Труба С. Ч. Ты смотришь сны? Я тоже вижу сны, где мы с тобою не обречены на квёлый дождик в Северо-Задонске, трубу в окне на тыщу стекловат, почивший в девяностых детский сад и через лужу брошенные доски. Со Школьной поворот напра-нале... во, твой подъезд — волшебное шале: пять этажей, петуньи, две скамейки. Я вижу за полтыщи с гаком вёрст тебя в окне — лохматым, сонным ёпрст, гитару, макароны и сардельки. Полтыщи — это, в общем, не беда, но жизнь их растянула на года, сплетая дни в сырую паутину. И мы в сети. Здорово, как дела?.. Какая осень в Питере была! Каналы, позолота да патина. Такая туристическая блажь — крути башкой, высматривай этаж, где жили мертвецы и героини. Всё дождь и хмарь, а тут как раз тепло, и львы почти вставали на крыло, когда мы проплывали между ними. ...Ты видишь остов тополя в окне, халат на дяди-лёшиной жене, трубу-бомжиху в клочьях стекловаты... Мы смотрим сны. Потом они болят... В моём окне такие ж тополя — попилены, живучи, узловаты... Четыре зелёных свистка Налей мне. Я, в общем, особо не пью, но дело такое — тоска. Ты знаешь, она прорастает, как вьюн, когда поезда, уползая, дают четыре зелёных свистка. И тот, кто отчалил, — счастливый дурак — немедленно стелет постель. А ты аутсайдер, и дело табак, ты сборщик полночного лая собак, хозяин пустынных земель. Ты делаешь пару дурацких шагов... Так нужно — и машешь вослед. А там календарь полчаса как другой, ребёнок над чаем качает ногой и время открыть туалет. И поезд как будто проходит насквозь, оставив в грудине пролом. Такая досада, беспомощность, злость на это ночное холодное врозь, на тёмный пустующий дом... А там — красота, огоньки средь полей и тянет прохладой сырой... Ты знаешь, давай-ка налей по второй. И сразу по третьей налей. Двухэтажки У города сломался метроном. Уже давно везде многоэтажки, а у соседки, Корневой Наташки, как прежде, голубятня под окном. Дома у нас всего в два этажа. Мы все тут – как родня-единокровки. Наташку Конаныхин провожал, а родила она двоих от Вовки. Сосед Серёга, радостная пьянь, по трезвой зол и очень бледен ликом, а как напьётся, громко любит Вику — орут, сцепившись, словно инь и янь. И я, скрипя по лестнице домой (потёртой, деревянной, в три пролёта), принюхаюсь: картошку жарит кто-то, а к ней, небось, селёдка, боже мой! Наутро – тишь. Сосед в отходняке. Сырая хмарь по комнате разлита. И голуби дырдят на чердаке то нежно и влюблённо, то сердито. Я каждый день по улице иду, любуюсь заповедником эпохи. Вот сливы – диковаты, но не плохи. Вон яблоки в запущенном саду. Здесь теплится надежда на покой, и двор описан яркою строкой – подштанники, пелёнки да рубашки. И если в мир, расплывшийся от слёз, пришёл никем не узнанный Христос, то он живёт в такой же двухэтажке. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
