Обычное – уже само по себе чудо!

 

Ф.Кафка

 

Четверг, 2 сентября

 

7-00 – встать.

7-05 – найти зубную щетку.

Вчера Шах забрался в ванную комнату, он часто так делает, когда

хочет меня проучить, и съел полтюбика мятной пасты. Потом вытащил

мою щетку и по всей видимости играл с ней. Может, загнал её под

шкаф? Или под холодильник? Не мог ведь он её съесть?!

7-20 – Если на поиски щетки хватит 15 минут, то водные процедуры и

завтрак. Если Шах щетку и правда съел, чищу зубы пальцем - и завтрак.

2 яйца всмятку, белый хлеб 2 куска, кофе без сахара. Деньги кончались,

оставил только на дорогу до галереи. Если не продали ни одну работу,

повешусь на хрен. Сестра пьет чай с карамелью, одну конфету на

кружку. И мне советует – как сахар кончится, и деньги будут только на

дорогу. А у меня и карамелек нет. Откуда? Уже какой месяц без работы.

Не до конфет тут. Да и не люблю я сладкое.

7-25 – яйца, чтобы были всмятку, необходимо варить осторожно. Это

если вкрутую, пускай болтаются до посинения. 3 минуты после

закипания воды - и готово. Теперь под холодную воду.

7-50 – послушать радио. На 107,4 УКВ – по будням в это время

передают новости культуры. А по «Маяку» идет какая-то лабудень или

же гороскоп на день. Я не слушаю гороскопы. Не верю. Не в звезды не

верю. Звезды не врут. Зачем им это? Врут гороскопы. Астрологи врут.

«Скорпиону звезды пророчат высокую работоспособность. Прекрасное

самочувствие и хорошее настроение станут гарантией успешности во

многих сферах деятельности. Следует продумать свои цели на

ближайший месяц. Карьерный рост в дальнейшем будет зависеть от

вашей кропотливости сегодня».

8-00 – выключаю радио. Принципиально не слушаю новости. Боюсь.

Слышать одно и то же каждый день страшно. В Дагестане кого-то

расстреляли прямо в машине. В Бобруйске взорвалась котельная, в

Москве террористка-смертница … сифилис мутирует, школьница

убивает родителей, русский хоккей больше не русский и не хоккей…

Прогноз погоды всё равно не точен. Гидрометцентр работает по

принципу, как все – как платят, так и работает. А платят сейчас… уж

лучше б совсем не платили.

8-01 – посмотреть, что там на улице.

8-02 – говорят, должен быть дождь. Если это так, надеть плащ. Если

дождем и не пахнет, подойдет куртка.

8-03 – если дворник дядя Гриша еще не успел подмести под окном,

можно вылезти в форточку и поглядеть на землю под окном. Шах мог

запрыгнуть на форточку и выбросить щетку на улицу. Однажды он так

вышвырнул мое старое порванное портмоне. Хорошо, там ни копейки

не было.

8-05 – закурить у окна. Осталось 6 сигарет. Плюс полпачки папирос. Но

это уже на крайний случай. От дыма сигареты режет глаза и видно, как

пейзаж за стеклом растекается подтеками серо-голубого цвета. В такие

моменты всегда хочется взяться за кисть. И быстрыми штрихами

запечатлеть этот миг на холсте, подойдет ДВП или картон. Но слез нет.

И сигарета почти докурена до бычка. Что ж, до новой сигаретки. Да и

красок таких нет, и денег на краски. Остались ранние работы. Только

почему-то их никто не берет. И мне с каждым днем всё больней и

больней наблюдать, как они стареют. Стареют. Стареют. Потом

картины умрут. Умрут, как и всё, и мне придется устроить им похороны.

Самые всамделишные похороны. С поминками и водкой. А деньги

откуда? Не воровать же?..

8-10 – и снова не забыть покормить Шаха. Для него у меня в хорошие

дни всегда есть кошачья еда или мороженая рыба. В такие дни, как

сейчас, в дни безденежья и невыносимости бытия – вчерашняя уха с

покрошенным хлебом.

8-15 – прочесть парочку мыслей из круга чтения Льва Толстого.

«Чем ближе люди к истине, тем они терпимее к чужим заблуждениям. И

наоборот».

«Есть несомненное правило, которое мы должны всегда помнить: если

доброе дело не может быть совершено без отступления от добра, то

или это дело не доброе, или время этого дела ещё не наступило».

8-20 – зачеркнуть в календаре сегодняшнее число. Не потому, что день

кончался. Потому что начался.

8-22 – собираюсь. Рубашка, галстук, свитер, брюки.

с 8-23 до 8-30 – погладить брюки. Жуть как не люблю это дело.

Особенно проглаживать стрелки. Одеваюсь.

8-35 – ботинки. На правом отклеилась подошва. Тоже кушать хочет. Я-

то, понятно, набью желудок, чем придется, и в путь. Башмакам нужно

другое. Как-нибудь доковыляю. Поставлю крест на большой палец – не

забыть спросить у Феди клей. Хоть какой. Но лучше «Момент». Или до

сестры сводной дойти? Далеко, правда, а если дождь?..

8-40 – закрыть дверь ванной на щеколду. Проверить, есть ли у

Шахусика вода в блюдце. А он наглец – к ухе даже не притронулся.

Закапывает её, противно царапая линолеум. Шипит. Ничего, голод не

тетка.

8-42 - проверить газ и форточки. Все закрыто?

8-43 - где ключи от двери?

8-45 - посмотри на тумбе в прихожей.

8-46 – тогда в кармане куртки. Так, вчера никуда не выходил. Значит,

или в замке, или опять потерял. Если верно второе предположение, то

это у меня пятый за этот год потерянный ключ.

8-47 – ключ в брюках. Еще раз осмотреть квартиру. Кран на кухне

капает. Нужно менять вентиль. Уже второй месяц закрываю холодную

воду с помощью плоскогубцев.

8-50 - на улицу.

По дороге на остановку обязательно проведать сухое дерево. Оно

растет сразу за домом, у забора детского сада. Дети, я часто замечал,

копошились возле зеленого дерева. Играли с ним, ковыряли кору

лопатками, вырезали что-то… Спустя год, может, меньше дерево

погибло. Засохло и стало похоже на крест. Дети, оставив умершее

дерево, взялись за рябину рядом с качелями. Сначала они ободрали

горькие ягоды…

Мертвое дерево привлекло меня странностью формы. Невооруженным и

даже нехудожественным глазом можно увидеть крест и будто

свисающие с креста распятые руки. Этим летом я сделал набросок

дерева карандашом. Страшный получился рисунок. Тогда еще было

пасмурно, как сейчас, и дети собрались у забора и смотрели на меня

молча, прижавшись к железным прутьям забора. Смотрели до

победного – пока воспитательница не загнала их на полдник. Теперь

посещение дерева-креста вошло в распорядок дня. Стало неким

ритуалом. Эдакое паломничество к памятнику человеческой

жестокости. Невинность в наше время мертва. Все в чем-то виноваты.

Даже дети.

Каждый день, каждый час где-то кого-то распинают. Кто-то

добровольно, кто-то насильно входит на крест. Приносит себя в жертву.

В жертву будущему. Без жертв не бывать будущему. Будущее –

жестоко. И чем оно ближе, тем страшнее. Сосуществование сегодня

вообще один огромный полигон. И часто в ход идут бескомпромиссные

приемы уничтожения. Вплоть до применения запрещенных ударов и

оружия…

9-02 – порой до автобусной остановки мне удается дойти за пять минут.

Порой за пятнадцать. На остановке всё те же лица, что и позавчера, и

запозапозавчера. Мне иногда хочется со всеми ними поздороваться.

Столько лет мы уже вместе ездим на одном и том же автобусе. Когда

кого-нибудь не бывает, даже чувствуешь напряжение всех тайно

«окрещенных». Вот полная женщина с большущей родинкой на носу.

Она, мне кажется, работает поварихой в какой-то захудалой столовой.

А вон тот молодой человек - ему лет 20, с серьгой в левом ухе – голубой.

Как-то в автобусе я случайно подслушал его разговор с мужчиной моего

возраста. Они встретились в салоне случайно, и молодой начал слезно

просить мужчину простить его и разрешить вернуться.

Люди не могут жить полноценно без второго человека. Двое – вот

целое. Для того, чтобы жить полной жизнью, нужны двое. И пол здесь

никакой роли не играет. Еще на остановке порой бывает она –

девушка с печальными глазами. У неё всегда в руках цветы – полевые,

комнатные, нежные, колючие… Она стоит спиной ко всем, лицом к

парку, и, кажется, разговаривает с бутонами. Я весь этот год собирался

заговорить с ней, но так и не решился. И не потому, что струсил или

испугался отказа - мне не хотелось втягивать её в свою медленно

текущую, постепенно загнивающую жизнь. Жизнь, в которой вместо

живых цветов – мертвое дерево-распятье. Молча любуясь ею, я какое-

то время просто так ходил до остановки и смотрел на неё. Сажал в

автобус, провожал, долго смотрел вслед удаляющемуся в утро маршруту

№5. Потом уходил назад, в свой мир.

Это у других мир и всё к нему прилагающееся - впереди. У меня – всё

позади. Сзади.

И не потому, что я пессимист. А потому что родился не в то время. Не

приспособился, как многие, к так быстро сменяющей маски жизни. А

маски срываются и изменяются каждый день, да что там – каждый час.

Только привык, смирившись с одним положением вещей, ба-бах –

наутро всё по-другому, и нужно перестраиваться. Нужно учиться жить

заново. А мне уже не 20 и не 25…

9-07 – её опять нет. Всё и все на месте, а её нет. Её нет уже давно. Я и

на календаре делал пометки, сколько её не видел. Её нет уже три

месяца. Последний раз она была на остановке с искусственными

цветами. Осмелившись, я заглянул в её глаза и увидел в них слезы.

Слезы заставляют земной шар крутиться быстрей. Настоящие слезы.

Смотреть на всё через слезы – видеть другой Свет. Слезы способны

пробивать границу между мирами. Между этим миром и тем… Она,

наверное, ушла в тот мир. И ей, должно быть, теперь там хорошо. Там

лучше, чем здесь – всегда так. Всегда лучше там, а не здесь. Это закон.

Это жизнь.

А в жизни не должно быть места искусственным – мертвым - цветам.

Необходимо избавляться от искусственного. Неживого. Чтобы жить.

9-10 – маршрут «пятерка» ходит согласно расписанию.

Я стал планировать свою жизнь вплоть до минуты, начал жить по

расписанию после смерти матери. Так получилось, что в один день я

потерял всё – и маму, и работу, и... Сводной сестре я тоже не был

шибко нужен. Сейчас никто никому не нужен. Разве только в целях

самосохранения, да когда есть хоть какая-то выгода… Друзей я не имел

никогда – они не хотели называть меня другом. Я всегда один. Один на

один с красками и картинами, с вдохновением и природой…

Рисую я с детства. У меня за плечами три персональные выставки. Две

мои картины висят в Амстердаме и еще одна у частного коллекционера

в Чикаго. Те времена – времена взлета - давно прошли. Деньги

кончались. Работа… Конечно, если не найду ничего подходящего,

пойду работать дворником в бригаду дяди Гриши, но рисовать не

брошу. Никогда. Даже когда не будет красок. Буду рисовать в сердце. В

душе. Деньги дворники получают небольшие, но на краски и еду для

Шаха должно хватать. С квартиры, правда, придется съехать.

Дворникам, пока ты работаешь, выделяют какой-то угол. Выживу. Если

не перестану рисовать…

9-15 – в дороге.

Автобус полупустой. Обычно сажусь у окна в левом ряду. Слева по

дороге поля. Всегда, глядя на поля, сливающиеся на горизонте с небом,

думаю о Ван Гоге. Вот ведь тоже жизнь прожил. Может, все несчастные

после смерти обретают счастье? Покой – не то ли это счастье, к

которому все стремятся и которого все жаждут?!

9-17 - посчитать мелочь. Нужно набрать пять рублей за проезд.

9-18 – отдавать предпоследние деньги кондуктору жестоко. Ненавижу

жестокость ни в каких её проявлениях. Пускай даже в таких

безобидных. Зачастую самое из самых безобидных и бывает опасным.

9-20 – только не думать о плохом. Плохие мысли могут притянуть

неприятности. Беду. Проблемы, а мне они ну никак не нужны. Ни

сегодня. Ни-ког-да.

9-23 – осмотреться. Всегда и везде можно найти что-нибудь

интересное. Забавное. Красивое. Достойное того, чтобы быть

нарисованным хотя бы ручкой в блокноте. Блокнот всегда при мне.

Маленький – специально, чтоб влезал в карман рубашки. У сердца.

Возьмешь его в руки, откроешь на чистом листе, а лист теплый, порой

горячий. Это тепло тела обменялось теплом с бумагой. Всё живое. И

ручка карманная тоже. Мне её в художественном центре подарили на

выставке местных модернистов, она тоже оживает, когда прикасается к

телу. К листку. К сердцу.

9-25 – есть! Прямо напротив. Старушка в серой, как утро, беретке,

отражается в треснувшем стекле. Лицо застряло в многочисленных

трещинках и разбилось на миллион клочков. Вот оно истинное лицо

старости – раздробленное, но и в то же время целое. Отражение

меняется, будучи во власти пролетающего за окном пейзажа. Солнца

скупые лучи позолотили паутину трещинок, и они заблестели – лицо

старости стало похоже на лик какой-нибудь там святой

великомученицы. Старость – священна. Всем, дожившим до глубокой

старости и сохранившим себя и свой ум более или менее в целостности,

а главное, в согласии друг с другом и с природой, следует поставить

памятник. А лучше написать икону. И вознести в лик святых. Скажем:

«Аминь».

Странная штука получается – молодость спешит умереть. Старость

спешит жить.

9-30 - достать блокнот и сделать быстрый набросок. Желательно

остаться незамеченным. К чему лишние вопросы и взгляды? Взгляды –

отвлекают. Вопросы – ждут ответов. А ответов нет и быть не может,

потому что зачем отвечать, когда самому ничего не ясно.

Я не из тех людей, кто учит, не зная сам, чему. По мне так лучше

молчать, чем болтать попусту. Все беды земные от пустой болтовни. Все

войны и прочее… Лучше жевать…

9-45 – паста имеет особенность заканчиваться в самый ненужный

момент. Стержень стоит около трех рублей. Не хватит на обратную

дорогу. А если продали хоть одну картину? Можно купить краски. И

пасту. И кошачью еду.

с 9-46 до 10-00 – не думать ни о чем. Даже о крохотном простом

карандаше, который остался на подоконнике дома, и о порванном

ботинке.

10-01 – не забыть спросить про клей у Федьки.

10-04 – моя остановка. Отсюда до галереи пешком минут двадцать.

Переулками по сокращенке минут 13-15, смотря как идти. Я хожу

быстро. Привычка такая. По жизни ползу, а походка у меня такая, как

будто куда опаздываю, - бегу.

10-05 – в дождь никогда не брал зонт. Не было его у меня никогда. Всю

жизнь мокну. Никак не промокну. В молодости мечтал промокнуть,

заболеть, скажем так, перед экзаменом по алгебре. В детстве думал,

что промокнуть, значит, растаять, как снег. Значит, умереть. Боялся

кислотных дождей, начитавшись рассказов Брэдбери. Сейчас,

наоборот, люблю дождь, какой бы он ни был. Экология оставляет

желать лучшего, и тем ни менее люблю всё от природы. Дождь больше

всего. Это слезы неба. Земля и небо во время дождя сближаются.

Становятся ближе. Любовниками. Ну разве не прекрасное это время. А

когда поливает, как из ведра?..

10-10 – в юности в такое время загадывал желание. Теперь не осталось

желаний. Теперь не верю в желания, в их исполнение не верю тем

более. И страшно жить без мечты, и с мечтой жить страшно. Вдруг

исполнится, а ты не готов. Ты не справишься, не удержишь… Вдруг ты

не создан для своей мечты? Слаб? Что тогда? Убивать мечту всей жизни

своими руками? Делать нечего, придется убивать. Только делать это

нужно будет с закрытыми глазами. Чтоб не видеть, как она умирает.

10-15 – пройти мимо газетного киоска, стараясь не взглянуть, кто там

сегодня работает. Там может быть на смене бывшая подружка,

прозвавшая меня неудачником. Расстались шесть лет назад, а она все

еще нет-нет, да выглянет в окошко киоска и закричит громко вслед:

«Неудачник! Слышишь, неудачник, ты бы пластинки мои занес!».

Я ей давно уже все отдал, и про какие такие пластинки она говорит, не

знаю даже. Зашел как-то к ней. Она в слезы, говорит, никак любовь

забыть не удается. Я спросил, что за пластинки? Она не знает. Ушел

быстро. «Даже чай не попьешь?» - спрашивает. «Некогда, работа», -

соврал я. «Ага, как же, две работы», - вредничает она. «Как-нибудь в

другой раз», - пытаюсь сгладить ситуацию. «Другого раза не будет, -

отвечает она, - неудачник ты. Каким был, таким остался». И захлопнула

перед носом дверь.

Только мы расстались бы с ней, будь я хоть трижды удачлив. Она

считает, что секс и любовь - это одно и то же. Верит, что всего можно

добиться с помощью денег, а Айвазовский – «это какой-то зажравшийся

олигарх, который заворовался дальше некуда, и его тоже не мешало бы

посадить».

10-30 – городская художественная галерея. Не забыть про клей. И…

10-31 – на двери галереи, в которой висят шесть моих работ,

объявление: «Закрыто на ремонт!». Обхожу серое одноэтажное

здание. Во дворе есть служебный вход. Там в окне тоже объявление:

«Закрыты на ремонт! Через месяц художники смогут забрать свои

картины. Справки по телефону…».

10-38 – и что теперь?

10-40 – куда делось солнце?

10-43 – неприятность ходит в паре. Только по двое или по трое и

никогда в одиночку. Мало того, что галерея вот так вот неожиданно

закрылась, так еще из соседней общаги заорало позорище российской

попсы. Король ремейков, правда, какой из него может быть король -

петух разве что. Затошнило от его голоса, правдивый, значит, анекдот

сочинили. Настроение упало ниже нуля. Я за хорошую музыку, за

сильные тексты. Нам песня строить и жить помогает. Так было и так

будет. Я часто напеваю про себя, а порой и вслух. Люблю всё

настоящее…

10-45 – подальше отсюда, пока совсем не поплохело.

10-50 – за углом висит телефон-автомат. Номер телефона художника-

примитивиста Феди Захарова должен быть записан на задней стороне

блокнота. Федя может занять до лучших времен. Он всегда меня

выручал.

11-00 – позвонить Федьке.

11-05 - длинные гудки вызова. Внутри перед неизвестностью всегда все

замирает. Притаивается. Ту-у-у… Ту-у-у…

11-06 – Алло, Федор?

11-15 – Федор. До него пешком далековато. Сам бы он с удовольствием

подъехал к галерее, только болеет с похмелья, подняться с кровати не

может. «Сына за пивом послал. Раньше как после обеда не оклемаюсь».

Понятно. Опять я в проигрыше. Сколько уже на счету не в мою пользу -

99:0? «Давай до завтра, - предлагает Федор, - завтра я сам к тебе

приеду. С бутылкой, если хочешь. Тебе много занять-то нужно?

Немного, тогда тем более. Договорились, давай держи хвост

пистолетом. Я сейчас за тебя выпью, кажись, сын пришел. До завтра». И

я повесил трубку.

11-20 – прямо перпендикулярно галерее через переулок и два дома

находится дом для душевнобольных. Там у меня одногруппница по

институту работает. Нянечкой. Катя Стриж. Это она мне подала идею

серии картин с использованием рисунков шизофреников. Она подарила

мне полную папку рисунков душевнобольных. На папке, как сейчас

помню, было написано: «Пытаться совместить любовь и тишь да гладь.

Как веру правую и ложную равнять. Преступна даже мысль лечить

лекарством душу и снадобьями скорбь из сердца изгонять». Я спросил у

неё, чьи это слова. Она ответила: Хайяма. Мы все не в своем уме. Кто-то

больше, кто-то меньше. Все мы нуждаемся в лечении. Только лекарства

у всех разные. Кому-то помогают таблетки и уколы, кому-то – объятия

любимого человека и доброе слово соседа. Каждому своё.

11-30 – идти или не идти? Вот в чём вопрос. Прийти к Кате только для

того, чтобы занять денег, не дело. Я чувствую, что у неё ко мне что-то

есть. Но я не могу портить ещё чью-то жизнь. Одного меня достаточно.

Разве нет? Поблагодарить её за поддержку и помощь – значит, дать

надежду. А я не хочу. Катя оставила живопись, бросила ради мужа и

ребенка. А муж оставил её ради бутылки и шлюх. Я спросил её, когда

мою картину купил коллекционер из Амстердама: «Вернешься, может, в

славные ряды художников?». Она посмотрела на меня, улыбнулась: «Я

нужней здесь. Тут тоже есть свои холсты и краски. Я и здесь рисую.

Рисую новых людей. Помогаю им поверить в себя, найти себя. Я несу

ответственность за них. За каждым штрихом, за каждой линией –

человеческая жизнь. Судьба. Счастье. Люди – они, правда, не картины,

но их тоже можно испортить. Так же можно не заметить, не оценить,

порвать, выбросить… Поэтому я все тот же художник, а значит, я вместе

с вами, и мы идем в ногу».

11-40 – сегодня не мой день. Кати скорей всего в больнице не будет. Не

её смена или ещё что-нибудь. Да и в общем-то пешком ходить не

привыкать. А деньги завтра мне займет Федя.

11-42 – в кармане последняя монетка. Если вытащу орлом – пойду до

Кати, если решкой – пойду до дома. День-то только начался.

11-43 – орел.

11-45 – перейти дорогу. Потом в переулок. В нем полно мусора –

коробок из-под обуви и пустых бутылок. Любимое пристанище бичей и

пьяниц. Все мы – неприспособленцы - в одном шаге от «гордого» звания

«бич». Сейчас быть бичом модно: не работаешь, налоги не платишь,

целыми днями знай себе пей и бутылки собирай. А если еще в Центре

занятости на учете стоишь и получаешь каждый месяц пособие – ваще

красота.

12-10 – дом, где зарезали друга детства Пашку. Убили случайно не

того. Перепутали. А Павлу было 16 лет. Уродам за непреднамеренное

убийство дали условно. Папочка одного из нападавших кому-то хорошо

позолотил лапу. Родители Паши писали Горбачеву – без толку. Потом

они уехали из города.

12-25 – городская психиатрическая больница.

12-30 – Катя. Я буквально налетел на неё в дверях. Она приклеивала

информацию для посетителей на дверь, когда я собрался с духом и

вошел.

- Ты?! Каким ветром?

- Попутным, заходил в галерею, там ремонт. Не могли предупредить, я

бы в магазине при Худфонде картины выставил.

- Деньги нужны?

- А кому они не нужны? Знаешь такого? Пускай поделится.

- У нас скоро обед. Ты голоден?

Я соврал, что нет.

- Все равно накормлю. Пойдем.

- Что, к психам?

- Новые чувства, новые переживания - разве не интересно? Не бойся,

мы поедим в моей комнатушке. У меня там спрятано домашнее вино,

сама ставила. Пошли.

13-00 – 14-02 – обед.

Рис с рыбной котлетой, рассольник, компот, 3 куска хлеба, пирожное

«картошка».

- Ты похудел.

- Это от нервов.

- Все мы потенциальные клиенты этого заведения. Все без исключения.

И чем больше я здесь работаю, тем больше в этом убеждаюсь.

- Тебе здесь нравится.

- Ты спросил или сам за меня ответил?

- Так по тебе видно. Сияешь вся.

- Это дневной крем. Я всегда им лицо мажу.

- Не про то я.

- Ты про сияние изнутри?

- Оно чувствуется. Ты вроде и не улыбаешься совсем – а само счастье.

Кого-то нашла?

- Разве что только себя.

- Да, это самое главное. Найти себя.

- А ты разве не нашел?

- Не-а…

- Жениться тебе надо. А уж жена тебя настроит на нужный лад.

- Думаешь?

- Уверена.

- Я подумаю.

- Сколько можно думать? Действовать надо.

- У меня ни работы, ни денег… кто за такого пойдет. И жить со мной –

бурлакам только под силу. Кроме картин и мыслей, ничего нет. Кот еще

по кличке Шах и ботинок, который нужно заклеить.

- У тебя клея нет?

- Мы вроде только говорили о моей женитьбе?

- Этому у шизофреников не надо учиться, чтобы прыгать с мысли на

мысль. Так клей у тебя есть?

- Я-а, я это, как его…

- Всё понятно. Доедай, а я сейчас.

Катя была простой женщиной, худенькой с редкими жиденькими

волосами, чувственным ртом и тускло-голубыми глазами. Я бы

использовал её как натуру, если бы когда-нибудь рисовал фею или

девушку-эльфа. Хрупкая, почти воздушная… Как облачко… И как она

сможет справиться, если огромный детина-психопат решит

поразвлечься? Страшно представить… и тем не менее Катя здесь

работает уже больше десяти лет. И счастлива.

Она вернулась с тюбиком клея «Момент». Мне стало неудобно.

- Вернешь, когда сможешь, - сказала она и положила клей передо мной

на стол. - Ты всё еще не разучился краснеть, когда стесняешься. Брось –

мы уже взрослые. А взрослые - значит сильные. Нужно уметь бороться.

Везде и всегда. В конце концов и проигрыш порой победа.

Я молча слушал, дожевывал пирожное и слушал.

- Я никого не виню в своей жизни. Все кого-то ругают. Кто

правительство и президента, кто родителей и общество, кто строй и

политику партии, кто Бога… Я никого не ругаю. Даже себя не обвиняю в

такой жизни. А какая у меня жизнь? Нормальная человеческая жизнь.

Чего-то хотела, пускай не добилась всего, но ведь шла, стремилась,

хотела. Да и ещё не вечер, как говорится. И ты не сдавайся. Может,

тебя в медбратья пристроить, а? Ты как?

- Не понял, что?

- Пойдешь к нам работать, спрашиваю?

- Ой.

- Чё ой? Платят неплохо, общения предостаточно. Все ж лучше, чем

ничего, и времени для творчества и вдохновения куча. Те картинки

тебе вон как пригодились…

- Я подумаю, Кать.

- Говорю тебе, нечего думать, всё б ему думать – действовать надо. В

общем, я сегодня поговорю с главврачом. А ты завтра приходи часам к

восьми. Деньги на дорогу есть?

- Есть.

- Точно?

- Зуб даю.

- Слушай, может, ты зайдешь ко мне, заберешь, какие приглянутся,

вещи моего бывшего. Они мне только полку в шкафу занимают. Столько

лет прошло, а все выбросить жалко. Там ни разу не ношенные сапоги

есть. Куртка с подкладом, как новая. Зайдешь?

- Неудобно так, Кать.

- А что неудобно? Друзья все-таки, какие ни есть, а друзья. Учились

вместе… да и так…

- Зайду.

- Годика через три?

- Ну почему, на днях зайду, а сын как?

- Он уже не живет со мной. Подженился.

- Вот как. Вот время летит.

- Потому и надо торопиться жить.

Я сказал:

- Да. Надо.

14-05 – на крыльце мы были одни. Сейчас у больных сончас. Посещения

начнутся после четырех. Катя напомнила о завтрашнем дне и:

«Побрейся. Тебе не идет недельная щетина, или сколько она у тебя

там?».

14-10 - попрощались. Я спустился с крыльца и пошел той же дорогой.

Обернувшись у самого поворота, увидел Катю. Она всё ещё стояла на

крыльце и смотрела мне вслед. Увидев, что я обернулся, она помахала.

От неё действительно исходило сияние. Его нельзя не заметить. Оно

ощутимо даже физически. Я помахал в ответ. Катя улыбнулась. Мне

захотелось послать ей воздушный поцелуй, но сдержался. Улыбнувшись,

зашел за дом и остановился. И, поцеловав ладонь, послал свой

воздушный поцелуй по направлению к больнице. По направлению к

Кате…

14-23 – долго стою за углом. Полный сил и опустошенный напрочь.

Хочется бежать, лететь, пронзая синеву неба, к звездам, и в то же

время хочется медленно брести по тропинкам, любуясь огненно-рыжей

палой листвой… Такого со мной еще не было. Ни разу. Вот оно - Альфа и

Омега. Конец и начало.

14-40 – так тихо я ещё никогда не ходил.

15-10 – а я ещё только у галереи. Рабочие заклеивают окна

выставочного зала газетами и слушают орущий на всю катушку

магнитофон. Поет любимая Жанна Агузарова. Что-то в жизни

переменилось. Похоже, что её новая маска мне к лицу. И не надо

подстраиваться, не надо прогибаться. И, может быть, там, за новым

поворотом, за тем углом меня снова подкарауливает пара

неприятностей - я готов. Не знаю, почему я так уверен, но готов.

Потому что не один, потому что в моей жизни появился Человек. Мой

человек.

15-25 – за новым углом меня ждала монетка – 5 рублей. Я поднял её и

пошел к автобусной остановке, на которой нашел еще одну

пятирублевую монету.

Около половины четвертого – за сегодня я выкурил только одну

сигарету. Явно, что-то изменилось в мире. Достаю замятую пачку

сигарет и вдруг вижу её – девушку с цветами. Она бежит навстречу

юноше, в руках у него букет роз, и я знаю, что они - счастливы.

Что-то в жизни изменилось. Не только в моей. Что-то изменилось и

вокруг.

Стоит только одному человеку почувствовать счастье – всё изменяется.

Должно быть, так.

15-40 (если верить расписанию маршрута №5) – в автобусе стою. По

правую сторону – за окном знакомые поля. Слышу, как женщина

говорит мужчине, что «датчики зафиксировали какое-то колебание в

воздухе. Что-то вроде воздушной волны. Как бы дыхание Всевышнего.

(Поцелуй?) Оно обрушилось из космоса, и состав воздуха изменился.

Воздух стал чище. Даже не чище – прозрачнее. Мы связались с

центром, и нам подтвердили показания приборов. Волна была. Что это,

правда, такое было, непонятно. Может, со временем узнаем. Во

сколько? Приблизительно в 14-00 по местному. Ты тоже почувствовал?

Землетрясение? Ну, скажешь тоже. Хотя, не знаю…».

Приблизительно полпятого – один человек плюс еще один человек –

уже сила. Уже Бог. Внутри меня будто произошел сбой. В хорошем

смысле слова. Сбой со знаком плюс.

Сбой (если так можно сказать) произошел не только со мной.

У садика я остановился специально, хотя уже был уверен, что меня

ждет очередное подтверждение. Чудо случилось и здесь.

Дерево-распятье зацвело. Детишки собрались вокруг него с открытыми

ртами. Некоторые из ребятишек плакали. Мертвое еще утром дерево за

несколько часов ожило. Зеленые молодые листочки шумели на ветру и

сверкали в лучах готовящегося ко сну солнца.

Я стоял и смотрел на зеленое чудо до вечера. Может, часов до семи –

не могу сказать точно. Но когда стемнело, и на небе зажглись первые

звезды, я пошел домой.

На пороге меня встретил Шах с растрепанной зубной щеткой и пустой

миской.

Покормил кошака остатками ухи. Уже за полночь достал старые

полусухие краски и на оборотной стороне рисунка с черным деревом

осторожными штришками начал рисовать сегодняшнее чудо.

Приготавливаясь к завтрашнему дню. Завтрашнему чуду.

И послезавтрашнему. И послепослезавтрашнему…