Душно и муторно. Не спится. Простынь омерзительно липнет к спине. Если поворачиваешься, она послушно пытается повернуться вместе с тобой и только позже нехотя отслаивается.

 

К утру пришла Она. Мягко погладила по голове ледяной рукой, чуть взъерошив волосы. А может, это не она, а рассветный ветер из окна.

 

– Я тут, — тихо шепчет. — Я вернулась.

 

Она — это депрессия.

 

Мы с ней знакомы так давно, что наши отношения больше похожи на роман.

 

Я наперед знаю все, что будет происходить. Я тысячу раз слышал то, что Она будет говорить мне, но каждый раз как будто впервые ныряешь с головой в эту ледяную воду. Ныряешь, беспомощно хватая несуществующий воздух ртом. Я перепробовал тысячу рецептов — таблетки, психотерапия, спорт, медитация. По нулям. Кажется, Она просто на меня запала. Возможно, это взаимно — спустя столько лет и совместных воспоминаний уже и не поймешь.

 

– Скучал без меня? — Она уже уютно устроилась у меня в ногах. Вздыхаю и переворачиваюсь на спину, простыня тянется за плечом. Мерзко. Надо в душ.

 

– Не особо, — рассматриваю угол. Там притаился паук Васька. — Не начинай, я не в настроении.

 

– Нет, ныряй сейчас, — и Она нетерпеливо закрывает мне глаза.

 

Я оказываюсь на дне депрессии.

 

Я же человеческим языком просил — не сейчас. Честное слово, сама виновата.

 

На дне живет моя знакомая толстая девушка. Тут в целом неплохо, иногда через тучи пробивается солнце, а когда толстуха вращает попой, переваливаясь с ноги на ногу или, тряся жирными щеками, кричит на меня, то жизнь вообще вполне сносна — настолько забавны эти зрелища. Унылая речка течет, болтая в своих мутных водах маленьких мертвых зверушек. Серое свинцовое небо дышит траурной осенью. Моя жирная подружка сидит на берегу.

 

– Ну что тут у тебя новенького? — спрашиваю как старого друга, с некоторым воодушевлением.

 

– Падаль, как всегда, — подружка кривит рот, обнажая ряд желтых зубов. — Вчера лиска проплыла. Красивая — ух! Белый животик, рыжая мордочка…

 

Правда, она хороша? Прямо при встрече — сразу поддых. Мне жалко животных. Каждый раз мне кажется, что они здорово страдают из-за моей депрессии. Мертвые зверушки для меня — всегда удар ниже пояса, а тут целая лисичка.

 

Но не сегодня.

 

– А солнышко-то у тебя тут припекает, — ехидно замечаю, взяв себя в руки. — Почти курорт. Вон как ты загорела и посвежела.

 

Жируха сердито сопит. А никто не обещал, что быть моим депрессивным глюком — легкая работа! Толстые пальчики сердито и быстро перебирают подол грязной юбки.

 

– Лес умирает. Воздух здесь ядовитый, — вздыхает она, театрально закатывая глаза. Ветер ворочает жирные волосы на голове толстухи. Я смотрю на противоположный берег, где деревья послушно высыхают на моих глазах, торопливо сбрасывая желтую листву. Одно дерево так спешило, что чересчур накренилось и вырвало корни из земли. Оно рухнуло с жутким треском, образовав мостик над болотцем.

 

– Вот видишь, — вздохнула жируха.

 

На упавший ствол запрыгнула толстая жаба и радостно — не вру, именно радостно — квакнула.

 

– Гляди, как ловко, — кивнул я.

 

– Ты меня достал, — надулась толстуха. — Какой-то ты незрелый в этот раз. Вали-ка ты отсюда, а?

 

Я проваливаюсь на дно дна депрессии, и меня тотчас чуть не сбивает серый грузовик. Успеваю запрыгнуть на бетонную тумбу в основании моста. Сверху капает что-то соплистое и липкое. Отвратительно воняет грязными носками. Влажно так, что тяжело дышать. Мимо мчатся фуры и грузовики. За пределами моста — проливной дождь. Мне туда.

 

Бреду по длинной бетонной тумбе. Где-то тут меня ждет встреча с моим следующим депрессивным глюком — мальчишкой лет десяти. У него вши, вечно сопливый нос и родители-алкоголики.

 

– Явился — не запылился, — скрипучим голосом отмечает пацаненок. Я уже вымок до трусов. Пролетающие машины окатывают меня волнами ледяной воды.

 

– Привет, малец, — киваю. — Что новенького?

 

– Папка вчерась квасил, — привычно завел свою волынку мальчишка слезливым голоском, попутно вытирая драным рукавом грязный нос. — Схватил табуретку и на нас с мамкой кинулся… Братика грузовик сбил… Жучку бомжи на пустыре сожрали… метро, говорят, подорожает...

 

– Ты мне это в прошлый раз говорил, — напомнил я. — Нового-то чего? Может, сериал какой посмотрел прикольный?

 

– Дядя, ты тю-тю? — пацаненок даже обернулся, и я впервые увидел, что у него серые глаза. Не водянистые и безразличные, как ливень вокруг и зловонные лужицы под мостом, а ярко-серые, как асфальт сразу после дождя в лучах солнца.

 

– Да брось, — я уселся рядом с малым. — Рассказывай давай, что у вас тут смотреть принято? На дне дна моей депрессии?

 

– Ну, — пацаненок почесал затылок, — по вечерам мы смотрим порнуху с твоей бывшей и ее новым хахалем.

 

– Та ладно, тебе же восемнадцати нет, — возмутился я.

 

– И не будет, — ехидно заметил мальчишка, — я от туберкулеза раньше умру.

 

– Ври да не завирайся, — хмыкаю. — Ты — плод выдумки моей депрессии. По сути, бессмертное существо. Возможно, божественного происхождения.

 

Пацан покосился на меня и как-то странно шмыгнул носом.

 

– Ты это… Что сейчас ляпнул, а? — тихо поинтересовался он. — Какого нафиг божественного происхождения? С дуба упал? Думаешь, если ты на самом дне депрессии, можно вести себя, как скотина, да, дядя? За языком своим следи, вот что!

 

– Какой ты милый, малыш, — улыбаюсь так, что пролетающие мимо грузовики истерически сигналят. — Уже решил, куда поступать будешь, как школу закончишь?

 

– Мааааааа! — пацан вскакивает, с ужасом глядя на меня. Он срывается с места и с воплями мчится к серым халабудам по другую сторону дороги. — Мааа, мамочкааа! Этот козел меня доведет, я те клянусь!

 

– Выучи столицы всех стран! — назидательно ору ему вслед. — Приду в следующий раз — проверю!

 

Пацан оборачивается, его лицо красное от слез. Он молча показывает мне непристойный жест и…

 

…я снова проваливаюсь. Я на днище дна дна депрессии. А давно я тут не был, честно говоря.

 

Это как метро, но без метро. Огромный тягучий подземный переход без единой лестницы наверх. Вместо ярких светильников — лампочки, которые распыляют дрожащий свет. Где-то впереди раздаются звуки негромкой беседы. По краям прохода сгущается сумрак, в нем копошатся жирные крысы, которые что-то — а возможно и кого-то — жрут. У меня в руках — тяжелый как мой характер чемодан. В нем труп. Зачем он туда забрался — не могу взять в толк, ему явно тесно в чемодане. Я слышу, как труп сердито пыхтит. Останавливаюсь, ставлю чемодан на землю и открываю его. Труп удивленно смотрит на меня.

 

– Ну хорош, — киваю ему. — Чемодан с трупом — это для снов, когда у меня высокая температура. А в депрессии моей ты что делаешь?

 

– Как что? — покойник пожимает плечами. — Антураж создаю. Атмосферу нагнетаю. Вообще не знаю, я Ей тоже говорил, что это уже перебор. Хотя мне-то что, у меня оплата фиксированная.

 

– Ей? — уточняю.

 

– Ну этой, фифе этой твоей, — раздраженно поясняет труп. — Депрессии. Но Она ж у тебя баба совсем безмозглая.

 

– Есть такое, — ухмыляюсь. — Сам ее разбаловал, никогда границ ей не ставил, вот Она и пытается творить, что хочет. Но фигушки. А теперь поднялся и иди отсюда, хорошо?

 

– Никакого уважения к мнимым покойникам, — возмутился мой собеседник, вылезая из чемодана. Он не очень хорошо владел телом. — Надеюсь, расчет-то будет по договоренности, как сверхурочные?

 

– Это не со мной обсуждай, — я пнул чемодан. — Вали отсюда. Шкандыбай куда подальше.

 

Труп презрительно поджал губы, поплелся сторону и исчез в полумраке.

 

– Жаловаться на тебя буду, — донеслось до меня уже издали. Валяй, жалуйся. Интересно, кому. Впрочем, подумать об этом я не успел — в аккурат подоспели они. Хорошо, что я покойника успел отправить восвояси.

 

– Слышь, Вася, курить есть? — парень в белой кепке. У него очень, очень сильная правая. Я вспомнил об этом, и мне стало заранее больно, немножко страшно и тоскливо. Сейчас меня будут бить.

 

– Угости братков, не жлобись, слышь, Вась, — еще один в фирменном «Абибасе», через полморды шрам. Кулаки у них чешутся. Не люблю с этой гопотой встречаться.

 

Хотя… с какой радости?

 

– Не курю, — с вызовом.

 

– Че, впадлу братков угостить, даа? — с обидой тянет белая кепка, Абибас одобрительно кивает, двигаясь на меня.

 

– Эй, молодые люди! А ну тихо! — лающий голос из-под стены. Это что-то новенькое. Оно блестит сердитыми глазами и проявляется из огромной бумажной коробки вонючим и оборванным бомжом. — С этого дня новый порядок по этому днищу, ясно? Идите, подпишите бумажку, что прослушали инструкцию по технике безопасности, а то придется весь уровень аннигилировать.

 

– Не понял, что за новшества? — возмутился Абибас, почесывая репу. — Почему нас не уведомили в трехдневный срок до начала операции?

 

– Непредвиденные обстоятельства, — пожал плечами бомж. — Этот, — кивнул на меня, — меняет правила игры на ходу.

 

– Козлиииина непунктуальная, — обиженно потянул Белая Кепка.

 

– Ты че, а? — Абибас стартанул на меня. — Ваще краев не видишь, даа? Рамсы попутал?

 

– Ты не зарывайся, — мягко отодвигаю его. — Моя депрессия, что хочу — то и делаю.

 

– Слышь, Вася, да мне по барабану, кто у вас там главный — ты или твоя, — Абибас дернул головой, будто вправляя позвонок. — Я не понял, че, с каких это пор заказчику все можно, а?

 

– Уймитесь, молодой человек, и оставьте ваш автограф под документом, — язвительно напоминаю.

 

Пробормотав что-то про оплату исполнителям в условиях форс-мажорных обстоятельств, Абибас выхватил у бомжа договор и черканул закорюку огрызком карандаша.

 

– Дубина, — беззлобно ткнул его в плечо Белая Кепка. — Какие нафиг форс-мажорные, если это фраер в одностороннем порядке крутит условия депрессии, как фокусник мартышку?

 

Все замолчали и покосились на меня. Я прочистил горло и бросил на бомжа испытывающий взгляд. Тот заглянул в шпаргалку.

 

– Пацаны, я не думал, что до этого дойдет, — вздохнул бомж и нырнул куда-то вглубь коробки. Спустя миг он вынырнул, и в руках у него была белая, яркая ромашка. Не вру — ромашка! Бомж тяжело вздохнул, покрутил носом и лучезарно улыбнулся беззубым ртом. В его глазах стояли слезы.

 

– Все будет хорошо, — пообещал он срывающимся голосом, протягивая мне ромашку. Белая Кепка тихо застонал. Абибас отвернулся.

 

– Спасибо, добрый человек, — улыбнулся я, принимая цветок.

 

– Катись отсюда, — проскрежетал зубами Белая Кепка. Абибас протянул бомжу платок, и тот промокнул выступившие слезы.

 

– Больно, чертовски больно, — пожаловался он гопникам. Те печально закивали.

 

– Скажите спасибо, что я не потребовал обнять меня и по плечу похлопать, — съязвил я. Белая Кепка брезгливо поморщился.

 

Я разворачиваюсь и чуть пританцовывая иду вперед по подземке. Почему-то навязчивая картинка не исчезает. Наверно, Она судорожно пытается приготовить для меня следующее дно, днище в квадрате, но это требует времени. Птичечка моя, ты была не готова. Это даже приятно, мне впервые удается тебя удивить.

 

И тогда я увидел ее, мою знакомую жируху. Она пристроила свой необъятный зад на мраморном парапете и сидела, опираясь на стену. Девушка успела переодеться в затасканные джинсы и толстовку. Эти дурацкие джинсы, с дырками. Ее бледные ноги выглядывали в прорези и чем-то неуловимо напоминали колбасу. Вареную, знаете, со складочками и нитяными перемычками? Жируха натянула капюшон чуть ли не до самого носа и затягивалась вонючей сигаретой.

 

– Ты смотри, кто тут, — удивился я. — Что же мы тут делаем, Королевна дохлых зверюшек и мест с плохой экологией?

 

– На перекур вышла, — вздохнула толстуха. — Имею право согласно трудовому договору. А то живу у тебя на дне депрессии, будто мне самой заняться нечем. А я похудеть хочу. Одежду красивую купить. Платье и чертовы каблуки. На свиданку пойти. А нет, сиди как проклятая, охраняй твоих вонючих мертвых зверушек в речке.

 

– Так похудей. Спортом займись. Бегай по утрам до лесочка и назад, — мягко толкаю ее в бочок.

 

– Дурак, — тихо шипит жируха. У нее трясутся щеки, она плачет. Мне никогда не приходилось еще успокаивать сотрудников своей депрессии, и я не знаю, как нужно себя вести с придуманными жирными девушками.

 

– А хочешь, я отменю дно депрессии? — внезапно интересуюсь.

 

– Ты че, с ума сошел? — в глазах у жирухи неподдельный ужас. — А я где работать буду?

 

– А ты не будешь работать, — помахиваю ромашкой. — Ты похудеешь и будешь на свиданки бегать. Куда сюда еще и работу воткнуть? График и так плотный.

 

Глаза жирухи подозрительно заблестели. Она хищно облизнула тонкие губы.

 

– А остальные что? Удалишь мое дно — в другие проход будет закрыт навсегда.

 

– Обещаю по ним не скучать, — ухмыльнулся я. — Ты не переживай, надо будет — моя что-то другое придумает. Она у меня фантазерка. Вообще по секрету тебе скажу — я с ней разводиться думаю.

 

Впервые в глазах жирухи увидел неподдельный интерес к происходящему.

 

– Ну давай, решайся, — и я ткнул девушке прямо под нос ромашку. — Попробуй, погадай на ромашке — любит или не любит?

 

Та недоверчиво взяла цветок, повертела его в руках и аккуратно оторвала лепесток.

 

– Любит, — тихо пробормотала она. Я ухмыльнулся и сообщил:

 

– Дна депрессии первого уровня больше нет.

 

В этот миг я оказался на своем диване в луже пота. Она смотрела на меня с легким испугом и нескрываемой обидой.

 

– Вот засранец, — прошипела Она. — Ты зачем все уничтожил? Мне теперь заново все, да? С нуля? Опять двадцать пять?

 

– Милая, я ведь предупреждал тебя, что сегодня не в духе, — и я расплылся в улыбке. Думаю, со стороны это больше напоминало оскал.

 

Она вскочила с дивана и выпорхнула в окно, с досадой хлопнув оконной рамой. Обычные женщины после такого больше не возвращаются, но с этой ничего нельзя знать заранее.

 

– Попробуй медитацию, крутая штука. А не поможет — обливайся холодной водой по утрам, — крикнул я ей вслед.

 

Блин, как же душно. Надо принять душ.