(конспект древнегреческих записей)

 

Наш замечательный древнейший земляк Токсары (древние греки

называли его Токсарид или Токсарис) родился в середине VI века до

нашей эры в Прикаспии. В 580-ых годах до н.э. он попал в Элладу в

целях изучения культуры и науки Древней Греции.

 

Токсары был разносторонней и выдающейся личностью: поэтом,

путешественником, оратором-златоустом, сочинителем и исполнителем

музыки, лекарем, этнографом (говоря, конечно, современным языком).

Но славу в Элладе ему принесло искусство костоправа. Со всех концов

Греции несли к нему на приём покалеченных и искалеченных

индивидов. Всех их он ставил на ноги, тем самым, завоевав на чужбине

любовь и почёт, уважение и славу.

 

Известна его встреча с земляком, великим сыном степей Анакарызы

(Анахарсис), который в 594 г. до н.э. в возрасте 26 лет также прибыл в

Элладу в поисках приключений, неизведанных знаний и культурных

ценностей. Когда Анахарсис, покорив Грецию своими познаниями,

златоустными речами, победив в спорах всех первых греческих

философов и писателей, засобирался домой, тогда он убеждал Токсары

вернуться вместе с ним на Родину.

 

Но Токсары отказался вернуться, обосновав свой отказ тем, что в степи

костоправов – пруд пруди, а в Элладе он нужен людям для того, чтобы

не только лечить, но и учить этому искусству своих учеников.

 

Вот вам, господа европоцентристы, сущность тех, кого вы, начиная с

греков и римлян, называли варварами!

 

О Токсарисе древнегреческие философы и писатели написали массу

строк. Один из них – Лукиан, свой рассказ «Токсарид или Дружба»

построил в форме диалога о дружбе между греком Мнесиппом и

Токсары. Это сочинение сильно напоминает платоновские диалоги, а

речи Токсары сравнимы с речами Сократа.

 

Спор начинается с того, что Мнесипп недоумевает, почему скифы, как

богам, поклоняются двум героям Эллады Оресту и Пиладу, которые

сумели бежать из скифского плена, убив при этом людей, и унеся с

собой идол скифов – Артемиду. На что Токсары отвечал:

 

«Выслушай же меня, почтеннейший, и посмотрим, насколько мы,

варвары, судим о хороших людях правильнее, чем вы. В Аргосе или

Микенах, например, нельзя увидеть славной могилы Ореста или Пилада,

а у нас вам покажут храм, посвященный им обоим, ибо они были

соратниками. Им приносят жертвы, и они получают все прочие почести;

а то, что они были не скифами, но чужестранцами, совсем не мешает

нам считать их доблестными людьми.

 

Мы ведь не наводим справок, откуда родом прекрасные и доблестные

люди, и не относимся к ним с пренебрежением, если они совершают

какой-нибудь добрый поступок, не будучи нашими друзьями. Восхваляя

их деяния, мы считаем таких людей своими близкими на основании их

поступков. Более же всего в этих людях вызывает наше удивление и

похвалу то, что они, по нашему мнению, являются наилучшими друзьями

из всех людей и могут стать законодателями в делах о том, как нужно

делить с друзьями превратности судьбы и как быть в почете у лучших

скифов.

 

Наши предки написали на медной доске все то, что друзья претерпели

оба вместе или один за другого, и пожертвовали ее в храм Ореста,

издав закон, чтобы началом учения и воспитания служила эта доска:

дети должны были заучивать то, что на ней написано».

 

Далее Токсары сообщает, что было написано и нарисовано на той

медной доске (выходит, у скифов была своя письменность?!?), а затем

продолжает мысль:

 

«Подобная привязанность, стойкость среди опасностей, верность и

дружелюбие, истинная и крепкая любовь друг к другу не являются, как

мы решили, простым человеческим свойством, но составляют достояние

какого-то лучшего ума. Ведь большинство людей, пока во время

плавания дует попутный ветер, сердятся на спутников, если они не

разделяют с ними в пол¬ной мере удовольствий; когда же хотя немного

подует противный ветер, они уходят, бросая своих друзей среди

опасностей.

 

Итак, знай, что скифы ничего не признают выше дружбы, что каждый

скиф сочтет наиболее достойным разделить с другом его труды и

опасности; равным образом у нас считается самой тяжкой обидой,

если тебя назовут изменником дружбы. Оттого мы и почитаем Ореста с

Пиладом, отличавшихся этой скифской доблестью и заслуживших славу

благодаря своей дружбе, - а дружбой мы более всего восхищаемся.

Поэтому мы прозвали их «Кораки» - на нашем языке это все равно что

сказать «гении, покровители дружбы». Тут Мнесипп признаётся в том,

что заблуждался, когда скифов считал варварами. Торсары же

продолжал:

 

«Пожалуй, в наше время я не стал бы хвастаться, что мы лучше эллинов

и в других отношениях, справедливее к родителям и больше почитаем

богов. Но нетрудно показать, что скифы являются более верными

друзьями, чем эллины, и что законы дружбы у нас более чтимы, чем у

вас. И, ради эллинских богов, выслушай без раздражения, если я

поделюсь с тобой наблюдениями, которые сделал, находясь уже долгое

время среди вас. Мне кажется, что вы лучше других можете

произносить речи о дружбе, - о делах же ее вы не заботитесь: для вас

вполне достаточно только восхвалять дружбу и показывать, какое

великое благо она составляет. В нужде же вы изменяете своим речам и

удираете - подумать только! - в самый ответственный момент. Когда

ваши трагические поэты показывают на сцене замечательные примеры

дружбы, вы восхищаетесь и рукоплещете; многие из вас проливают

слезы, когда друзья подвергаются опасности ради друзей. Но ради

своих друзей вы не решаетесь совершить ничего достойного похвалы.

Если друг окажется в нужде, то все эти многочисленные трагедии

тотчас же покидают вас и разлетаются, как сны, и вы остаетесь

похожими на пустые и немые маски, которые, широко разевая рот, тем

не менее, не произносят ни звука. Мы же, напротив, насколько отстаем

в рассуждениях о дружбе, настолько же превосходим вас в ее

проявлениях».

 

На этом месте спорщики договариваются донести друг другу по 5

реальных и современных им случаев дружбы.

 

Рассказы Мнесиппа об эллинской дружбе оказались на поверке

бледными, чем случаи из жизни Токсарида, который перед тем, как

приступить к своим рассказам, приводит своеобразные социологические

размышления о дружбе:

 

«Я же тебе расскажу о многочисленных убийствах, войнах и смерти за

друзей. Ты убедишься, что дела эллинской дружбы по сравнению со

скифскими - детская забава. Впрочем, ваши чувства имеют разумное

основание, и вполне естественно, что вы восхваляете незначительные

деяния; ведь у вас, живущих в глубоком мире, не может быть

выдающихся своей необычайностью случаев выказать дружбу. Так и во

время затишья не узнаешь, хорош ли кормчий: для этого нужна буря. У

нас же непрерывные войны: мы или сами нападаем на других, или

обороняемся от на¬бега, участвуем в схватках из-за пастбищ и

сражаемся из-за добычи: тут-то по преимуществу и нужны добрые

друзья. Вот при каких условиях мы заключаем самую надежную дружбу,

считая только ее одну оружием непобедимым и непреодолимым.

 

Прежде всего, я хочу тебе рассказать, каким об¬разом мы обретаем

друзей. Не на попойках, как вы, и не потому, что росли вместе или были

соседями. Нет, когда мы видим какого-нибудь человека, доблестного и

способного совершать великие подвиги, мы все спешим к нему, и то, что

вы считаете необходимым делать при сватовстве, то мы делаем, ища

друзей. Мы усердно сватаемся, делаем все, чтобы добиться дружбы и

не показаться недостойным ее. И вот, когда кто-нибудь избран в

друзья, заключают союз и приносят величайшую клятву: жить вместе и

умереть, если понадобится, друг за друга. И это мы выполняем. После

клятвы, надрезав себе пальцы, мы собираем кровь в чашу и, обнажив

острия мечей, оба, держась, друг за друга, пьем из нее; после этого нет

силы, которая могла бы нас разъединить. Дозволяется же заключать

дружбу самое большее с тремя; если же у кого-нибудь окажется много

друзей, то он для нас — все равно, что доступная для всех развратная

женщина: мы думаем, что дружба не может быть одинаково сильной,

раз мы делим свое расположение между многими».

 

Из всех 5 рассказов Токсары о дружбе возьмём лишь один, но наиболее

характеризующий скифскую дружбу. В нём Токсары рассказывал:

 

«Тогда я отправлялся из дому в Афины, желая познакомиться с

эллинским образованием, я приплыл Понтийскую Амастриду. Этот город,

расположенный неподалеку от Карамбы, является удобной стоянкой

плывущих из Скифии. Со мною был Сисинн (казахский вариант – Сисен

или Сексен, - курсив мой, - Б.К.), мой товарищ с детства. И вот, найдя у

гавани какую-то гостиницу и перенеся туда с корабля свои вещи, мы

пошли погулять, не предвидя никакой неприятности. Воспользовавшись

этим, какие-то воры, вытащив у двери засов, унесли у нас все, не

оставив даже столько, чтобы хватило на один день. Придя домой и

уви¬дав, что произошло, мы не нашли возможным жаловаться властям

ни на своих соседей, которых к тому же было много, ни на хозяина, из

страха показаться большинству обманщиками-вымогателями,

рассказывая, что кто-то похитил у нас четыреста дариков, много

одежды и ковров и остальное имущество, какое у нас было.

 

Мы стали обдумывать, что нам в таком положении делать — мы ведь

остались совершенно без средств на чужбине. Я решил тут же, как

был, вонзить в бок свой меч и уйти из жизни, чтобы голод и жажда не

вынудили совершить недостойный поступок. Но Сисинн ободрял меня

и уговаривал не делать этого. Он нашел самый подходящий способ

найти необходимое пропитание: нанялся таскать в гавани лес и

возвратился, купив на свой заработок припасов для нас. Следующим

утром, проходя по площади, он увидел шествие, состоявшее, по его

словам, из видных юно¬шей благородной осанки. На самом деле это

были на¬нятые за плату гладиаторы, которые через три дня вы¬ступали

во время представления. Разузнав относительно них все, что было надо,

Сисинн пришел ко мне и сказал:

 

- Токсарид, не называй себя больше бедным, - через три дня я сделаю

тебя богачом.

 

Так он сказал. С трудом просуществовав два дня, когда наступил

назначенный день, мы отправились посмотреть обещанное зрелище.

Сисинн захватил меня с собой в театр, как будто с целью показать

приятное и своеобразное эллинское представление. Усевшись, мы

видели, как охотились с дротиками на диких зверей, как их травили

собаками, как выпускали зверей на каких-то связанных людей, по-

видимому, злодеев. Наконец выступили гладиаторы. Глашатай, выведя

весьма рослого юношу, объявил, чтобы всякий желающий сразиться с

ним один на один выходил на середину, - за это он получит десять

тысяч драхм - плату за бой.

 

При этих словах Сисинн вскочил и, сбежав на арену, изъявил желание

сражаться и потребовал оружия. Получив десять тысяч драхм, он

принес их и отдал мне. «Если я окажусь победителем, - сказал он, - мы

уедем вместе, денег нам хватит; если же я паду - по¬хорони меня и

возвращайся обратно в Скифию».

 

При этих словах я громко зарыдал. А Сисинн вооружился, не надевая

только шлема: он сражался с непокрытой головой. Сперва он был

ранен: кривой меч задел его под коленом, так что кровь обильно

за¬струилась; я же со страху чуть не умер раньше него. Но Сисинн

подстерег своего противника, кинувшегося слишком смело, и

пронзил его насквозь, поразив в грудь. Гладиатор тут же пал к его

ногам. Сисинн, страдая и сам от раны, сел на убитого и едва не

ли¬шился жизни; я подбежал, поднял его и стал ободрять. Когда же

Сисинн был провозглашен победителем, я поднял его и доставил в

наше жилище. После долго¬го лечения он оправился и сейчас еще

живет в Скифии, женившись на моей сестре, - хотя все-таки хромает от

раны.

 

Это, Мнесипп, случилось не среди махлийцев и не в Алании, где не было

бы свидетелей и можно было бы не доверять мне; многие из

амастрийцев и сейчас еще помнят о поединке Сисинна».

 

Разумеется, в доказательствах истинной дружбы, которой более всего

соответствовала скифская дружба, Токсары одержал верх над своим

оппонентом, который, признав своё поражение, тут же предложил

Токсары свою дружбу.

 

К чему мы здесь приводим эти древние рассказы о дружбе? Да к тому,

что в нашу эпоху, когда всех и вся забодал «золотой телец», а

отношения между людьми становятся всё более и более

грязноторгашескими и мелкособственническими, меркантильными и

отчуждёнными, потребительскими и эгоистичными, нелишне было бы

вспомнить о высоких духовных чувствах, отношениях и ценностях, таких

как дружба и любовь, человечность и человеколюбие, которых наши

предки ценили выше злата и блата, собственной жизни и благополучия.

 

Эти высшие и вечные ценности не просто идеал, а та реальность,

которая часто спасала человечество и человечность, общество и людей

в трудные времена и «минуты роковые».