(Постмодерн)

 

  Вот оно! Светло как днём и тихо как никогда. Хочу назвать загадочное

явление, вас не гневя. Одни верят: прохудилось межмирье. По этой

версии, я отключён во сне от нашего мира, ощущаю смежный, пойду

туда лунатиком, но скрытно, на тонком уровне (так сказать, лёжа пойду).

Другие считают: это массовое самовнушение сна, связавшего надежды на

светлое будущее с рассказами о клинической смерти, которая наплывает

белым экраном и благостью. Даёшь компромисс! В обеих версиях новый

мир виден при смежённых веках. Удлиню “смежный”, не ставя точки над

“е”, до “смеженный”. Читай как хошь!

  Выхожу из квартиры. Вот, излагаю по порядку, а то вспоминают

тасованные обрывки. Помогло, что пальцы мои, чувствуя клавиши,

могут писать, и когда я в отключке. Поджидая смеженный, залегаю,

надев поясной гибкий сетеграф и связав его с графоскопом в редакции –

автоматом, который выловит интересное в потоке текстов, причешет,

оценит факты. Много передал, а всё не то, и было такое, что боязно думать:

кто мог увидеть… Наконец-то! Надеюсь, не только связно скажу о

смеженном, но и пойму, по какому он варианту.

  У дома – клумбы вместо вонючек на колёсах. Иду, как обычно, к

остановке, вкушая необычный воздух. Да, инфомат, его вспоминают. А

подкатывает… Судя по эмблеме, “Москвич”. О, какой! Двухместный, с

откинутым верхом, обтекаемый, бесшумный, цвета бордо. Шашечек нет, а

дверцу мне распахивает чернявый водитель в костюме и галстуке. Ага,

свободен сейчас от персоны, решил подработать. Хм, скользит по мне

суровым взглядом. Шорты, майка? Но я же вольно вышел в тепло (и мог

оставить сетеграф как есть, печатаю через майку). Вежливо приветствует,

однако. И говорит мобильнику:

  – Встретил.

  Спросить, что это значит? А не будет глупо при такой встрече? Ну,

сажусь… Быстрый, но тихий поток меж зелёных берегов, где сливаются

шелесты шин и листьев, где будто плывут большие лепестки, разноцветно

бликуя под солнышком, хотя на небе лишь звёзды, да и те не все видны

при сиянии города. Перекрёстки не стопорят, везде развязки. Множество

старых зданий, однако нет ветхих – как, впрочем, и просто грязных. Тем не

менее город узнаваем. Ясно, путь к центру. Куда именно? Нет ли связи с…

  Минувшим утром я подходил к остановке. Автобус уже всосал очередь и,

довольный, заурчал. А набежала девчонка, руку просительно вытянув.

Зажало руку дверью! “Отпусти дуру”, – донеслось от кучки, которая

потягивала пивко из бутылок. Водитель не слышал в дорожном шуме,

смотрел уже в левое зеркало. Пигалица засеменила с ускорением. Как я так

быстро рядом? И створку отжал? Рука свободна! Перепутались наши ноги…

Когда почти по глазам проехало чёрное колесо, испугался, но тайно,

поскольку лежавшая рядом птаха в апельсинoвом сарафанчике обернулась

маленькой женщиной средних лет.

  Минимум одежды – и видна игра природы: дама худенькая, но сделаны

исключения для округлого личика с ямочкой на подбородке и для больших

полушарий пониже. Поставленная мною на ноги, таращила карие глаза. Те

начали мягко мне светить, а смуглое лицо, в обрамлении коротких прядей

цвета каштана, оживилось. Она молода! Симпатична!

  Благодарность за спасение. Скромность героя. Взаимопомощь, для которой

кстати в дамской сумочке щётка, влажные салфетки, бактерицидные

пластыри. Слово за слово. Как-то мы очутились у новых русских горок –

при том, что избегаю их. В детстве залез на дерево, глянул вниз, оцепенел.

Теперь взирал на конус, который лежал, задравши зад выше деревьев. Да,

лишь похоже на лёд, и всё же рядом зябко даже в жару. А ведь мы ещё под

впечатлением от злого автобуса.

  – Давай обманем жуть, – пропищала Соня. – Когда самые моменты, глаза

закрыть. Я впереди, рассекать ужасы.

  Улыбнулась тепло. Хитрюга, поняла, поддержала. Ну, лучше за дамой

тихо, чем перед ней вопить… Медконтроль. Лифтом на старт. Взяли

двухместные. Пристегнулись, и санки, щёлкнув зацепом, визжа ускорялкой,

покатили по направляющей в один из прозрачных желобов, что в конусе.

Круть у стенки! Далее по наклонной, до стенки напротив. Круть! И пошли

такие ломаные, безумные витки вниз. Зажмурками не обошлось. Орал я,

правда, весело. Прозрачный конус был полон солнца, сверкало много санок,

и казалось, что мы в бокале, где золотистое игристое. А губ моих касались

шоколадные пряди. Сладостно-жуткий полёт, волшебно растянутый во

времени.

  Наконец, тормознули. После вольного трепыхания волосы наши были

призваны к порядку, для чего в сумочке тоже было. Соня сказала, смеясь,

что наоралась, а сзади что-то не слышала. Скромно промолчал. Затем, ладно

уж, раскрылся. Посмеялись. Ещё много над чем.

  – Я брожу-гляжу в этом мире, – сказала Соня, – как предки мои. Но горки

так интересны! Помогала делать. Протаскивала их через ушки верблюда.

Хи-хи-хи!

  Придя с письмом от немогучих строителей к чиновнику, который мурыжит

и берёт, играла роль (легко, поскольку переняла у мамы артистичность).

Богатый, хотя и деловой, прикид. Роняла: её называют Евросоня, деньги

будут и оттуда. Хозяин делал стойку сидя. Интердевочка при лакомых

бизнесменах? Сама – бизнесбаба со связями? Всё вместе? Ну, богатые

ассоциации! Соня напоминала: давняя наша забава, часто искусная, стала

у нас американской, когда те применили железо; в мире нередко русская.

На санках вертеться внутри прозрачного пластика – похоже на катание по

ледовому жёлобу с перепадами, поворотами, можно говорить о новорусских

горках. Чиновник одобряюще кивал: подача благодатна. Ждал основного

подката. Слышал: с самого начала выгода тем, кто причастен, oт рекламы и

прочего. Сумочка открывалась, а стол отвечал ящиком для приёма купюр.

Соня врубала магнетизм, дошедший от прабабки-цыганки. Мол, чиновник

понравился, она не оставит здесь, наверное, меченую валюту, попортит

запись, а тем козлам скажет, что наводка ложная. Ящик выдавал, сумочка

получала. И нужное разрешение – сразу! Строители принимали анонимный

дар, быстро раскручивали горки, благодарили Соньку Золотую Выручку.

  Я не удивился, когда Соня приписала детищу чудесное. Она вызнала у

меня по пути сюда, что смеженный пока не видел, и теперь объясняла,

вынув из сумочки накидку воздушной вязки.

  – Вот, смотри. Свободна, сжата. Разница! Санки, смотри, будто быстро

захватывают и стягивают. Есть куда, много пустоты во всём, что в конусе. А

если частицы запомнят обычную позицию и сжатую? Если быстро туда-

сюда? Вот и другой мир, который увидишь, спя.

  Гы-гы! Женская логика. Где одна материя, а где другая... Не обиделась,

добавила свои хи-хи. Ещё мы высмеяли из себя испуг, который из-за

Соньки Автобусной Ручки. Смехи перемежали с фруктовым мороженым и

клюквенным морсом, они хорошо пошли в жару. Весело и вкусно. Но пора

мне было по делам. Соня, опережая вопрос, выдала своё цыганистое:

свидимся без договорённости…

  И вот моя логика про физмистику. Я был потрясён, безумно верчен,

нацелен Соней и самим именем её. Вот и попал, куда не мог. По какой

версии, посмотрим. А место, думаю, – одна из горок. Чей-то водитель

согласился доставить Соне такого-то, что идёт на такую-то остановку.

  – Подъезжаем.

  И въезжаем на Красную площадь! Соня тут устроила весёлые наши?

Вместо печально-торжественного, что в духе дальнеземных мавзолеев,

пирамид и зиккуратов, что переместили, возможно, вслед за кремлёвским

музеем вождя революции, в Горки Ленинские. Но горок нет. А Мавзолей

есть… Я не слишком закрутил словеса? Вот компенсация вам: едем под

куранты! Горки в Кремле… Ну, можно тут усмотреть золочёные холмики,

большего пока не вижу. Свернули направо.

  Пеший шофёр рванул высокую дверь. Самые большие горки были при

дворе, а если прямо во дворец вписали, то должны быть самые крутые…

Изгибы красной дорожки, глаза разбегаются, вот удлинённое фойе, паркет

отражает сияющие люстры в два ряда, между малахитовых колонн золотые

медальонищи, там воинственного вида мужики, бородач в кольчуге тянет

меч из-за щита, вперился в меня, беззащитного. Тормозим у двери

“Президент”! Как-то не вписываются ни горки, ни Соня… Зато мы с вами

прямо на верхний уровень! Хм, заперт. Водитель открывает своим ключом.

За предбанником осторожно тянет вторую дверь. Жестом приглашает войти,

а двустволкой взгляда простреливает. Чего он так?

  Один шагаю на ковёр. Он большой, коричневатый, с орнаментом. Красное

дерево, за рельефными стёклами шкафов – книги (похоже, настоящие).

Напротив меня длинная стена с окнами, слева триколор, двуглавый орёл,

коммуникатор (множество глазок горит готовностью передать куда надо что

надо) и рабочий стол, на котором уживаются ноутбук (крышка светит

клубникой), лампа под абажуром, колпак-фен (дела леденят мозг?) и

бронзовая вертушка, где красуется туалетная бумага (годы мешают

добежать?). Кресло пустует. За приставным столиком и за длинным на

семерых – никого. А, кто-то стоит в дальнем углу, куда не дотянулась

полоса заоконного света.

  – Соня, ты что тут?!

  – Очистила местечко для нас, а вообще я тут, – широкий взмах тряпкой, –

президент.

  Ну да, руководящий тряпкой.

  – Почему взаперти?

  – Мой помощник и защитник, отлучаясь, общую дверь запирает. Я не то,

чтобы взаперти, могу открыть, если надо.

  Присматриваюсь. Там на полу оргтехника – со столика, который для

секретаря во время совещаний. У столика пара кресел. На Соне платье с

глухим воротом, из бархата цвета бордо. В руке салфетка вышитая, снята с

фарфорового чайника… Сели. Хозяйка берёт парящий чайник, вдруг

застывает.

  – Oткроюсь-ка сразу… Тут начиналось важное, ночей мне мало. Можно

было остаться. Чтобы только тут... Решилась!.. Я и для той России важна,

должна понимать. Мой предок, венгерский король, знал не только доклады.

Переодевался, и своими глазами… Заказала аватарку.

  Ну, попал! Здесь дама королевских кровей, президент, одета как надо, я

же полугол и в пупырышках, поскольку прохладно… Знакомо-тёплая

улыбка.

  – Вот, – двигает ко мне баночку, которая пахнет яблочным вареньем и

чем-то терпким. – Согреет, с имбирем.

  Наливая душистый чай в расписные чашечки, говорит:

  – Аватарка не просто похожа. По сути – я, без чинов. Это я смотрела на

тебя, говорила с тобой, ощущала.

  – М-м-м! Вкусная польза.

  – Тогда признаюсь ещё. Сама делала. Вот и другие мои. Попробуй. Может,

eщё понравится.

  Ещё как пробую!

  – Правильно поняла возле горок: сластёна, – и активно составляет

компанию.

  Всё-таки неловко налегать. Пишу одной левой. И надо же вам о

смеженном. Надо, ну надо переключиться. Если сумею, – значит, реал.

  – Спасибо! Хотел бы здешнее знать. И видеть.

  – Да, предусмотрено для гостей.

  – А почему вспоминают мало?

  – Давай по порядку. Хотя он нарушен, хи-хи-хи. Ты же мимо инфомата,

который распределяет. Грешна, использовала положение.

  – Такое место заняла! Всех замагнетизировала?

  – Выбирали те, кого не очень-то. Я президент Академии наук. Да, и

такая наследственность. Мой предок, немецкий педант, приехал в Россию,

усердно исследовал и стал академиком. Его сына избрали почётным. Я

улучшила показатели рода, вот. Хи-хи-хи!

  Смеётся как настоящая… Смеётся настоящая?

  – Получилось правление знающих? Чем ещё Сократ соблазнял.

  – Мы не правители, а направители.

  – А, советники. Самые знающие. Самая-самая в кабинете правителя как у

себя. Кстати, где сейчас президент страны?

  – Такой не предусмотрен.

  – Какая же исполнительная власть?

  – А нет её. Исполнительная власть любит исполнять для своих. И вообще…

Власть пьянеет от себя. У нас управление идёт от народа.

  – Всё через депутатов? Или опять ехидство?

  – Ага! Слуги народа служат ему властью.

  – А власть… Понятно, см. выше… И как же?!

  – Прямая демократия. Да, ей труднее в большем обществе. А для чего

прогресс? Управится и кухарка, если заварит кашу в компе.

  Смотрит на мои пальцы. Сказать о репортаже! А вдруг помнят мало,

потому что информация на вынос ограничена? Хоть немного передам ещё

для вас! Пробую отвлечь, нервно дёрнув плечо. Да! Слушаю дальше. На

электронном вече решают обычно, что да как должно быть в своём секторе,

но нередко и шире. Предлагают, обсуждают, научсовы затевают, если надо,

пробы, говорят о плюсах-минусах вариантов, ищут компромиссы. И

решение большинства.

  Хитро улыбаюсь: совы подсунут обманки, хакер запустит змея-исказителя.

Слышу, что для советников культ правды и пытка на детекторе лжи. Что

каждый тут – Левша с лесковыми блохами. Множит и раздаёт запись-

кроху, снабдив её как бы леской, на которую нанизываются блохи в

развитие темы; ветвление тоже на леске. Всем ведает блохчан, он един во

всех компах. Если чан заметит в каком-нибудь себе, что кто-то слевачил, то

гулко возмутится, порочных блох уничтожат.

  А при бедствии не накроется всё медным тазом, пока обсуждают? Беду

предвидят-упреждают, на всякой случай определяют, что делать, если всё-

таки будет. Война вообще невозможна, люди только в России.

  – Боже мой! Как это получилось?

  – Слушай меня, представляй!

  Мы, испытатели, после верчения уснув прямо в носу, теперь не знаем,

какой мир, поскольку конус закопан. Если открылась ужатость, то что

вокруг ужималки? Ко всему готовы, всякое припасли, даже скафандры. Бур,

нацеленный вниз, бурчит о жёстком. Хорошо, по-прежнему надёжная

основа. Теперь перископ: что наверху. Ура, мы в новом мире! Волшебный

нож прошёлся по белёсым камням, которыми прикрыт нос, и вырезал

увеличенный его контур. Далее зелёный ломоть холма, где остальной

конус. Над всем тёмно-синий свод, с наклоном и сужением, низкий, –

приземлённое небо, которому оставлены в утешение первая звезда и

последние лучи. Что за копошение возле плоского камня, где мы

перекусили бутербродами? Местные ищут крошки. Шустрые пташки да

мышки. Значит, воздух нормальный! Раздраиваю люк. Идут ароматы моря,

которое за границей мира в нескольких шагах от нас. Оттуда и крики

невидимых чаек.

  – Не реал! – возник я, представляющий это. – Ужато малое пространство.

Высь, что подсвечена солнцем из-за горизонта, не войдёт. Звезда тем более.

Нет моря и чаек, а запах и крики есть. Ага, ещё улыбку Чеширского Кота…

Земной кусок притянет слабо, не удержит воздух, пионеры тоже улетят на

фиг.

  – Граница не выпустит. А вот зависнут ли пионеры? Почему проявляется

то, чего нет? Давай, уточняй!

  Вылез – не взлетел. Подняв руку, касаюсь Венеры. Ох… Oна и граница

мира – ни тверды, ни мягки, ни холодны, ни теплы… Но само пространство

на контакт идёт охотно. Приборы переводят: оно сжато вместе с

тяготением, волнами звука, лучами света, запахом. Поэтому вес обычный,

а слышим, видим, обоняем – и то, чего нет. Однако свет, отражённый от

моря и чаек, ослаб донельзя.

  – Все сигналы о внешнем замрут, – печалюсь, – будет темно и скучно.

  – Всё непросто. Смотри, что вскоре.

  О, до неба не достать! Вошли тёмная вода и чайки. Это благодаря

захватывающему, во всех смыслах, явлению на ультрамелком уровне… Как

бы попроще перевести вам… У малюток, что попали на границу сжатого

пространства, неудобство из-за оборванных связей. Вернувшись в основной

мир и готовясь к новому прыжку, они соблазняют на это партнёров. Те –

других. Захваты по цепочкам и слоям, со всем хозяйством…

  Появился белёсый берег соседнего островка. Было пусто, теперь же

скатёрка со снедью, дымок из-под чайника на камнях. Оживлённый

разговор. А людей не видно! Так-так... Человек – особость, проявит себя

сам, если был уже в ужималке. Одежда живёт с ним.

  – Там же к чаю! – осенило меня. – Без конкурентов.

  – Низя-a! – грoзит Соня пальчиком. – Частички, вспомни, туда-сюда. В

основном мире тебя не увидят возле скатёрки, спишь в носу. Но увидят, что

сладкое поднялось и распадается. С ума сойти!

  Много надо было понять и учесть, а время торопило, Россию ждало такое,

о чём сказано так. Оживление в обществе может ужиться с волной

умерщвления.

  – Покажу в общей памяти, – говорит Соня. – Символично вышло.

  Ведёт к рабочему столу, убирает колпак-фен. Нет, надо мне голову в него.

А там… Прощальный рассвет. Чёрное дуло мне смерть посылает. Нет, белый

голубь воркует... Выскочив, слушаю Соню. Меж идейных выявляли тех,

кто может бороться мирно. Завлекали на малые, потайные крутилки,

блокировали память об этом. Блок исчезал, если в обычном мире человеку –

гибель. Он успевал сделать переход, затем подсознательно удерживал

частицы тела в отрыве от оставленного хладеющего. Мирно воевал.

  Вторая жизнь тоже под угрозой… Колпак опять показывает: я на

захваченной ужатием Ходынке. От леса (там аппарат) сужение к одной из

Николаевских казарм. Она выдернута из каменного строя, дабы послужила

мирной цели. План – подселить сюда наших. Риск везде, а тут солдаты

часто не в казарме (как сейчас), верят в призраки задавленных на

коронации, есть путь отхода. Испытаю.

  Вяло порхает слева направо винтовка незримого часового. Мягко

поспешаю к левой двери. Клацанье затвора! Я в дверь. А, меня выдала

морось. Парень не жалует призраки? Его матюги близко. Зайду-ка позже,

тем паче с непривычки запашок-с, надо платок надушить. Вылезаю в окно

подсобки, крайнее фасадное, но часовой не страшен: сюда косо подлез

нос другой ужатости, оставив зазор с первой. Иду в зону выставок, где

дружественный павильон с тихим подвалом, на крыше крутилка, которая в

основном мире якобы сепарирует ночной эфир, а днём точно спускает за

умеренную плату небесное лакомство сефир. Сходит и такое после того, как

были показаны электрочудеса и поразительный одеколонофонтан.

  Казарма сгодится, хотя бы на время: можно спастись даже при

маловероятном совпадении дождя и клацанья на призрака. Вообще-то

разрыв ужатости – и большая морока. Да, слабоваты малые крутилки,

захват угасает через пару вёрст, а разместить чаще – нужных мест не

хватает. Хотя бы носом приткнуть очередную ужатость… Надо привыкать,

что путь в соседний дом бывает окольным.

  – А ненужное из другого мира мешало недолго, – дополняет Соня. –

Созданы фильтры. Больше трудятся наши входные. Чтобы не спускалось

всякое… гм. Летальное, прежде всего. Хотя в роду моём военные чины,

даже ведавший Московским арсеналом, я против оружия. Нахожу тут

поддержку. Если будут ещё страны… Ну, если отпустим горки дальше. Без

оружия! В наших силах.

  – Мир без агрессии?

  – Совсем не убрать, природная. Но рамки!

  Соня кликает, и от стены – грозна стенка: люди в ушанках, скаля капы,

изготовили кулаки в дутых рукавицах. Меня не вздуют? Прошли, где-то

разрядятся по-народному.

  А если надо сохранить, что в основном мире разрушают, или новое

сделать? Это вопрос энергии для удержания частиц, её много, как вообще

ресурсов, полностью идущих на мирные цели.

  – Что Мавзолей?

  – Общественное согласие: тело Ленина невыносимо. Хи-хи-хи!.. А

серьёзно, так будем ещё голосовать. Я за взор из будущего. Знаково, думать

побуждает. Здесь мощи того, кто потряс мир. А потрясную идею настойчиво

воплощали в мираж.

  И снова Соня о переброске для мирной битвы. Предлагает особый взгляд

на бело-сине-красный флаг, который в предреволюцию стал оттеснять

тогдашний государственный. Вижу: холодное высокопревосходительство;

снизу горячая тяга к равенству; промеж – прохладный капитализм… Соня

кликает, на стене пестрят эти цвета.

  – А, понял, начальная дислокация тут.

  – Нынешняя! Были и другие цвета, но вышло равнение на флаг.

  На одном белом лоскуте проявляется фото чиновника, петлицы без звёзд.

Он был титулярный советник, а на генеральскую дочь мог рассчитывать,

как и на хорошую карьеру, поскольку из дворян. Видел в царе батюшку,

нужного нашим, но сетовал, что уровень титулярного, конечный для

незнатных, – плотина, которая копит недовольство. Предлагал пропускать

усердных и верных. Шлёпнули красные за крепёж вражьего строя… Вот

уже в белом мундире он, с перевязью-радугой, по три звезды на петлицах,

монарх местечка. Державец подушных и поштучных списков. Допускает ко

двору всех, кто хочет и может помочь в церемониях и канц-бух делах.

Яркий пример приоритета личности! В смеженном допустимо, если не

вредит окружающим, и нелепое. А тут – лепота в духе ретро, свобода

простого люда от конторских забот, поэтому царя чтят.

  Синий показывает крепыша в скромном сюртуке-сибирке. Буржуй говорил

о пользе деловых людей, подкрепил своим примером. Шлёпнули красные

как эксплуататора человеков… Теперь на нём футболка, джинсы и большое

дело. Хозяин, а на зарплате, получаeт ненамного больше наёмных, и

ничего, нужны интерес и значимость. Даёт высокую эффективность (не

потогонно, что запрещено). Наёмные довольны работой и свободой от

проблем экономики.

  Красный. Девушка с молотком и серпом. Затеяла коммуну на селе, за что

чуть не шлёпнули нагрянувшие белые. Сумела спрятаться, но дошлёпнул

кулак… Вот она землю пашет, время от времени кликая в сторону трактора,

и пишет стихи. Хорошая техника позволяет без особого напряга выполнять

и скучные работы, тем более по очереди с другими коммунарами. Да,

эффективность меньше, чем с буржуем, зато полное равенство. Для

уверенности в справедливости каждый может увидеть на своём экране, как

пополняют общий котёл и как из него черпают.

  А цветные вертикали отвергнуты: заведутся бюрократы и будут на себя

гнуть. Заведутся во множестве, так как лоскуты одного цвета разнятся по

быту (например, жить весёлой кучкой или разреженно, деревья на домах

или дома на деревьях), и на всё ж учёт-управление. Хватило связей по

горизонтали (ну, на общую науку чуть). Связи переменчивы. Можно

сказать о стихии рынка, но… Рынок жесток, а если кары его упредить, то

будет приятный планорынок. Что и случилось тут, где табуны компов и

блохчан.

  Не без конфликтов. На этом лоскуте гребут лопатой драгоценные камни,

купаются в нефти, хотят отделиться, с таким – и науку сами. Для них

расчёт, проверяемый: сами – себе дороже. Теперь голосуйте, ребята… А вот

здесь приезжий узнаёт о местной аномалии. Если не дашь на лапу,

рискуешь получить по башке. Общее вече решило: или аномалы будут

нормалами, или не будем общаться.

  Передать опыт обычному миру мешали россиетрясения. Но и без них

нужна деликатность. Когда чужое, то даже хорошее выйдет боком, если не

принято как своё. Новое для общества требует работы умов и душ, должно

прижиться в них, нельзя наваливать и торопить. Поэтому отсюда туда –

помалу, часто намёками. Бывает, путь к цели искривляется. Тамошние

наши спецы были угнетены безденежьем, и блохчан уплыл, его имя

исказили, как и назначение, заставили гнать деньги из воздуха. Для

планорынка надо! И для вече, хотя с ним особо сложно. Возникло в

смеженном опасение: там народ инертный стал. Решили для пробы

завлекать взрослых, катая на больших крутилках, которые, кстати, прорехи

заделают. Знакомство, тренировка вече. Память немного, чтобы крыша не

поехала. В основном ощущение, что возможно лучшее. Гостям нравится, но

многим хочется намёка, за что голосовать… Дадим-ка молодёжи пробно

порулить! Э, у неё с тормозами не того. Предлагают даже превращать

человека в совершенного робота, неудачных показывать в хомопарке…

Придётся ещё подождать. Не пассивно. Как-то высветить в основной России

детей, чтобы росли для жизни вольной, но человеческой.

  Президент умолкает, смущённо смотрит. Ой, тянет туалетную… Нет, бумага

плотная! Соня хватает ручку, испещряет полосу цифирью и знаками, что

возвращает уверенность.

  – У нас ведь… взаимная тяга?

  Замираю. Киваю.

  – Неважно, кто ты, что ты, мне важно, какой со мной. Сладкое тоже

любишь. Ну, чуть нервный, поправим. А для тебя жизнь тут не та,

где ты в это время спишь.

  Предложение – не я? Ага, равенство… Ну, дело даже не в том, что сплю.

Свободен… Может, с той закрутить? Как найти, а если точно управляема

отсюда… Эта не слишком ли умна? Компенсация вареньем… Да, репортаж!

Взгляд мой падает на овальный стол для совещаний. Кабинет президента.

Овальный. Что-то было в истории. На весь мир. Тут на два?

  – Этот, за дверью, – обретаю дар речи. – Похоже, неровно дышит.

  – Мда… Ну, на сегодня тебе хватит. Не знаю ещё, как дальше.

  – Один вопрос. Явь, сон? Магия?

  – Магия? Хотела с тобой нормально, дура старая!

  – Какая старая?!

  – Дура не старая… ладно, не дёргайся, вот будет к слову, – надевает

шапочку с контактами, соединяет с колпаком. – Уже не общая память.

  Я в розовом платьице, длинный рукавчик прячет ножичек. Пырну палача

свободы! Ну, хоть остреньким язычком… Сияю в свадебном! Фиктивный

брак откроет Европу, в России высшее не светит… Солидный херр (надо

звук отработать с придыханием, что добавит пикантности) говорит:

Берлинский университет не хочет женщину. Круговая оборона мужиков,

брать поодиночке! Да, профессор готов приватно вести смазливую, но

смышлёную девчушку… Дежурю в госпитале. Всё новые коммунары.

Оружие в Париже всё злее… По комнате бессонной ночью. Вот бы мирно

решали, как жить! Где бы начать, чтобы суждения, пробы, блохчан? Не в

этом мире. Бифуркацию оставлю для литопытов. Хм, развить моё о

вращении! До ужатости. Пробный аппарат в Европе, много наших спецов,

и местные товарищи помогут… Удивятся: зная тело, не победила простуду.

Или решат: зная психику, хитро ушла из жизни, недовольная личной. А

мне – совсем в ужатость, аврал! Слабенький аппарат в шхерах пусть

поможет, сколько сможет, шведам, у них получится хотя бы немного. Я с

другими россиянами-невозвращенцами пойду за восточным горизонтом.

Тяжёлый путь. Надёжный бы Жак, но куда ему после уютных Европ. Наши

и поверху поедут, ужимать нам дорогу до родной Москвы.

  – Жа-ак! По нулёвке, дальше видно будет!

  Ушла в бумагу. Ворвался чернявый и первым делом, изверг, отнял

баночку, которую я прижал, до лучшего момента, локтем к боку. Вывел, и

вопрос:

  – Kак показалась мадам?

  – Впечатлила, но сколько же ей...

  – Oставлю, – добреет, – кое-что.

  В колпаке мигает «Вырубись! Помни лишь: Со

  Просыпаюсь со странной мыслью: Соне много. Сетеграф опять, небось, не

о смеженном. Надо подписать.

  Ну, вёл репортаж О, Феникс.