Роман о любви с элементами мистики, альтернативной истории, псионики и городского фэнтези. Невидимые в пределах одной жизни связи регламентируют существование героев. Они стимулируют их чувства, заставляя подчиняться великому закону причины и следствия. Эти связи создают настоящее и влияют на будущее. Но все же предстоящие события не менее, а, может, и более теперь уже зависят от нынешнего выбора.

В работе исользован союз "толи" вместо нормы - союза "то" с частицей "ли".

 

ЧАСТЬ I

 

1.

 

Безмятежность, пришедшая на смену дневным треволнениям, завладела всем его существом. Здесь – в конце сада, где через ветви яблонь даже в эту лунную ночь были видны звезды, появилось ощущение неразделенности со всем, что окружало. И с этими черными ветвями на темном в редких звездах небе. И с домом, выступавшим светлой оштукатуренной стеной второго этажа из садовых деревьев.

Максим оглянулся назад. На мгновение показалось - широкое течение реки в инертном лунном свете как-то неестественно застыло. Словно время дало сбой – остановилось. Разросшиеся за последние годы кусты ивняка на том берегу и блики света на воде выглядели неестественно красиво, как будто их выписал художник-фантаст, изображавший неземную природу.

Легкая прохлада, пришедшая на смену дневному теплу, приятно окутала разгоряченное домашней баней тело. Было здорово после парилки ощутить каждой клеточкой обнаженной кожи легкое касание первой сентябрьской ночи, еще такой теплой, что напомнить сейчас об осени могла разве что бесчувственная логика.

Он прикатил домой, когда уже совсем стемнело. Выехал из города позже обычного – заговорился с Русланом. А тут еще по дороге спустило колесо. Пока ставил запаску, пока заезжал на шиномонтаж, где оказался не первым, банная эстафета уже закончилась, и потому мыться пришлось идти одному.

Родители с четой соседей и их дочерью Анютой, приглашенных на пар, ужинали. Со стороны дома - с террасы - доносились голоса. Иногда совсем тихие, они почти не были слышны. А иногда становились громче. Периодически перерастали в смех, словно пытаясь оспорить легкую грусть одного из последних теплых вечеров.

В принципе, он и не торопился сегодня домой - не любил одних и тех же разговоров ни о чем, когда приходили соседи. Вопросов старших, что больше раздражали, чем стимулировали к ответам, и от которых всегда хотелось отмахнуться односложными фразами. А потому был доволен, что после суеты бестолково сложившейся субботы, остался один на один с умиротворяющей картиной дня, уходившего на покой.

Периодически пытались прорваться в эту безмятежную благодать воспоминания недавних часов. И особенно последнего, когда столкнулся в дверях, выходя из дома на террасу, с розоволицей после парилки Анютой. Чуть ли не нос к носу. Она всегда старалась при удобном случае, как будто случайно, прикоснуться к нему выдающейся нескромно частью тела. Вот и сегодня произошло то же самое. И от этого прикосновения, и от дурманящего запаха, исходившего от нее - от всего ее нескромного вида, которым баня наделяет женщину, в нем, чутко дремавший, проснулся полюс притяжения. Попытался затуманить сознание. Завладеть им.

- Привет, Ань, - Максим, как смог, постарался абстрагироваться от наваждения.

- Привет, - проговорила она тихо и опустила глаза, словно в чем-то была виновата. И это мгновение пробудило в Максиме ощущение вечности. Ее такой простой, и одновременно такой сложной игры, для которой не найдется ни одного подходящего слова, ни одной фразы в человеческом языке. Потому что это - чудо. А чудо невозможно описать словами.

- С легким паром! – продолжил он, осознав с легкой грустью, что Жар-Птица, только что осветившая истинную природу его психики, улетела, оставив в ней лишь сияющее перышко изначальной чувственности.

Максим чуть отодвинулся. И чтобы дистанция оказалась некомфортной для его взбунтовавшихся эмоций. И чтобы тактично выглядеть в глазах посмотревшей на него с нежностью Анюты.

- Спасибо, Макс.

- Как день? – спросил первое, что пришло в голову.

- Нормально, - ответила она.

Обжигающее мгновение, только что владевшее чувствами, осталось в прошлом. И от пришедшего ему на смену оно отличалось, как солнце может отличаться от самой яркой на земле лампы, подчеркивая контраст между самой жизнью и тем, как ее пытаются представлять.

- Ну, ладно, - Максим забросил на плечо полотенце, - Пойду… А то камни остынут.

 

Воспоминания толкались у порога сознания, по очереди выпячивая себя. Он отгонял их. Говорил себе – «мысль!» Словно обрезал эту самую мысль, прерывая на полуслове, пока не разрослась, пока не поглотила все внимание.

Уже больше полугода пользовался таким незамысловатым приемчиком. Где-то с середины февраля. Когда узнал о нем от Руслана - друга и по совместительству соседа по комнате в университетском общежитии.

- Да ну, Руслан? – недоверчиво улыбнулся тогда, - Неужели, работает?

- Работает, - улыбнулся тот в ответ.

- Разводишь?

- Даже и в мыслях не было. Просто потренироваться нужно. Не все сразу.

Вспомнилось, как это вызвало тогда в нем любопытство, и какое-то время почти непрерывно напоминало о себе, превратившись в идею фикс.

Казалось, возникшее в душе противоречие есть результат борьбы желания стать духовно более сильным человеком и неверия в собственные силы. И это задевало самолюбие. Не сказать, чтобы классически – «здесь мент проходил - сказал, что с этого моста прыгать нельзя». Но приходилось признавать, что некая доля глупости все же здесь присутствовала.

Сначала, когда стал осваивать прием практически, такое издевательство над собой особых результатов не приносило. Иногда спонтанное мышление разворачивало в сознании такие баталии, что сладить с ним, сколько ни талдычил «мысль», не удавалось. Но потом он неожиданно ощутил его влияние. Количество преобразовалось в качество. «Мысль!» - и мысли нет. Опять появляется – опять «мысль!», и опять она исчезает. Дает возможность войти в сознание другим, ждущим своего часа…

 

Потянул ветерок. Ночная нега сменилась бодрящей свежестью. Баня позвала предвкушением березового веника.

На полке по всему телу выступила гусиная кожа. Усевшись удобнее, Максим зачерпнул немного горячей воды из бочки и плеснул на камни. От макушки вниз стало обволакивать сухим обжигающим паром, усиливая температурный контраст. На голове и руках зашевелились, стремясь вытянуться вверх, волосы. Тусклый зеленовато-желтый свет запрятанной в толстое стекло лампы и жар, поднимавшийся шевелящимся маревом от камней, создавали ощущение видимости воздуха, вводили в транс полусна-полуяви: ранний подъем и напряженный день исподволь напомнили о себе. И сознание поплыло.

Когда между бочкой с холодной водой и окошком, задернутым выцветшей занавеской, на фоне потемневших от времени бревен показалась полупрозрачная фигура, он даже не удивился. Фигура была нереальной, и потому эмоций поначалу не вызвала. Она продолжала собой его неясную мысль, спонтанно оформленную желанием, спровоцированным телесной негой и расслабленными чувствами. Словно возникший из всего этого статический образ прелестного женского тела находился в поле его сознания, а не там, где он его видел.

Немного выждав, шутки ради произнес привычное - «мысль!» Но образ никуда не делся. Наоборот – стал терять прозрачность, словно концентрируя в себе насыщенный влагой плотный горячий воздух, пронизанный тусклым светом.

Реакция не заставила себя ждать. По всей длине позвоночника возникло покалывание, а в желудке образовался вакуум. Не то чтобы это был страх, но в тело закралась противная слабость.

Привидение зашевелилось. Приподняло опущенную до сих пор голову и беззвучно засмеялось, не скрывая осознания власти над ним.

И это стало шоком. Время, остановившись на мгновение, замерло. Будто маятник, качнувшись в одну сторону, вдруг завис в воздухе, вопреки силе гравитации, вопреки всему, на что опиралось здравомыслие. И стронулся он лишь тогда, когда ночная гостья, словно бы удивившись, спросила:

- Разве ты не хотел меня видеть?

Она слегка подалась вперед, отчего ее грудь, реагируя на движение, отвлекла на миг внимание Максима от глаз. Разведя руки, и, бегло взглянув на себя, она снова удивилась, - Разве не такой ты меня представлял? А-а, - догадалась, словно для ее нечеловеческого ума это могло быть тайной, - ты испугался…

Она не то подошла, не то подплыла к Максиму и провела рукой по его щеке. Появилось странное ощущение: прикосновение оказалось совершенно обычным - теплым и ласкающим. Подушечки пальцев, задев мочку уха, как гребень, прошли по волосам на затылке, и рука легла на шею. После такой процедуры, словно именно она явилась спусковым механизмом, в Максиме что-то переключилось. Пустота под ложечкой рассосалась, а в голове появилось и стало быстро разрастаться ощущение огня. Оно, заполняя все и вся, выжигало, остатки мыслей, которые все еще пытались увязать возникновение тела, пугавшее своей необъяснимостью, и само тело – чарующее и зовущее.

Наконец, сделав свое дело, огонь стремительно ушел в низ живота, сконцентрировался там и превратился в силу. Перед Максимом уже стояла просто женщина, природа которой предлагала оживляющую влагу его горящей огнем плоти.

- Кто ты? – прошептал.

Вопрос, глухо прозвучавший в тишине, странным образом растворился в горячем и плотном от мельчайших капелек воды воздухе.

- Ты бесцеремонен… – усмехнулась она и, взяв его за подбородок и приподняв голову, заглянула в глаза.

Максим ощутил – почти на физическом уровне, как непреодолимой силой его стало втягивать в бездонную глубину ее зрачков. Словно там была зона пониженного давления. Как будто, трансформируясь в бесплотное текучее нечто, он должен проникнуть туда, просочиться через острые колючие точки. «Странно, – подумал, - такие зрачки при таком свете… Что она ими видит?» Ему до безумия захотелось проникнуть на ту сторону, раствориться там, стать частью чего-то непонятного, но такого влекущего. Было и стыдно, и приятно, и жутко, и восхитительно одновременно.

- Не бойся, милый. Я пришла не за тобой. Я пришла к тебе, - голос показался не то журчащим, не то мурлычущим. В нем слышалось понятное подсознанию желание. Но одновременно с пониманием этого на макушке возникло знакомое ощущение зашевелившихся волос. И теперь уже не от разницы температур.

- Кто ты? – теряя остатки разума, снова спросил Максим. Он разрывался между вожделением и нараставшим ужасом: от догадки – кто перед ним.

- Я - то, что ты сейчас неосознанно пожелал, - голос до неузнаваемости изменился. Он пронизывал собой тело, заставляя его вибрировать, - Ты разве не узнал меня? Я – Смерть и Возрождение. Я - Любовь, - почти пропела она последнюю фразу и усмехнулась. На ее прелестном лице промелькнуло и исчезло знакомое снисходительное выражение, - Сегодня ты познаешь меня. И отныне будешь искать в каждой красивой женщине. И в каждой ты найдешь частичку меня, но никогда не обретешь в полной мере.

Она замолчала. А он инстинктивно, по-детски, совершенно бездумно захотел спросить - «почему?» Но не успел.

- Время бесед закончилось, милый, - снова замурлыкала она, и нетерпеливо, даже грубовато стала ласкать его, растворяя в себе, но наполняя в то же время все его существо неисчерпаемой силы необъяснимой радостью.

 

2.

 

Просыпание в своей постели стало одновременно и удивлением, и шоком. Удивлением – потому что промежуток между тем, что было, и нынешним моментом отсутствовал напрочь. А шоком - потому что память восстановила картину вечера через чувства.

Сказать, что это были воспоминания из сна – язык не поворачивался. Они вползли в еще не совсем адекватное поутру сознание горечью потери чего-то очень важного для жизни. И вся прелесть чудесного воскресного утра, на мгновение впорхнувшего в пространство комнаты через открытую балконную дверь, в один момент стушевалась. Не радовало ничто. Ни солнце. Ни щебетание птиц. Ни знакомые и милые сердцу звуки провинциального городка, изредка нарушавшие относительную тишину то перекличкой петухов или собак, то гудением лодочного мотора на реке, который сначала нарастал, а затем также постепенно удалялся. Не хотелось ни есть, ни чистить зубы, ни умываться. Только лежать и вспоминать. Каждой клеточкой кожи, каждым нервом, посылавшим воспаленному мозгу отпечатки вчерашней радости. Тело, пережившее такой шок, требовало рецидива. И только рецидива. Ему – плевать было, каким образом или способом можно вернуть вчерашнюю потерю разума. Главное - вернуть. Чтобы снова соединиться с той запредельной силой, ввергавшей все существо в эйфорию и освобождавшей от косности земного бытия. Он готов был, как Фауст, остановить мгновение. Продать душу. Расстаться со всем, чем обладал в этой жизни. Даже с самой жизнью. Лишь бы еще раз пережить подобное безумие.

Внутренне осознавал, что все это неспроста, что за все это придется заплатить. Смутное чувство всеведения уже крепко сжало его в своих объятиях. Оно пульсировало, закачивая и закачивая в сознание тоску понимания того, о чем вчера услышал: такого ослепительного восторга ему не пережить ни с одной из земных женщин.

Через силу он поднялся. На цыпочках спустился по узкой лестнице вниз – на первый этаж, и хотел было тихо прошмыгнуть мимо проема в кухню, чтобы не разговаривать с родителями.

Мать что-то шинковала на рабочем столе. Она оглянулась, уловив появление сына.

- Доброе утро, Максим… Выспался? - она почему-то никогда не сюсюкала с ним. Не называла уменьшительно-ласкательными именами.

- Доброе, - ответил, - Я на речку. Освежиться хочу.

- Может, не надо, сын? Вода-то уже совсем не теплая.

- Нормальная еще. Мам, дай мне что-нибудь – ноги потом вытереть.

Захватив полотенце и шлепанцы, он вышел на крыльцо и сразу прищурился от яркого солнца. На мгновение даже забылся. Появилось желание потянуться. Ощутил приятную негу в мышцах. Но только на мгновение. Пока не увидел среди ветвей угол и часть бревенчатой стены бани, маленьким темным окошечком смотревшей в сад.

Дверь оказалась приотворенной. И он наклонился, и вошел.

Пахнуло духом холодного сырого помещения. Остывшей топкой с не вычищенной еще золой. Мокрым, с легким запахом гниения, деревом. Едва уловимым, еще не выветрившимся ароматом березовых веников. И ночные чувства, всколыхнувшись бестолково, напрасно попытались реанимировать себя. «Диалектика» - подумал машинально Максим и быстро вышел на солнце.

Тропинка, почти ровной линией полого прочерчивая территорию сада и уходя влево, спускалась к реке не то чтобы круто, но с заметным уклоном. Он побежал по ней. Преодолел мостки, метров на пятнадцать уходившие ногами столбов в величественное тело реки, и отчаянно прыгнул вниз головой в сверкающую бликами зеленоватую воду.

Река обожгла прохладой. Вырвала из груди крик восторга, мгновенно освободив от пленившего душу ночного кошмара. Заставила тело почувствовать настоящую жизнь. Шевелиться, что было сил. И Максим сначала широким брасом, а затем кролем проплыл почти до середины - до самой быстрины, стараясь грести под углом против течения. Почувствовал, как его сильнее стало сносить. И повернул к берегу.

Его отнесло достаточно далеко. К самой песчаной отмели, которая летом становилась стихийным пляжем. Он вышел из воды, с силой растирая покрасневшую, покрывшуюся пупырышками кожу, и побежал сначала в сторону мостков, а затем по тропинке к дому.

Обмыв из шланга, вытер ноги, сунул в шлепанцы и поднялся на террасу. Заглянул в кухню, пообещав матери тут же спуститься завтракать, и поднялся в свою комнату.

Как только открыл дверь и увидел у окна мольберт, тревога, сопровождавшая почти все утро, просочилась в сознание мыслью набросать портрет ночной гостьи. Он даже воспрянул духом. Обозначилась цель, предполагавшая действие. И это стало лекарством для мятущейся души. В мышцах появился зуд, реализовавшийся в суетливость движений.

Руки стали опережать мысли. Максим схватил фанерный прямоугольник, служивший ему основой для бумаги. Прикрепил к нему лист картона. Сел на кровать и стал быстрыми движениями наносить линии.

Около часа провозился с рисунком - то так, то эдак перекладывая на коленях свою «фанерку». Что-то неуловимое ускользало от внимания. Что-то очень важное. Вроде бы и нюансы все учтены. Но жизни в наброске не было. Казалось, каким-то холодом от него веяло. Красота - та же. Но тепло - отсутствовало. Оно будто ушло вместе с жаром вчерашней бани, заместилось тем, что увидел и почувствовал сегодня, заглянув туда.

Снял лист и бросил на кровать. Прилепил еще один.

В дверь постучали.

- Можно к тебе? – мама, не дожидаясь ответа, вошла в комнату, - Ты что – бастуешь? Жду тебя, жду…

- Я сейчас, мам. Уже иду.

- Красивая девочка, - мама понимающе улыбнулась, взглянув на кровать, - Не видела ее ни разу. Кого это ты нарисовал, Максим?

«И, слава богу, что не видела!» - вспыхнуло в сознании.

- Это из головы, - отмахнулся, - Пошли лучше завтракать.

- Ты знаешь, все хотела спросить у тебя… - мама замолчала.

- Что? – Максим посмотрел на нее с интересом, потому что интонация показалась незнакомой.

- Хотела спросить - как тебе Анюта? Мне показалось…

- Мама! – возмутился Максим, будто отражал нападение, - При чем здесь Анька?

- Что значит – при чем? – сменила тон и мать, - Мне показалось… Да я просто спросила – как она тебе: нравится, не нравится?

- Анька? – Максим успокоился, - Анька – друг. Друг детства. Мам, и давай больше об этом не будем. Я тебя услышал. Если мне кто понравится… в этом смысле… - он изобразил улыбку, - ты узнаешь первой. Обещаю.

- Ну, смотри мне! – шутя погрозив пальцем, заключила мама, - Пойдем. Кормить тебя буду.

Спустившись почти сразу за матерью вниз, Максим сел за стол.

- А где отец?

- Не знаю, - отозвалась мать от плиты, и чуть помедлив, добавила, - Не сказал, когда уходил, - она принесла и поставила перед ним тарелку, - Так спросил? Или хотел чего?

- Да так, мам. Просто.

- М-м, - почему-то произнесла она.

Максим посмотрел на нее и улыбнулся. Даже на мгновение забыл о своих переживаниях - сцена показалась смешной.

 

После обеда объявилась Анюта. Она постучала. Приоткрыла чуть дверь, спросив для проформы разрешения войти. И почти сразу же впорхнула в комнату, как всегда это делала на протяжении многих лет.

- Привет, Максик. Как дела?

- Привет, - пробурчал он недовольно.

- Хм, и что это за чудовище? – она взяла один из рисунков и стала разглядывать, - Дохлая она у тебя какая-то. Такое ощущение, как будто ее вампир поцеловал.

- Положи на место, - начал злиться Максим, - Тебе-то какое дело до этого?

Анюта бросила лист на кровать и по-свойски забралась с ногами в кресло, совершенно по-домашнему, не задумываясь, как это может выглядеть со стороны.

- Да ладно, забей, - словно бы извинилась она, - Это я так. От зависти. Что тебе дано, а мне нет.

Максим посмотрел на нее - хотел прокомментировать скрытый комплимент. Но не получилось. Анька, конечно, друг, но то, как она уселась, выходило за рамки элементарного приличия. «Что это? – подумал Максим, - Как в детстве? Без задней мысли? Словно дома? Или… Нет, на Аньку это не похоже. Чтобы она так вульгарно подкатывала?»

- Ань, - он улыбнулся и кивнул взглядом на ее ноги, - Ты что – кадришь меня?

Ее лицо вспыхнуло, и она быстро обтянула коротенькое платьице.

- Извини.

- Да ничего, - усмехнулся, - Мне было даже приятно.

- Слушай, - перевела Анюта тему разговора, - Ты завтра во сколько едешь? На первую?

- А что?

- Да в моей лампочка загорелась. Колодки тормозные. Надо уже менять. Отец завтра отгонит ее в мастерскую.

- Хочешь со мной?

- Ну… Возьмешь?

- Ты даешь, Ань. После того, как спросила… ни за что.

Мгновенное недоумение на ее лице и последовавшая затем улыбка вызвали у Максима смех. Засмеялась и Анюта, заразившись.

Вошла мама с подносом. На нем - две чашки, сахарница и соломенная вазочка с льняной салфеткой внутри, из которой выглядывали края хвороста.

- Вот, - сообщила, - Анечка напекла. Хозяюшка.

- Да ты что? – Максим сделал нарочито удивленное выражение лица, - Анечка?

- А ты бы не выкаблучивался. Лучше спасибо скажи Анечке, - мама отложила в сторону книгу на журнальном столике и поставила туда поднос.

- Спасибо, - продолжил он в том же духе, уже подхватив хворостину и откусив. Но одумался, - Нет, Ань, на самом деле спасибо… От души. Очень вкусно.

- Может, вам еще варенья? Яблочного? Свеженькое - вчера только сварила, - поинтересовалась мама.

Максим посмотрел на Анюту.

- Нет, спасибо, тетя Наташа, - поняла она, что вопрос адресован ей, - Я и чай-то без сахара пью последнее время.

- Ну, как знаете, - сказала мама и вышла.

Анюта встала, взяла чашку и снова уселась в кресло, осмотрительно натянув при этом на коленки платье.

Они общались еще с полчаса. Она что-то щебетала, заставляя Максима периодически выбираться из водоворота воспоминаний, в который сознание постоянно пыталось нырнуть. И тогда душу его начинало щемить понимание простоты жизненных притязаний. Он нежно поглядывал на Анюту, понимая по-человечески, что ей от него нужно. Потому что эта вчера еще худенькая девочка, став женщиной, вызывающе округлившимися формами рождала в его душе лишь простое без сердечной подоплеки желание. И именно оно взывало почему-то к совести и провоцировало сожаление, что он не может ответить на ее чувства. Именно оно - сожаление - трансформировалось в нежность к этому близкому, чуть ли не родному человечку.

- Я, наверное, мешаю тебе, - вдруг спохватилась Анюта, и встала, - Пойду уже… - ее выражение лица и вся поза говорили о нежелании уходить. Она словно ждала, что Максим скажет ей, чтобы она оставалась, - Не забудешь? – спросила.

- Что? – не понял он, - А-а? Да, конечно. За сколько тебя набрать.

- Минут за сорок.

- Хорошо.

- До завтра? – спросила Анюта, словно на что-то еще надеясь.

- Да, Ань. До завтра.

И она ушла. А он весь оставшийся день воскресенья просидел в своей комнате, меняя и меняя листы бумаги на своем импровизированном эскизнике, пытаясь придать жизненность обворожительному лицу ночного существа.

К сумеркам вся кровать была устлана набросками, не получавшихся на его взгляд портретов.

Иногда он поднимался, подходил ближе и разглядывал их, наклоняясь почти вплотную. А то отходил на расстояние. Глазами перебегал от эскиза к эскизу, тщетно пытаясь обнаружить неуловимый огонек жизни в красивых с паволокой глазах. Но все оказывалось безрезультатным. Наконец, Максим собрал все свои творения в папку и спустился вниз - его позвали ужинать.

После еды пришлось немного задержаться – отец затронул свою любимую футбольную тему, и Максим, желая сделать ему приятно, остался ненадолго. Но затем, сославшись на ранний подъем и поездку в университет и пожелав родителям спокойной ночи, поднялся к себе.

Долго лежал, не в силах заснуть. Только закрывал глаза, как казалось, что вчерашняя незнакомка здесь. Рядом. Будто видел все ее прелестные формы через веки. И тогда мужская природа в нем начинала бунтовать. Он открывал глаза – и образ исчезал. Лишь размытое пятно, когда начинал всматриваться в темноту, появлялось там, где, казалось, только что видел ее.

Так продолжалось, пока в очередной раз открылась картина уже по ту сторону от физической реальности. Но еще не во сне. В промежуточной зоне. Максим снова увидел ее. Обнаженную и такую реальную. Но вслед за этим пришло поразительное понимание иллюзорности увиденного - понимание того, что он спит и видит сон. Вожделенная фигура стала таять - вместе с сознанием, погружаясь в кромешную темноту небытия.

Несколько раз за ночь он просыпался. От страха, что все происходит наяву.

Первый раз приснилась розоволицая, как тогда, когда увидел ее после бани, Анюта. В фате. В длинном белом платье, с выпирающим недвусмысленно животом… Ощущение краха надежды на счастливое будущее ввергло все его существо в ступор. «Это же чистой воды подстава, - заблажил, оправдываясь, - Я же не был с Анькой ни разу…» И проснулся. Промелькнувшая было мысль, что жизнь бесславно закончилась, разбилась о вернувшееся ощущение свободы.

Второй раз ему снова приснилась она. Раскорячившись в кресле, но уже совсем вульгарно, Анька призывно выпячивала свои ослепительно белые трусы. Манила руками… Он перевел взгляд выше. И снова увидел фату. Но из-под ее вуали на него смотрели уже не глаза Анюты. Его сверлили острые зрачки той, от которой он едва не свихнулся вчерашней ночью. Ему – только что готовому вожделенно, словно кролику на призыв удава, следовать в объятия – захотелось исчезнуть, стать невидимкой. Он опустил глаза, и опять почувствовал в себе раздвоение – борьбу вожделения и страха. С нечеловеческой силой его тянуло к этому белому, ослепительному треугольнику. И с такой же силой отталкивало - он боялся его, как черт боится ладана. Душу разрывало на части. И обезумевшее сознание, не сумев найти решения во сне, вернулось в реальный мир.

Третий раз Максим проснулся, когда еще не яркий утренний свет уже пробивался сквозь веки. Открыв глаза, он снова зажмурился. Но было поздно – сновидения оказались засвеченными. Лишь пульсирующие чувства – то расширяясь, то собираясь в точку – еще напоминали о них.

 

3.

 

Дорога до Города, благодаря осмыслению двух предыдущих ночей, пролетела быстро. Если не считать небольшой задержки. Совсем уже перед въездом – за стелой - остановили гаишники.

Иногда он слышал, что говорила Анюта – включался в разговор. Но потом снова пропадал в себе, проводя аналогии и пытаясь понять – что же все это значит. Иногда реагировал на паузы - возвращался в реальность, чтобы, задав попутчице какой-нибудь вопрос, уже не слышать на него ответа.

Когда увидел человека в форме, вышедшего на дорогу и показавшего жезлом на обочину, машинально взглянул на спидометр.

- Черт! Надо же – почти приехали уже… - сердце екнуло.

Но оказалось - все в порядке. Туловище с помощью подсознания исправно выполняло свои обязанности – следило за дорогой и за приборами.

- Может, просто документы проверяют, как обычно, - решила успокоить Анюта.

- Может. А может… сегодня же понедельник, может, на допинг проверят?

- Ты же не пил вчера… - не то констатировала, не то поинтересовалась Анюта.

- Да нет… - Максим остановился, достал из внутреннего кармана документы и успел опустить стекло, пока гаишник подходил к машине.

- Лейтенант Дрязгин, - отрапортовал тот скороговоркой, проглотив последнюю букву, словно стеснялся своей фамилии и хотел поскорее покончить с формальностью. Получилось смешно. По крайней мере, так показалось Максиму, и он чуть сдержал себя, чтобы не усмехнуться, - Ваши документы, - добавил лейтенант, козырнув, словно в упор не видел перед собой протянутую из окна руку.

- С какой целью следуете в город… Максим Николаевич? – поинтересовался он, просмотрев все, что ему полагалось проверить, и как-то изучающе посмотрел на Максима. На рябом от веснушек лице офицера даже появилось вопросительное, с каверзной ухмылкой выражение, какое бывает у людей не особо достойных, но обличенных властью. Показалось даже, что он сейчас обязательно будет примитивно хохмить.

- Я студент…

На плече стража порядка ожила рация: «восьмой» с шипением пролаял «десятому», что на таком-то километре – на каком, Максим не расслышал - проскочила черная «бэха» на большой скорости в их направлении.

- Десятый восьмому, - лейтенант Дрязгин изменился в лице. Он даже слегка поморщился: толи от того, что разговаривал со старшим, толи от того, что неизвестно с кем еще столкнет жизнь в связи с этой «бэхой», а долг исполнять все же придется, - Вас понял.

Он вернул документы, автоматически козырнув и пожелав счастливого пути.

 

Город встретил заторами. Но сегодня повезло. Только дважды, минут по пятнадцать, пришлось простоять в пробках. Максим снова стал пропадать на своей волне. Ему все время сигналили сзади, когда он, казалось, на мгновение отключался от действительности. Постоянно кто-то подрезал, переезжая из других полос, воспользовавшись образовавшимися промежутками. Из-за этого приходилось резко тормозить, еще больше вызывая недовольство тех, кто ехал сзади.

- Макс!? - не выдержала, наконец, Аня, - Ау!? Что с тобой? Всю дорогу спишь. Может, я за руль сяду?

- Да нормально все. Просто понедельник – идиотов куча на дороге.

- Ну-ну, - Аня засмеялась, - Ты себя-то видел сегодня в зеркале. Если не видел, посмотри.

- Знаешь что, Анька… Ты что – жена мне? - Максим нервно рассмеялся, - Ишь ты ее – пилит… Набилась – терпи. А нет…

- Что высадишь?

- Ань, извини, - опомнился Максим.

- Ты знаешь, высади, пожалуй, меня здесь… Мне еще в магазин забежать надо.

- Ань, ну, кончай. Я же извинился…

- Мне серьезно надо. Останови.

- Ну, хорошо, хорошо, - он перестроился и припарковался у самого бордюра, включив предварительно «аварийку», чтобы задние не сигналили.

- Пока, Макс. Спасибо, что подвез.

- Да ладно тебе, Ань, - смущенно отмахнулся он, - Ань!? - окликнул, опустив стекло. Она обернулась, - Без обид?

Анюта посмотрела на него и, победно улыбнувшись, зацокала каблучками по бетонной плитке тротуара.

Наконец, путешествие подошло к концу. Подъехав к корпусу и оценив ситуацию, Максим припарковался в единственном на площадке месте, оставшемся еще не занятым. Да так, что чуть выбрался из машины - боялся коснуться дверью красивого блестящего «Доджа», лишенного производителем молдингов.

Взглянув в сторону центрального входа, за которым исчезали один за другим студенты и преподаватели, он вдруг с грустью осознал, что не совсем здоров, и что день обещает быть длинным и утомительным. Его слегка познабливало, и мышцы одолевала слабость. А в районе солнечного сплетения, ощущались раздражающий тремор и пустота, через которую тело, растворяясь внутри себя, вытекало наружу. И это было омерзительно. Появилась мысль, что он - как резиновый шарик, из которого со свистом выходит последний воздух и который вот-вот скукожится окончательно.

Два раза на лекциях засыпал, не в силах бороться с навалившейся на веки тяжестью. Его просто вырубало. В какой-то момент зрительные оси вдруг становились неуправляемыми, начинали цепляться друг за друга, пульсировать и теряться. И тогда пропадала точка опоры - Максим проваливался и падал. Слава богу, что это происходило в обычной аудитории, где можно было спрятаться за спинами сокурсников.

Первый раз он проснулся от своего собственного сдавленного звериного стона. Очнулся даже до него, но уже не успел подавить рефлексию.

- Ты силен, братишка, - прошептал улыбавшийся во всю физиономию Руслан, локтем ткнув его в бок.

«Вот это лоханулся!» - Максиму стало ужасно неудобно. Не столько от того, что уснул, сколько - что застонал во сне. Увидел, как оглянулись и стали улыбаться те, кто сидел ближе. Услышал тишину в аудитории.

- Громко заорал? – спросил он шепотом Руслана.

- Да уж не тихо. Видишь, даже препода заинтересовал.

- Стыдуха, блин… Он что – видел, кто это?

- Да ладно, расслабься. Шучу я. Думаю, что не слышал. Просто совпало, что замолчал.

- Фу-ух, - выдохнул Максим.

Эта встряска на какое-то время взбодрила его. Но ненадолго. Второй раз он проснулся, когда профессор, нейтрализуя начинавшийся шум, повысил голос, говоря заключительную фразу и прощаясь.

Весь день до обеда чувствовалась опустошенность. Внутренности будто высосали. А в солнечном сплетении так, как и утром, пульсировала тяжесть. Там, казалось, кто-то ворочался.

Наконец, последняя пара позади.

- Макс, ты сейчас куда? В общагу?

- Нет, Руслик, - остановил он друга, - Я сегодня… чувствую потребность в свежем воздухе. Ты…

- Значит, ты помнишь наш договор? – перебил Руслан, - Ну, и отлично. А то мне показалось, что ты забыл. Давай, тогда. До вечера.

«Странно… Что я должен был помнить?» - подумал Максим, но в голову ничего не пришло.

- Стой, Руслик. Мне, конечно, стыдно… но о чем мы там договаривались?

- Ну, ты сволочь, Гарецкий! – улыбнулся Руслан, - Так я и знал! Хорошо, что напомнил. А то бы ты нам с Ленкой весь кайф, чувствую, обломал бы.

- А-а-а! Все. Вспомнил. Давай. Пошел я.

- Давай, - Руслан как-то странно посмотрел на него.

«Что опять не так?» - подумал Максим, но на этот раз уточнять не стал. Хотелось поскорее уйти. Остаться одному.

 

4.

 

Он вышел из корпуса и отправился на центральный проспект - в сторону площади Победителей. Незаметно для себя миновал и ее, и здание политехнического института. И только здесь обратил внимание, где находится.

Ноги привели к пиццерии.

Здесь обедали студенты и учащиеся из близлежащих вузов и колледжей. И они с Русланом исключением не были – частенько наведывались сюда, когда позволяло время. Пиццерия при ограниченном выборе позиций в прейскуранте славилась относительной дешевизной и потому, наверное, в большей степени пользовалась успехом. К тому же в ней еще было хорошее разливное пиво. Правда, ко многим ее преимуществам от открытия до закрытия добавлялся скромный недостаток – неслабая очередь.

Осознав, и где он, и что не настолько голоден, чтобы проторчать здесь неизвестно сколько, и что кроме пива в кафе – ничего покрепче нет, захотел уйти. В голову вдруг пришло не просто выпить - надраться. Ну, может, не совсем. Но все же, как следует. И притом чтобы никого знакомого рядом не оказалось. Совершенно одному. Просто чтобы ни с кем и не нужно было говорить.

«Алкаш, блин, конченный!» - вынырнул из бессознательной сути комментарий. Стало смешно от того, как отреагировала психика на спонтанное желание. «А что? – подумал, - Ну, на худой конец, с кем-нибудь незнакомым. Который не будет лезть в душу. Не будет ни о чем спрашивать. Кому до лампочки твои заботы. А потому – ни участия, ни интереса. Даже если сорвешься, он просто, может быть, выслушает твои стенания, как исповедник. А может, и наплюет на твою малю-юсенькую проблемку и начнет убаюкивать тебя своими проблемищами».

Перед внутренним взором возникли стойка и бармен. «Нет, - решил, - Только не туда… Может, на природу?» И сразу же на глаза попался биллборд с рекламой гипермаркета. «А почему бы и нет? - он даже обрадовался, что все так хорошо складывается, - Возьму чего-нибудь и в парк – на травку». Он присмотрелся к рекламному щиту и в душе, почему-то шевельнулось недовольство «таким глупым и, пожалуй, даже пошловатым слоганом», сопровождавшим красочные картинки изобилия продуктов. Как будто стенд устанавливали лично для него, а ему вообще-то нужна была только водка. Ну, может, еще какая-нибудь нарезка. Сыра, например: сбивать вкус. Ну, в конце концов, маленькая бутылочка какой-нибудь сладкой отравы.

Войдя в зал, Максим под ритмичную, зомбирующую сознание музыку быстро нашел на полках необходимое и отправился искать свободную кассу.

Повезло. К одной из резервных подошла девушка в форменной одежде и открыла проход. Максим оказался почти рядом. Но оказался вторым – за мальчишкой с мороженым, нагло перед ним прошмыгнувшим в портал кассы. «Ну, пацан, - возмутилось сознание, - шустрый, как веник. Не промах».

Рыженькая хохотушка в фирменном кокошнике успевала, и выполнять свои обязанности, и перебрасываться фразами с коллегой. Она быстренько провела через сканер мороженое, быстренько рассчитала мальчишку, также быстро провела то, что положил на транспортерную ленту Максим, и посмотрела на него.

- Пакет нужен? – спросила, улыбнувшись.

- Нет, спасибо. Не надо, - он хмуро взглянул на нее. И улыбка в уголках ее красивых глаз на мгновение погасла. Показалось, что зрачки у нее при этом сузились, и лицо на какой-то миг привиделось лицом ночного существа. Максим даже отпрянул, окончательно смутив девушку. «Гарецкий, держи себя в руках, - мелькнула мысль, - Ведешь себя… как маньячила».

Сложив приобретенное в рюкзак, он вышел из наполненного гипнотизирующим ритмом магазина. На солнце. В свежесть - пусть и городскую - воздуха, с его легким теплым ветерком. И направился к остановке. Туда, куда собирался, было не близко.

Почти всю дорогу на автомате осмысливал, почему на его вопрос «кто ты?» она ответила «Я – Смерть и Возрождение». «Почему? – мучился, - Почему она назвала себя смертью и возрождением? Что хотела сказать этим? Или она и есть это? Почему тогда добавила, что она – любовь? Неужели любовь – это и есть смерть и возрождение?» Вопросы множились. А вместо ответов приходили смутные догадки. И такие же смутные чувственные привязки к ним. Словно вот-вот нахлынет озарение, заполнит собой душу и все станет ясным и понятным.

Очнулся, когда оставалась одна остановка. Изнутри - оттуда, где только что пребывал, мир на мгновение показался серым и скучным, хотя вовсю светило солнце, а зелень еще и не помышляла о трансформации цвета.

Когда выходил из троллейбуса, заметил знакомую. Отвернулся, надеясь уйти не замеченным: не хотелось ни с кем разговаривать - переливать из пустого в порожнее. Но она его уже вычислила и улизнуть не дала.

- Макс? – голос выдал искренность радостной эмоции, - Гарецкий?

Он повернулся: делать вид, что не услышал, было бы уже слишком.

- Людочка! – воскликнул, словно искал ее, - Привет, дорогая! – окинул ее фигурку с ног до головы, - Выглядишь – супер.

- Привет, Максик, - она подошла вплотную, чуть ли не касаясь подбородком его груди, и заглянула в глаза - снизу вверх. Словно была в чем-то виновата. Словно ждала жеста – разрешения встать на цыпочки и поцеловать.

Это продолжалось не больше секунды, после чего Людочка, не дождавшись, встрепенулась:

- А что ты в нашем районе делаешь? - безапелляционно поинтересовалась она, хитренько с прищуром улыбаясь. Сказывались близкие, несколько раз случавшиеся отношения - без обязательств. Людочка – человек легкий. А потому - никаких обид и претензий. Теперь – «типа родственники» - можно сказать, брат и сестра. Все путем.

- Я? – Максим сделал попытку усмехнуться, - Да так. Надо кое-что.

- А, может… ко мне? – она наклонила головку и снова игриво прищурилась, - У меня - никого.

Мысль мгновенно заработала, всколыхнув знакомые чувства. Кровь, выталкиваемая сердцем с большей силой, побежала по артериям быстрее, и он уже готов был согласиться, мгновенно представив все Людочкины причуды. Но в последний момент в сознание вплыл образ таинственной незнакомки. И Людочка – нежнейшее создание – показалась в сравнении с ней каким-то крокодилом. А пикантные подробности, выпяченные сознанием и восторженно оцененные, вдруг приобрели оттенок пошлятины.

И все.

- Извини, солнце… - он сожалел, что приходится лгать, но иначе сейчас не мог. Уловил мгновенное, но яркое сомнение на ее лице, - Извини - не сегодня. Мне надо…

- Да ладно, Гарецкий, - перебила она, - Проехали. Вижу…

- Нет, я вправду тороплюсь. Очень хочу, Людочка. Но не могу, пойми.

- Ну… - она посмотрела на него вопросительно, делая шаг назад, - я пошла? - паволока в ее глазах выдавала обиду. Людочка особо и не скрывала ее. Может, даже и не пыталась.

«Ну вот – обидел хорошую девчонку. Может, это ей надо сейчас, как глоток воздуха? А я… Когда уже научусь врать по-человечески?» – он почти разозлился на себя, почти готов был отмотать все назад, но понял, что уже бесполезно – поезд ушел.

- Пока, Людочка, - улыбнулся, как можно задорнее, и попытался свести все к шутке, - В следующий раз троекратно заглажу вину. Обещаю, - Максим приложил пальцы к губам, посылая ей воздушный поцелуй, - Пока, - повернулся и пошел. Не оглядываясь. Хотя чувствовал спиной, что она смотрит вслед.

Минут через пять он уже был на месте.

Народу в парковой зоне - не особо. В такую погоду треть населения близлежащего микрорайона - точно за городом. Особенно пенсионеры. Используют остатки лимита завершающегося дачного сезона. Остальные, как положено, на работе или на службе. Поэтому местечко на берегу речушки, обсаженной кругло остриженными небольшими ивами и старыми раскидистыми ветлами, чуть ли не полоскавшими свои длинные косы в воде, отыскать не составило труда. И даже под сенью одной из них.

Максим сел ближе к выступавшим из земли корням и сбросил лямки рюкзака. Достал и выложил сыр и воду прямо на траву. Подумал и переложил, расстелив, на пакет.

Водку, оглянувшись – нет ли поблизости стражей порядка, пил прямо из горлышка. О стакане в магазине почему-то не вспомнил. Опыта не хватило.

Сделал три крупных глотка. Будто это вода была, а он изнемогал от жажды.

Когда оторвался от бутылки, почувствовал, наконец, и запах, и вкус, спровоцировавший обильную слюну. Попытался нейтрализовать отвратительное состояние сладостью напитка. Стало еще противнее, чем было. Возникшее ощущение пустоты заполнила тошнота. Он ощущал ее и физически, и морально. До спазм, которые подкатывали от желудка к горлу. Отвратительным казалось даже то, что попадало на глаза.

На противоположном берегу - буквально рукой подать - совсем недалеко от горбатого с перилами мостика, переброшенного через узкую полоску воды, полусидел-полулежал неприятный тип. Его неухоженный вид вызывал у Максима физическое отвращение. Человек, видимо, спал. Потому что лицо оказалось прикрытым клочком мятой газеты, а из-под головы, исполняя роль подголовника, торчал край темной, изрядно обшарпанной, клетчатой сумки. А еще потому, что его выпуклый живот равномерно поднимался и опускался при дыхании. Эта роскошная деталь туловища, как вызов обществу, выделялась из-под съехавшей к самой груди рубашки. То, что живот грязный, было видно даже отсюда.

А на этой стороне, чуть вправо от него, под претенциозно остриженным декоративным кустом вальяжно пристроилась вульгарная парочка. Парень с девушкой, чуть преодолевшие подростковый возраст, напоказ тискались и противно целовались взасос, демонстрируя свою взрослость.

Голос слева заставил повернуть туда голову.

Молодящаяся бабушка выгуливала внука, периодически противным надтреснутым голосом подавая оградительные команды.

Уловив затылком чье-то присутствие, Максим оглянулся.

Сзади за ним, шагах в десяти, сидело существо неопределенного пола и возраста с классической рыночной кошелкой. По-видимому, ждало пустую бутылку или остатки пиршества.

«Что за денек?» - Максим встал, решив поискать другое место. Побрел вдоль берега в надежде, что там - дальше - публика будет посолидней.

И, правда - метров через двести вдоль береговой дорожки расположились скамейки. Сплошь и рядом стали попадаться молодые мамочки с колясками, уютно вязавшие, читавшие небольшого формата книжечки или агукавшие своим чадам. Здесь даже деревья и кусты были симпатичнее. И речка не такая грязная. Даже бесполое существо, неотступно сопровождавшее его, не казалось здесь таким назойливым и противным.

Выбрав место невдалеке от выкрашенной под стать листве скамеечки, где двое подростков тыкали по очереди друг другу под нос свои телефоны, уселся на траву. Сделал еще три глотка. Но уже небольших. Стал есть сыр, вертя головой и тупо разглядывая все, что попадалось. Окружающая среда претерпевала трансформацию. Природа уже не была так предвзято настроена к нему. Он перестал замечать мусор вокруг и раздражаться от изобилия торчавших повсюду из воды пластиковых бутылок из-под пива. Ожидавшее его милости существо уже больше походило на женщину, хотя и с некоторыми оговорками. А тут и там валявшиеся окурки теперь, скорее, говорили о бренности существования, нежели о тех гадких людях, которые их бросили. Банальные фразы о том, что истина в вине, и что жизнь не такая уж и плохая штука, поочередно вплыли в сознание. Максим глуповато, как показалось себе самому, улыбнулся. Встал. Отряхнул штаны. Забросил за спину рюкзак и пошел назад. Оглянулся, чтобы увидеть обретаемое измученным человеком счастье - полбутылки водки, недоеденный сыр и почти не тронутый лимонад. Усмехнулся и направился к выгнувшемуся по-кошачьи мостику, чье кружевное ограждение сплошь и рядом обременили навесные замочки жаждавших любви и счастья. Оттуда, скорее всего, к осчастливленному им существу, уже бежал выспавшийся бомжеватый мужичек. «Счастье никогда не бывает безраздельным», - подумал Максим, и снова усмехнувшись, зашагал к троллейбусной остановке.

Эта фраза привела его почему-то к мысли о Людочке. К тому, что он уже готов и к встрече с ней, и к отношениям, которых она так хотела. И что она – такая бедненькая, а он чурбан и сволочь, и, вообще, обидел ее. И теперь просто обязан как-то реабилитироваться перед ней. Максим даже остановился: «Точно. Вперед, Гарецкий. Тебя ждут».

Он повернул к двенадцатиэтажному недавно построенному дому, прошел под аркой и оказался в затененном от солнца дворе. Напротив - за детской площадкой – увидел знакомый, с крыльцом в несколько ступеней, подъезд.

Поднялся пешком на третий этаж. Постоял несколько секунд, вдруг засомневавшись в правильности того, что делал, но мысли - отыгрывать назад - не возникло. Чувства настаивали. Он нажал на кнопку звонка, и стал ждать.

Ему долго не открывали. И Максим подумал, что Людочка, видать, ушла, и что, наверное, и слава богу. В нем даже успела появиться радость по поводу озарившего его сомнения. Но он все рано еще раз нажал на кнопку звонка, и с чувством исполненного долга уже собирался уходить, когда за дверью послышалась возня.

- Кто там? – в голосе чувствовалось явное недовольство.

«Наверное, спала? Разбудил, наверно?» - эмоции встрепенулись и нарисовали в сознании образ полусонной Людочки, ее голое тело, прикрытое простыней, которую она придерживала на груди, чтобы та не соскользнула. Тело, которое вожделело объятий и поцелуев.

- Это я – Макс, - его голос прозвучал так, словно в нем – в этом голосе и заключается само счастье. Что вот – только открой дверь – и оно войдет в тебя, заставит забыть все невзгоды, все заботы и боль одиночества.

- Что ты хотел?

В ее чуть охрипшем тембре прозвучала еще не вполне осознаваемая им, но заронившая неудовольствие странность. «Неужели, так сильно обиделась? Или я настолько пьян, что ничего не соображаю?» - отреагировало поглупевшее до неприличия сознание.

- Я хотел? – удивился он, еще не понимая того, что ситуация изменилась не в его пользу, - Это же ты хотела… Ты меня звала. Я и пришел.

- Макс! Уходи!

- И что – ты мне даже не откроешь? – чувства, настроившись на радость, не хотели верить в то, что происходит, а потому и не собирались сдаваться. Они воспринимали все как игру, как прелюдию к ожидавшему их восторгу.

- Макс… Я… - сомнение в Людочкиных паузах прозвучало подтверждением правильности мысли.

- Люд, ну хорош кокетничать. Прости уже меня - открывай.

- Макс, я не одна, - наконец, решившись, выдала она, - Иди домой.

Наверное, если бы сейчас он пропустил удар в голову, это было бы меньшим потрясением для него.

- Да? – спросил он, еще не успев до конца адаптироваться к новым условиям, - Быстро как-то ты…

Первая мысль – «шандарахнуть кулаком в дверь» - показалась еще глупее, чем то положение, в которое сам себя загнал. И как результат – вслед за неосуществленной агрессией возник смех. «Ну, сучка!» - хмыкнул, завершая этой исполненной оптимизма мыслью свое глупое приключение. И быстро преодолев ступени подъезда, сбежал вниз.

Свежий воздух после затхлости обремененного мусоропроводом подъезда окончательно развеял всякую иллюзорность – мгновенно перестроил психику на почти здоровую работу сознания. Максим еще постоял несколько секунд, вдыхая и выдыхая ароматы урбанизированной природы, и зашагал к остановке.