Тель-авивская соната Я - в Тель-Авив! Прости мне эту блажь! Обожжены жарою выше меры, Сидеть в берлоге с кондиционером И пить послеобеденный купаж – Не лучше ли, чем ехать в Тель-Авив В свой выходной, под солнцем плавя шины В разгар невыносимого хамсина, Рюкзак с водой в дорогу прихватив? Но Тель-Авив, особенно дневной, С домами тесными, "периода мандата", И с Яффским портом, встроенным когда-то В легенду Андромеды, - якорь мой! К театрам первым, в тень библиотек, К домам, где родилась литература, - Сюда не туристического тура Стремились поселенцы. Новый век Влетал в окно, топорщил парус штор, Рождал иврита перепев гортанный, Под плеск и говор моря неустанный, И - розой полз на каменный забор! В твоих аптеках, барах, кабачках, Жила душа хмельного Тель-Авива, Что похотью "марсельскою" кружила Во взглядах проституток и в стихах... Там, вдалеке, живёт высотный центр – Гламур, богатство, биржи и алмазы, А здесь - на эмигрантскую заразу Заплачен шекель и отпущен цент... Давай закажем ледяной абсент К обеду с припортовою барбуньей, Оставим tip бармену и певунье За ягодиц вихляющий акцент. А темнокожий шумный эмигрант Уже собой заполнил переулки И продаёт фалафели и булки, И кажет на там-таме свой талант. Прощай, мой Тель-Авив! Закончен день. Звучит во мне рыбацкая соната. И пахнет розой, что цвела когда-то, К часовой башне прислонивши тень. Я о том переулке... Я о том переулке, где пахло горелыми листьями, что сжигались в преддверье зимы на ноябрьских кострах. Хулиганское, светлое детство мазками искристыми воскрешаю и помню, пока не рассыпалось в прах... Пока жизнь, что клубится озоном тропическим плазменным, не развеяла в памяти тоненький дым из трубы, а на летнем дворе, пересытившись зноем и праздником, - как мы вялили рыбу и как мы солили грибы. Вспоминай меня, двор! Понастроены новые здания там, где мамины мальвы на клумбах садовых цвели. Здесь кружил-проникал в лабиринты мембран обоняния насыщающий запах украинской чёрной земли! Я - пацанка. Я центр той вселенной, что зреет в зародыше: ноги босы и сбиты колени, в шелковице рот. И зовут меня смачно "бандиткой" и Витькой - "поскрёбышем", и душа моя юная громко под вишней поёт! Как взрывалась сирень после первого майского тёплышка, и парил в переулке парфюм её, сладок и густ! В том дворе до сих пор сохранилось "секретное" стёклышко, - как душа у Кащея, зарыто под розовый куст. Мне сегодня гореть... Мне сегодня гореть на ветру убегающих дней и монеты бросать, в те ручьи, чтоб назад возвратиться! И молитвенна медь опадающих календарей, и надломлена стать чуть живой и израненной птицы... Мне б сегодня сказать о цветах той далёкой поры у обочин полей неизбывного светлого детства: шевелюрой качать по законам извечной игры, умирать в суховей, когда попросту некуда деться... Я ещё постою – то ли золотом, то ли огнём, на жар-птицы перо опираясь, как нищий на палку, на судьбину мою, что иссушена прожитым днём... И, хоть время пришло, но лежащий подсолнух мне жалко. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
