Он был очень высок ростом, медлителен и задумчив. Взгляд серых глаз всегда как бы подернутый слезой от постоянного пьянства, руки от вечного похмелья дрожат. С ним нелегко приходилось собутыльникам. И пока он надолго задумываясь над вопросом, мычал что-то про себя, они уже хором нетерпеливо отвечали за него. Только одно он и делал хорошо - играл на гармони.

Каланча тогда оживал, пальцы его переставали дрожать, глаза больше не слезились и он все норовил показать собутыльникам какие он переборы может взять, но никогда не брал, пьянство не давало ему повода похвастаться своими школьными успехами. Тогда он весь, сотрясаясь от желания доказать свою правоту, лез куда-то в шкаф, рылся там посреди разнообразного хлама и ненужных, затасканных до дыр вещей, наконец издавал победный вопль и тыкал в нос сомневающимся папкой с грамотами и прочими бумагами о давних своих музыкальных достижениях. По его словам выходило, что он бы сейчас играл на большой сцене с оркестром народных инструментов, ходил бы в костюме и вообще... На вполне уместный вопрос, отчего же этого с ним не произошло? Каланча надолго замолкал, погружаясь все более и более взглядом серых слезящихся глаз в некое небытие и уже не понимал, и не слышал, кто тут с ним рядом сидит и кто пьет водку да и вообще понимал ли он тогда, где он и кто он таков, сомнительно! Можно было бы оскорбиться на такое странное поведение Каланчи, но собутыльники, давно привыкшие к нему, только махали руками и говорили между собой о чем-то своем, не забывая «освежить» стопочку за стопочкой...

Каланче все не везло с женщинами. Они его жалели, но с ним не жили. Он пил горькую и много мычал, задумываясь над простейшими вопросами жизни. Рождались от Каланчи, неведомо как, дети и оставались сиротами при живом отце. Каланча умудрялся алиментов не платить. При всем, при том питал он какую-то нечеловеческую любовь к детям в огромном коридоре коммуналки. А жил Каланча именно в коммуналке, в большом четырехэтажном доме построенном в Ярославле на Красном Перекопе лет сто назад для рабочих одной фабрики. Еще молоденьким он получил, здесь, комнату в двенадцать квадратных метров, обставил ее по минимуму и зажил едва помещаясь на диване и подставляя под свои длинные нескладные ноги табуретку. Вечно, в его карманах для чужих ребятишек были заготовлены конфетки. Дети прибегали к нему, в его одинокую холостяцкую комнатуху, бесцеремонно съедали все пряники, выпивали чай, разрисовывали все чистые листки забавными рожицами. А Каланча умилялся... Время шло.

Каланча пил, потерял работу и как-то подобрал на зимней улице замерзающую пьяную женщину, привел к себе в комнату, отмыл ее, накупил на барахолке одежонки уже побывавшей в употреблении. Баба осталась с Каланчой и никуда не уходила. Они пили вместе, шастали вместе, собирали бутылки, чтобы сдать за деньги, так и жили, и оба были страшны и корявы, как страшна и корява темная ненастная осенняя ночь... Между тем, ползли месяцы, годы. И вот в один из осенних деньков в двери его комнаты, вдруг, постучали.

На пороге Каланча увидел двух одинаковых парней. Оказалось, да, сыновья-близнецы, Владимир и Роберт, от первого брака, приехали увидеть своего родителя. Каланча затрясся, целые вихри непривычных эмоций захлестнули его в один миг. А сыновья осмотрели пьяненькую женщину, его самого, осмотрели с головы до пят, оставили подарки и уехали, унося за собой целую жизнь и запахи дома, которого у Каланчи не было, а мог бы быть... Каланча всю ночь прорыдал. На следующее утро испытание продолжилось. К Каланче в комнату заявился паренек лет семнадцати. Оказалось, младший сын Сашка, которого он прижил со второй женой, приехал также узнать, что у него за отец, какой он? Оглядел страшную комнату с ободранными обоями и облупленным подоконником, оглядел трясущегося, то ли от болезни, то ли от пьянства своего отца, хмыкнул, тряхнул головой, что с таким водиться, что это за отец? Так, папашка... И ушел, унес за собой целую жизнь и не переделанные с сыном скворечники, не сделанные вместе уроки, не забитые гвозди, не починенные краны, не, не... Давило Каланчу еще то обстоятельство, что сын выучился на аккордеониста, а Каланча ведь в свое время был куда каким музыкантом! Играл он, конечно же, но так, только для пьяных горлопанов разухабистые песенки, а ведь когда-то мог переборы такие выделывать пальцами, закачаешься! А сын-то, сын, оказалось, не просто музыкалку закончил, как в свое время, Каланча, а еще и в Гнесинку поступил! Серьезный парень!

С ума сойти можно, рыдал Каланча, дико завидуя и уже отчетливо видя, как его сын, а не он сам сидит на сцене под лучами прожекторов и ловко играет вместе с оркестром. От этого видения стало Каланче совсем плохо с сердцем и увезли сердечного в больничку. Там он долго и трудно лечился, удивленный собственной глупостью, что помешала ему жить нормально, как все мужики живут с женами и детьми всю жизнь? Пускай, хотя бы одна семья была, пускай, но вырастить деточек самому, эх, кабы знать, кабы не пить, кабы повернуть время вспять, кабы, кабы...