О повести Макса Койфмана

«На углях тлеет тишина»

 

22-го февраля в городской библиотеке г.Бейт-Шемеш состоялась презентация повести Макса Койфмана «На

углях тлеет тишина» о жизни и творчестве замечатель-

ного поэта из Ашкелона Аллы Айзеншарф.

Ей было 6 лет, когда началась война. В Немиров (Винницкая область), где они жили, пришли фашисты.

Был застрелен её отец. Алла с мамой и старшей сест-

рёнкой попали в гетто, откуда девочкам удалось бежать.

До прихода Советской армии они скитались холодные и голодные по Немирову и его окрестностям, скрываясь

от фашистов, полицаев и стремящихся выслужиться пе-

ред оккупантами. В страшных условиях той «жизни» в

детской головке Аллы в стихотворных строчках отража-

лось всё, что приходилось пережить. Гораздо позже

это будет отражено в сборнике стихов:

«- Хорошо, если выстрелят в рот.

- Это, доченька,как повезёт». (2004 г.)

Всего у Аллы Айзеншарф вышло 16 стихотворных

сборников. Она окончила Литературный институт.

Современные стихи её и лиричны, и гражданственны,

полны мудрости и жизненной философии. Всем, кто

хочет познакомиться с творчеством этого прекрасного

поэта советую в поисковике Гугла набрать «Алла

Айзеншарф»

 

Из моего выступления на презентации повести Макса Койфмана «На углях тлеет тишина»

 

С радостью принял я в подарок новую книгу Макса,

над которой последнее время он много работал.

Сначала я удивился названию повести, а, дочитав

повесть до кон-ца, я восхитился точности и образно-

сти: «На углях тлеет тишина».

Наше детство сгорело в огне страшной войны, на

углях которой тлеет сегодняшняя тишина – видимость

нашего благополучия. Но то тут, то там локально

вспыхивает огонь, готовый превратиться в мировой

пожар, если человечество не остановит безумство

нелюдей.

Упомянув о названии книги, не могу не сказать о литературном языке повести. Лиричный, образный,

полный сочных эпитетов и сравнений, характерный

каждому персонажу, он зримо определяет время,

события и героев повествования. Манера вырисовки

отдельных деталей, культура речи с нежной требовательностью к каждому слову характерны вообще

Максу, а в этой повести они чувствуются особенно выразительно.

Я сейчас читаю давний роман Ильи Эренбурга «Жизнь

и гибель Николая Курбова» (1923 год). Поклонник

«Хулио Хуренито», «13-ти трубок» и других его вещей

20-х годов, «Вора» и «Соти» Леони-да Леонова, всей

прозы Андрея Платонова, я упиваюсь их языком.

Чёткий, своеобразный для каждого из этих писателей,

порой грубоватый, он импонирует мне. Но импонирует

мне и язык, каким написана повесть Макса, нежный, лиричный, удивительно отражающий любовь и сопережи-

вание автора многострадальной судьбе своих персо-

нажей.

Лимит времени не позволяет мне привести примеры.

Но все, кто прочтут эту повесть, убедятся в правоте

моих слов и порадуются поэтичности автора – она

подстать языку дорогой для него и для меня Аллы Айзеншарф.

 

Кто-то из моих интернетовских корреспондентов из

России подсказал обратить внимание на поэта Аллу Айзеншарф. Это было лет семь назад в пору, когда у

меня дома собирались «исаковские среды». Я тогда участникам встреч, планируя наши заседания, сове-

товал подготовить материалы для всеобщего знаком-

ства с каким-либо интересным поэтом. И вдруг встре-

тилось такое чудо, как стихи раннее мне неизвестной поэтессы, нет, НАСТОЯЩЕГО ПОЭТА! Зная возможности

каждого донести даже интонации автора, я отдал

Фаине Росинской весь мной подготовленный материал

к сообщению об Алле Айзеншарф. Но Фаина заболела,

заболела надолго.

Прошли годы. Из-за сломанных рёбер и других своих

болячек я перестал проводить «Исачьи среды». И вот

из Екатеринбурга приходит сборник «Долг памяти моей», посвящённый жертвам Холокоста, о котором уже упомя-

нул Макс. И я надумал провести презентацию его.

Связался с многими израильскими соавторами.

Большинство дало согласие на участие. Алла

Айзеншарф из Ашкелона и Тамара Ростовская из Хайфы приехать не смогли из-за никудышного здоровья, но

дали согласие, чтобы их стихи прозвучали в чьём-то исполнении. Не задумываясь, я решил просить Макса прочитать стихи Аллы: проникновеннее и душевнее,

чем он, это никто не сделал бы. И Макс всем сердцем «прилип» и к этим стихам, и к этому автору.

И результатом явилась вот эта чудесная книга, которую «проглотил» я менее, чем за две ночи и о

которой мы сейчас говорим.

Ёмкость языка автора такова, что, читая отдельные

эпизоды, я ощущал себя не только участником событий,

но реально чувствовал физическую боль. Например,

когда молодой полицай с садистским наслаждением

хлестал нагайкой по детским ручонкам Шарлотты.

И ещё. С громадным интересам и соучастием я читал

страницы о военном детстве Макса, многое в нём схоже

с моим. Рассказ об этом естественным образом вплетён

в канву повести и каждой строкой напоминал мне моё разрушенное войной детство, заставляя меня перечи-

тывать собственные вещи из сборника «Жизнь,

опалённая войной». Почти все мы, сидящие здесь за

столом, подранки той войны, и нам до боли близко всё описанное в этой повести.

 

Поздравляя Макса с очередной творческой удачей,

не могу обойтись без ложечки дёгтя: чтение стихов

затруднено тем, что они напечатаны прозаическим

текстом, а не разделены на поэтические строки. Это затрудняет их чтение и восприятие. Но в этом «грехе» больше виноват редактор, нежели автор.

Исаак Нюренберг.