О нашей маме.

 

Этот очерк писался легко. Было ощущение, что, наконец-то, я отдаю давно, давно обещанное самому близкому человеку. Немного неловко только, что поводом для написания его стал всемирный День матери. Но по счастливой случайности сегодня у героини очерка был бы день Рождения и пусть эти воспоминания будут виртуальным подарком её памяти.

 

Итак, о нашей маме, Евдокимовой Прасковье Михайловне.

Родилась она в двенадцатом году прошлого столетия и те, кто в ладах с историей, согласятся со мной, что все основные вехи в жизни нашей страны прошли через сердце её поколения. Не хочется их перечислять, они известны из учебника истории СССР. Разве только для молодых, которым историю страны дают почему-то «галопом по Европам» подскажем, что это были годы становления Советского Союза как могучей мировой державы, годы создания колхозов, Великой Отечественной войны, смерти Сталина и развенчания культа его, годы освоения целины и покорения космоса, попытки развернутого строительства коммунизма. Затем наступили годы застоя, перестройки, распада СССР, реформ и, наконец, возвращения капитализма в «лихие девяностые» годы. А всего, ей довелось прожить не полных восемьдесят семь лет – сильный ангел-хранитель был у нашей мамы. Рассказывают, что вечером своего последнего дня, провожая из гостей сестриных правнуков, она приглашала их:

− Мишенка, приходите, завтра утром, я вас угощу чаем с вишневым вареньем. Варенье достать из подпола она ещё успела.

− Какая она была?

− Строгая. Папа нас баловал, а мамы мы боялись. Если кто-то начнет шкодить, то слова – я скажу маме, отрезвляли сразу.

Я пытаюсь вспомнить маму спящей и не могу – кажется, я никогда не видел этого. Мы ложились спать – она еще не спала, а вставали – уже не спала. Пятеро у неё нас было – три сынка и две дочки, до сна ли? А сон её был такой, что мы, возвращаясь ночью с гулянья, как бы осторожно не пробирались, зная на какую скрипучую половицу нельзя наступать и на каком раскрытии скрипит каждая дверь, все равно не могли прокрасться незаметно:

− А, Женя, это ты? или – это ты, Костя? слышался обязательно вопрос, и за ним следовало успокоенное дыхание.

Нас, сыновей, радовало, как легко произносили наши жены слово «Мама», обращаясь к ней, своей свекрови. Какое-то свое, женское, понимание нас, мужиков, устанавливалось у неё с ними. Видимо чувствовали они, что в случае чего она будет на их стороне. Вспоминается, как в первый свой приезд в деревню с молодой женой я позабыл, что раньше обещал научить её ездить на велосипеде. Надя обиделась, я к маме по привычке за помощью, а она мне:

− А что же это ты забываешь свои обещания? Оберегала она семейное счастье всех нас.

Было ли у неё свое счастье, женское? трудно сказать. Наверное, всё-таки, было, ведь прожили вместе с папой они тридцать шесть лет, вырастили всех нас, понянчились и с внуками. Но и драма в личной жизни не обошла её – не устоял её муж перед соблазном «сходить налево» в послевоенной вдовьей деревне. Всё выдержало её сердце, всё простила её большая душа.

А как же трудно было им, нашим матерям, растить нас в те годы! Вспоминается такая картина. Зима, вечер. У нас, как обычно, гости. Пьют чай без сахара, с пареной свеклой. Я сижу у бабушки на руках и канючу:

− Ма - а - а- м! Молочка –а –а! А кто-то из женщин мне отвечает:

− От молочка подступит под бочка!, зная, что мы, как и все, ещё не сдали государству ежегодные сотни литров молока.

Позднее, уже подростком, я всё удивлялся, как это мама успевает каждое утро накормить меня перед школой свежим супом из картошки с вермишелью и с мелкими брусочками свиного сала. Похлебаю я его, горяченького, и четыре километра до школы не страшны. Моя сестра Лариса вспоминает, что как то она, сетуя на ту трудную послевоенную жизнь, услышала от мамы:

− Да, полно, Ларис! Чай больно-то плохо мы и не жили. Такие вот они были оптимисты, наши мамы, пережившие войну, разруху, нужду.

Кстати, это слово «нужда» сейчас не только не звучит, его трудно молодым и объяснить, а слово это, между прочим, означает состояние, когда нет самого насущного для жизни и не на что это приобрести. Порвались ботинки у Жени, Лариса выросла из платьица, Костенька бегает босиком до самых холодов, Валентин уже в десятом и надо бы ему справить новое пальто. Из еды в достатке только картошка да огурцы, а пшена в сундуке осталось только на три каши и манка тоже кончается – чем буду кормить Ниночку? А у Сани рубаха расползлась от соли на спине! Всё надо, надо, а денег нет и не предвидится. Эти мысли угнетали душу постоянно. Всё-то она пережила, наша мама, и ничего нас это почти не коснулось.

Но хватит о грустном. Вспомним, мама, лучше, какими были праздниками для всех нас приезды Валентина или Жени – офицеров в отпуск. Тогда ты посылала меня звать в гости всю нашу родню разделить с нами радость встречи. Два офицера, инженер, медсестра-акушерка и агроном вышли из твоего, мама, дома.

Жизнь шла своим чередом, и вот уже внучаток стали привозить на лето к бабушке в деревню, на молочко и ягодки. Пять, шесть головок иногда ты укладывала спать, прочитав молитву и перекрестив их троекратно. Помнят они это счастливое время, помнят чулан с запахом Антоновки и Хорошавки. Чулан наш был не какая-то каморка, как можно подумать, а настоящая с отдельным входом комната на три-четыре кровати и с небольшим одним окном. В ней летом всегда прохладно, а полумрак от, как правило, закрытого ставнем окна придавал ей замечательную интимность. Любили там играть дети, да и у нас, взрослых, о чулане самые теплые воспоминания. С тех пор тянет нас в деревню и выкраиваем мы денёчки, чтобы побывать на родной земле. До тридцати человек собирается порой за гостеприимным столом твоего мама племянника − Пахомова Саши, сохраняющего ваш родительский дом, в целости и сохранности. Бережется как реликвия та широкая и длинная скамья у стола, под иконами, на которой, конечно, сидела много раз и ты ещё малышкой.

Шесть сестер было вас, но только ты одна решилась на семью с пятью детьми. Остальные, как и все в деревне, ограничились одним, двумя, тремя. Ты как-то мне говорила, что не раз в трудные минуты, сетуя на нехватку того и другого и, пеняя, порой, на отца, ты слышала от него:

− Полно, Паша,− вот наше богатство, и он показывал на нас, детей ваших. Как же он был прав, наш папа, Евдокимов Александр Николаевич, мастеровой человек, твоя надежда и опора, ушедший из жизни так рано, в пятьдесят семь лет, от сердечного приступа.

В последние годы жизни тебе было уже трудновато зимовать одной в доме, и тебя осенью брала в город дочка Ниночка. Помню, как в один из таких отъездов с многочисленными провожатыми, с охами и ахами − не забыли ли чего, я увидел слезы на глазах у одной твоей ровесницы – слезы белой зависти, что не её провожают с такой заботой и любовью.

Мама, говорят, что души бессмертны. Мне с годами всё больше в это верится, и поэтому я хочу послать тебе Туда поздравление со сто четвертым Днем рождения. Пусть будет счастлива душа твоя, мы помним и любим тебя, нашу маму. По поручению Ларисы и Ниночки твой Костя.

 

Константин Евдокимов. 10 ноября 2016 г.