Утро еще не набралось сил и ярких красок. Рассветная августовская дымка отступала под первыми лучами солнца, но еще вполне уверенно удерживала позиции между домами и деревьями. В это время летом Генриетта Павловна всегда выгуливала мопса Боню. Позже зной не выпускал грузную старушенцию из дома, и она, морщась от жары, наглухо закрывала окна тяжелыми шторами.

 

- Бонечка, а шо это у нас тут такое делается? — Генриетта Павловна остановилась и сложила руки на животе. Мопс Боня внутренне вздохнул: эта поза старухи говорила о том, что до соседского двора с аппетитными крысами, живущими возле мусорника, они так и не дойдут. Не умела она смолчать и уж тем более — пройти мимо, когда тут такое.

 

- Не, ну Боня, ну посмотри только! — возбужденно заворковала Генриетта Павловна, кивая головой на перекресток. Мопс послушно повернул голову. – Ну что делается, а!

 

Девушка в рваных джинсах старательно обливала из канистры какие-то тряпки, лежащие ровно посреди перекрестка. Поставила канистру, распрямилась, достала какую-то бумажку из кармана и, бегая по ней глазами, что-то зашептала.

 

- Девонька! — не выдержала Генриетта Павловна, — ты чего делаешь, а?

Девушка замахала головой, будто пытаясь избавиться от назойливой мухи.

- Ты волшбишь, что ли? — удивилась Генриетта Павловна. — А что делаешь — сглаз снимаешь? Соперницу нейтрализуешь? Ну скажи бабке-то, интересно же!

 

Девушка вытащила из кармана коробок спичек, зажгла одну, и, уже по пути к машине чуть поодаль, швырнула спичку в груду тряпья. То вспыхнуло.

 

- «Я не разговариваю с незнакомцами!», — отчетливо услышал ее мысль мопс Боня и поднял глаза на хозяйку. Та с каменным лицом наблюдала за игрой огня ритуального костра.

 

- А пусть ее, подрастет — поумнеет, — вздохнула наконец Генриетта Павловна, обращаясь к мопсу. — Я ведь тоже молодая да глупая была. Всякое поколение развлекается по-своему. Пусть ее. Что-то даже зябко сегодня как-то, да, Бонечка? — старушка пожала плечами. — Прохлада такая и влажность. А ну как бы ревматизм после променада такого не мучил. Ты же пописал, Бонечка? Домой идем?

 

Мопс несогласно затявкал. Куда домой? Почему так быстро? Не замечая собачьего протеста, Генритетта Павловна подхватила собаку и осторожно, но умело взлетела над землей. Пара добралась до балкона второго этажа.

 

- Иди, Бонечка, иди, — Генриетта Павловна спустила тявкающего мопса на пол балкона и стала с трудом перелазить через металлическую облезшую оградку.

 

- Надо внука попросить, пусть приладит мне тут калитку, — кряхтела она. — Несолидно-то как: я дама приличная, в летах уже, и через забор лажу. Стыд и позор, да, Бонечка?

 

- Стерва ты старая, зачем меня домой потащила! — заливался лаем Боня.

- А ну не кричи! — Генриетта Павловна замерла, перекинув одну ногу через ограду. — Ты что это разбушевался, Бонифаций? Чего обзываешься? Неужто забыл, как собакой стал, а? Кто на жену родную рот черный открывает — тот натурально собака!

 

Боня недовольно заворчал — умела Генриетта поддеть и уже пятьдесят лет, как делала она это с чувством, со знанием, каждый раз пробуя что-то новое. А ответить ей — не моги. Один вон раз ответил. Шел третий год в шкуре мопса. Забыла Генриетта, как вернуть мужу человеческий вид. А может, только так говорила — кто же знает. Но в собачьей жизни есть свои неоспоримые плюсы. Да и внук привык уже, каждый раз при встрече с уважением гладит по голове.

 

- Уф, — Генритетта Павловна наконец перемахнула через оградку. — Колени ноют с утра пораньше. Может, на дождь. А может, ночи холодней стали. Пошли завтракать что ли.

 

Боня молча кивнул. Ну ее, ту улицу. Он ведь тоже не мальчик, у него тоже с утра ноют колени. Пошли завтракать.