Посреди пустынной дороги шел человек. Не ровно шел, спотыкался, падал и бормоча ругательства вставал, делал махательные движения для равновесия, выпрямлялся, шагал раз-другой и снова спотыкался.

Ночь была ясная, звезды светили путнику исправно. Иногда выныривал из темноты одинокий фонарь с тускло мерцающей лампочкой и тогда неугомонный пешеход устраивал с ним переговоры. Настоятельно, советовал он фонарю светить поярче, а не мерцать неуверенно, уж лучше тогда, говорил он, совсем погаснуть.

По обе стороны от дороги стояли безучастные дома и молчали темными окнами. Прохожий не обращал на них никакого внимания, стоят себе и пусть стоят.

Внезапно на дорогу упал луч света. Яркий, неестественно-белый. И пешеход, разом обретя уверенность в шаге, проворно отскочил в сторону, упал за придорожные кусты, затаился.

Мимо, по дороге промчалась лихая иномарка. За нею, след, вслед, сверкая елочными огоньками, пролетела машина дорожной полиции.

- Гранату бы бросить! – погрозил прохожий кулаком, и только собрался было вылезти из укрытия, чтобы продолжить свой путь, как оба автомобиля развернулись, визжа тормозами, и покатили обратно.

Впрочем, нет. Лихач крутанулся и пошел на таран преследователя. Раздался грохот, скрежет, пошел дым и все смолкло…

Елочная гирлянда наверху покореженного полицейского автомобиля продолжала сверкать.

- Ну, духи ночи! – пробормотал пешеход и огляделся. – С нами нечистая сила!

Дорога по-прежнему была пустынна. Дома по обеим сторонам дороги стояли безучастны и темны.

И он решился, метнулся к месту аварии. Раскрыл, не без труда дверцу лихача. Водитель уткнулся в руль.

Дрожа от нетерпения, прохожий обшарил бесчувственное тело водилы, нашел толстый кошелек. Бегом кинулся к автомобилю полицаев. Раскрыл дверцу. Потерпевших оказалось двое. Один уже стонал, приходя в себя. Прохожий заторопился. Обшарил обоих. Добычей стали два пухлых бумажника и патрульный полосатый жезл.

Оставив раненых, а может и погибших, как есть, без помощи, пешеход торопливо покинул место события.

Скоро он шагал по узкой темной улочке и, размахивая жезлом, говорил:

- Сами виноваты, незачем было передо мною биться. Зачем они гонки устроили? Вот и попались мне под руку. Да, да, ворую, но ворую для того,чтобы выжить!

И он, с вызовом глядя в звездное небо, воскликнул:

- Я есмь вор!

Скрипнул калиткой, входя во двор. В будке тут же завозилась, затявкала собака.

- А ты не бреши, раз врать не умеешь! – остановился прохожий. – Спишь, так и спи себе дальше!

Собака вылезла из будки, виновато помахивая хвостом и зевая.

- Спи, иди, тетеря! – ласково пожурил он ее.

И шагнул на крыльцо, оставив жезл на забаву собаке.

Дверь распахнулась, на грудь прохожему упала маленькая хрупкая женщина. Всхлипывая, обняла всего руками:

- Где же ты был, сыночек?

- Работал! – уверенно обманул он.

Сонно тикали ходики, а мать нервно смеясь, металась из кухни в гостиную, накрывая на стол.

Втихомолку он пересчитал содержимое трех кошельков, выходило что-то около сорока тысяч рублей, две зарплаты заводских рабочих.

Без сожаления, протянул ценные бумажки матери:

- На, заработал!

Она обрадовалась, затряслась:

- Добытчик ты мой, ненаглядный!

Он кивнул, удовлетворенный.

Мелочь оставил себе, рублей сто, не больше, на курево хватит.

Мать заплела густые волосы в косу, а косу сложила вдвое, втрое и прицепила огромной железной заколкой к затылку.

- Ишь, красавица! – одобрил он и пошел переодеваться.

Одет он был по-дорожному: в спортивную куртку на молнии, старые рваные джинсы и кеды.

Целый месяц пропадал в запое у своего дружка, в доме. Пил, очухивался, снова пил, пока его с позором не выгнала родня дружка.

«Подфартило!» - подумал он про ограбленных им участников аварии. – "А то «голяком» бы пришел"!

Переодевшись в чистое, вышел к матери. Она уже ждала, нарядившись как на праздник, только руки целиком выдавали ее крестьянское настоящее – темные, узловатые, с набухшими венами, с искореженными землей пальцами.

- Ну, как живешь мать? – весело подмигнул он ей.

- Тебя ждала! – тут же отозвалась она. – Вся душа у меня изболелась, хоть бы позвонил.

- Ну, ну, - нахмурился он, - извини, закрутился, заработался. Да и что там, знаешь ведь, водкой не балуюсь, мясом не обжираюсь, а тружусь, не покладая рук! Вот потому-то и живот плоский, будто у молоденького! А еще по бабам не таскаюсь! Видала, какие развратники бывают? Нет? А я тебе скажу, в основном, рыхлые, потные и грязные! Грязные, говорю тебе! И, если не шея у паразита черна, так ногти! Не ногти, так ноги! Моются редко и то на скорую руку, чтобы не смердило от них! И одеколоном прыскаются, чтобы запах вони отбить, вот и вся недолга!

Разломив ломоть хлеба напополам, и обмакнув его в пюре, он горячо продолжил:

- А жрать любят, страсть как! Один такой, свинья свиньей, пять литров супа зараз выхлебает да еще мало ему, борову. Пойдет дальше жрать, пельменей наварит и полную миску умнет. А нажравшись, пойдет пузо отращивать, завалиться в кровать храпеть! Во сне же будет лыбиться, потому, как и сны у таких исключительно блудливые, с голыми девками. Да вон, включи у такого компьютер, одну порнуху и найдешь, более ничего. И ведь что странно, чем старше становится, тем развратнее. А уж глупеет прямо на глазах, мат на мате, матом погоняет, вот и весь его разговор. Ну и маразм со слабоумием тут как тут, поджидают, дождаться не могут. Потому как давно замечено, умница не станет размениваться, ему это не интересно, а интересно жить мыслями и делами своей семьи, строить дом, растить детей и внуков, любить жену. И это правильно, и это хорошо, потому как без хаоса и грязи, а целомудренно и целеустремленно. Такой не станет заводить любовниц или таскаться по порносайтам и не закончит свою жизнь одиноким, брошенным, покинутым родственниками и подругами, презирающими его.

- Жениться, что ли надумал, сыночек? – догадалась мать.

Он остановился, замер на полуслове:

- Да что ты, мать! Философствую я!

- Философ ты мой ненаглядный! – и посмотрела на него с надеждой в глазах. – Тебе бы ожениться, деточек народить!

Он кивнул неуверенно, и поскорее покончив с едой, убрался в свою комнату.

Улегшись в кровать, уставился в темный потолок:

- Безвинно страдаю, - всхлипнул и захрапел, погрузившись, как в воду, в сон без сновидений.

А его мать бесшумной тенью еще долго сновала по дому и, перебирая в уме всех потенциальных невест в округе, шептала:

- Вот уже оженишься, так и философствовать бросишь. Куда там, лишь бы до кровати добраться, так станешь уставать. Семья – это тебе не фунт изюма, натерпишься страху от деточек-то!

И уверенно принялась считать, сколько чего надо на свадьбу…

Вдали, на дороге, «скорые» отвозили раненых в аварии людей, пропажу кошельков и денег так никто и не заметил, не до того было…