и наконец Бьяджио явился ко мне с результатом: - Сан Алессио на Авентине. Ребята говорят, что там. Но точно никто не знает. -Спасибо! – я опять посмотрел на Алекса. – Как это никто? Кто-то знает совершенно точно. Бьяджио, принеси-ка нам чего-нибудь мясного… Через десять минут мы с Алексом уже подружились и бодро шагали по направлению к Авентинскому холму. Пес уверенно свернул налево, и мы оказались на той самой дороге, где я пытался несколько дней назад догнать быструю тень, убегавшую от меня под деревьями. Подбежав к Сан Алессио, он поскреб дверь лапой и залаял, я же в прострации смотрел на объявление при входе, гласившее, что с прошедшего воскресенья церковь не работает, так как там предполагают начать ремонт. О том, как я объяснялся со священником из соседней церкви Санта Сабина и как добывался ключ от запертых дверей, рассказывать не буду. Разумеется, меня приняли за сумасшедшего, но благоразумно сочли, что быстрее сходить и проверить помещение, чем препираться с психопатом. Когда мы вошли, Виктория стояла на коленях пред фигурой святого Алексия в первой капелле слева - и молилась. Ее заперли здесь три дня назад, как раз в тот момент, когда старуха спряталась внутри, чтобы переночевать, а Алекс остался снаружи – летом он предпочитал ждать хозяйку на траве в апельсиновом саду или же спускаться обратно и лишний раз навещать пиццерию в надежде на мясные обрезки. Кое-какая еда нашлась у бездомной в котомке – вот на ней и продержалась, запивая святой водой, хранившейся в церкви. Матушка из Санта Сабины повела Викторию к себе, чтобы накормить. Алекс радостно прыгал вокруг. А я глядел на них и думал, что необязательные и беззаботные итальянцы могли начать ремонт и через неделю, и через месяц… *** А на следующее утро мне довелось увидеть, как уезжали домой Вера с мужем. Я завтракал в ставшей уже родной пиццерии, когда они вышли из переулка святой Анны и направились к автобусной остановке, чтобы ехать до вокзала Термини, а оттуда - в аэропорт. Муж шел впереди и катил общий чемодан, Вера, слегка приотстав, не отрывала взгляда от распахнутого окна второго этажа, где неподвижно застыла ссутулившаяся фигура ее любовника. Вот она чуть приподняла руку и помахала – так, что никто и не догадался бы, что это жест прощания… Истинные чувства женщины были глубоко скрыты, и заметил их лишь тот, кому предназначался слабый взмах руки, а во взгляде каждого из этих людей читалось: «Как же я без тебя?» Вернувшись вечером из парка Боргезе, куда отправился выполнять намеченную программу, я вновь пришел в кафе, увидел сидящую на картонке Викторию, услышал песню Вертинского… - Знаете, синьор, - рядом со мной моментально нарисовался Бьяджио, - а ведь наша Виктория – русская. И, говорят, попала сюда из-за какой-то любовной истории. Красавицей в молодости была. Антонио тут вчера вспомнил, что ее мужчину вроде звали Алексеем, – официант выразительно скосил на меня свои жгуче-карие глаза. – Может, сами ее расспросите? Вдруг расскажет в благодарность за спасение… Я улыбнулся, неторопливо поел, смакуя еду, музыку, грохот трамваев и беззаботный шум Арджентины, а потом двинулся в свою квартиру собирать чемодан - на следующий день мне тоже предстояло возвращаться домой. Складывая вещи, я периодически выглядывал из окна и мурлыкал под нос слова песни, ставшие за последнее время по-особому значимыми: «Самой нежной любви наступает конец, Бесконечной тоски обрывается пряжа... Что мне делать с тобою, с собой, наконец, Как тебя позабыть, дорогая пропажа…» И если история старухи осталась для меня тайной, то наблюдаемая параллельная линия неожиданно получила продолжение. Утром, перед самым моим отъездом, я встретился с Лючией, хозяйкой апартаментов. Как оказалась, ей принадлежало три квартиры в этом подъезде – на всех этажах, кроме первого, где притулилась джелатерия. Лючия явилась ко мне самолично, хотя первоначально это не входило ни в чьи планы: меня просили оставить ключи на столе и больше ни о чем не беспокоиться. -Синьор, - хозяйка квартиры выглядела озадаченной, - вы случайно не знакомы с русской семьей, которая уехала вчера? Я покачал головой. -Я бы не стала беспокоить, но вы из одного города… Вот, видите? - Лючия показала мне мобильный телефон, - убирала квартиру и нашла на полу, за кроватью. Это они забыли. Я, конечно, могу и переслать, но раз вы живете там же… Может, передадите синьоре? Наверное, это ее телефон. У меня и адрес есть. Телефон и впрямь был заметный – в розовом футляре, тот самый, который я видел тогда в окне. Очевидно, жена Олега забросила его за кровать, а потом и не вспомнила. Разумеется, я согласился. Судьба делает порой странные повороты, и я привык быть к ним внимательным - странности не бывают случайными: возможно, я получал таким образом шанс узнать всю историю до конца, и это могло оказаться сюжетом для одной из будущих путевых заметок… Так впоследствии и оказалось. *** Прилетев в Москву, я задумался, как лучше осуществить свою миссию. Встречаться с женой Олега мне категорически не хотелось. Открыв в ее телефоне список контактов и найдя там лаконичное «Муж», я позвонил этому самому мужу и договорился пересечься с ним в одном из относительно тихих кафе неподалеку от своего дома. Встреча наша оказалась совсем не такой, какой я ее себе представлял. Солнце в тот день светило в Москве почти так же радостно, как в Риме, стояла жара, а выбранное бистро пряталось под высокими тополями, разбросавшими вокруг рваные пятнистые тени. Увы, не такие густые и темные, как тени пиний. Напротив меня сидел совсем не тот молодой человек с веселыми голубыми глазами на загорелом лице, за которым я так нахально и беспечно наблюдал пару дней назад. Глаза были серыми и в них пряталась грусть, загар непонятным образом успел поблекнуть, а вместо молодости я видел сейчас зрелую усталость – и ничего более. Он сразу узнал меня. Узнал, как мне показалось, с радостью и не стал бороться с искушением заговорить о Вере. -Понимаете, мы пять лет знакомы. Живем в разных городах. У обоих семьи и быть вместе – никакой возможности. Вот так сложилось, что ничего не изменишь, никого не оставишь… Вы простите, что я с вами так откровенно. Очень редко видимся, раза два-три в год. Больше не удается - так, чтоб никого не травмировать, вы понимаете? Он говорил и говорил - о том, как они познакомились, какая она замечательная, умная, тонкая. Ни слова о жене, ни слова о муже Веры. Теперь, со мной, он мог позволить себе это – рассказывать о любимой женщине так, как будто никого более не существовало. Я смотрел на него и гадал, как они умудряются жить порознь и не потерять своего чувства в сумятице скайпов, вотсапов и телефонных звонков украдкой. Почему-то вспомнилась старуха Виктория с ее песней и неразгаданной личной драмой… «Что мне делать с тобою, с собой, наконец, Как тебя позабыть, дорогая пропажа,» - крутилось и крутилось в голове… Я пил кофе и думал, сколько же их на самом деле, таких скитальцев, которых любовь настигла в ненужное время и в ненужном месте… Да и приходит ли она когда-нибудь именно к тем, к кому надо, и тогда, когда можно? | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
