Ленка сидела на кровати в позе лотоса, у ног ее стояла большая фарфоровая супница, а на стене косо висела репродукция с изображением генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева. Леонида Ильича. Когда мы ввалились в комнату нашего барака, она протянула руку к портрету и торжественно изрекла:

- Верной дорогой идете, товарищи!

Мы застыли на пороге, пораженные не столько явлением беглянки народу, сколько несоответствием исторической сущности момента и фривольным положением прекрасных Леночкиных ног. Лишь через несколько секунд пришло озарение:

- Ура-аа-аа! Ленка вернулась!!!

- Вернулась, - скромно потупила глаза наша факультетская красавица. – И не с пустыми руками!

С этими словами она жестом фокусника – ву а ля! сдернула с супницы крышку и мы увидели, что там … селедка под шубой! Мама дорогая! Нам, студентам, после ежедневной битвы за урожай картофеля, после столовской перловки и пшенки Ленка со своим салатом показалась посланцем… ну если не с небес, то из знаменитого городского гастронома «Утюжок» точно. И все бросились ее обнимать и тормошить, расспрашивая – ну как там, словно были оторваны от дома на долгие годы и провели их в нечеловеческих лишениях и героическом преодолении. И словно несколько дней назад не обиделись на нее насмерть, вынашивая план бойкота, когда, несмотря на грозные обещания руководства «принять меры» к самовольно покинувшим лагерь, она сбежала в город, гордо заявив – навсегда! «И в гробу я видала вашу картошку!».

Из-за этого вопиющего во всех смысла случая было экстренно созвано собрание.

- Мы, значит, вкалывай за нее, - отличница Светка, считавшая Ленку вертихвосткой, была полна благородного негодования. – А она там … маникюр поехала подновить! Исключить ее из комсомола!

- Ну уж ты хватила, Хорошкина, - остудил ее благородный пыл наш комсорг Коля, безнадежно влюбленный в Ленку. – Не ты принимала, не тебе исключать! А вот бойкот ей объявить – это, пожалуй, можно.

И взгляд его затуманился мечтой о том, как заплаканная и раскаявшаяся Ленка упадет ему на грудь с мольбой о прощении. На этом собрании мы с Галкой скромно помалкивали, ибо были посвящены в Ленкины планы. Мы подружились еще на первом курсе, хотя Ленка была старше нас и обладала несравненно более весомым опытом общения с противоположным полом, нежели мы с Галиной. Впрочем, я им вообще не обладала. Так, по мелочи… А Ленку слушать было интересно, особенно когда она этим самым опытом делилась. Я ее слушала и мечтала применить все на практике, но пока походящий объект не подворачивался. Был, правда, в планах один симпатичный брюнет с архитектурного факультета, но, несмотря на мои мысленные флюиды, он об этих планах, похоже, не догадывался…

Так вот, мы знали, что Ленка вернется. Она просто решила дня на два смотаться в город, действительно, почистить перышки. В этом была вся ее сущность – дитя асфальта, она буквально на глазах начинала увядать, если была надолго оторвана от теплой ванны и, пардон, унитаза. Имелась, впрочем, еще одна причина ее возвращения, о которой мы тоже догадывались, но об этом позже. Правда, огромная миска с салатом оказалась чистым сюрпризом. Да к ней пара банок сгущенки впридачу – и все, жизнь определенно начинала налаживаться. А еще – и самое главное! – она выполнила мою просьбу. Ленка привезла мне из города гитару.

Лагерь наш, летом принимавший, как и положено пионеров, в сентябре заселялся студентами, десантированными на поля отечества для сбора картофеля. Работали мы до обеда, но когда возвращались с картофельного поля, казалось, что стоит только добраться до родной койки и рухнуть на нее, и уже никакая сила не сможет тебя с этой койки сковырнуть. Что-что? Какая дискотека (спортивные состязания, поход в соседнее село за молоком)!? Но проходило часа два и… первыми начинали выползать из своих домиков заядлые волейболисты, которые собирались на волейбольной площадке, делились на команды и начинали сражение. Среди играющих можно было заметить и самого начальника лагеря. Почему-то сию обязанность институтское руководство возложило на молодого майора с военной кафедры. Девчонки строили ему глазки, но он держался стойко и как бы невзначай выставлял перед собой руку с новеньким обручальным кольцом. Как щит. На площадке в азарте ему кричали: «Пасуй, пасуй, мазила!», он оправдывался и обещал больше не мазать.

А после отбоя в сопровождении кураторов обходил бараки, подсчитывал пустые койки и записывал фамилии отсутствующих, обещая «вынести» нарушителей режима на институтское бюро комсомола. Дело все было в том, что располагался наш лагерь в низине у подножия высоченного холма, поросшего довольно густым лесом. Поэтому мы с наступлением темноты собирались в лесу напротив лагеря, и холм покрывался огоньками от костров, как новогодняя елка лампочками от гирлянды. Они горели зазывно и жадно, притягивая к своему пламени даже тех, кто строго придерживался линии партии-комсомола. Мы сидели почти всю ночь у костра: мальчики-девочки, взгляды, прикосновения, гитара… Да, конечно, гитара, как же без нее. Игра на гитаре – это был высший пилотаж. Молодой человек, играющий на гитаре да еще более или менее сносно исполняющий популярные в те годы песни, как правило купался в лучах славы. А уж если это была девушка…

Мы с Галкой играть на гитаре не умели. Зато мы умели петь. Да не просто, а на два голоса – за плечами у моей подруги была музыкалка, а у меня – солирование в хоре Дворца пионеров, занятия в котором я через одно пропускала. Из-за репертуара, наверное. Мне уже хотелось исполнять что-то прозрачно намекающее на отношения, а петь заставляли: «Школа, школа, ты похожа на корабль, плывущий вдаль…» И кто только слова-то такие придумал! На корабль похожа любовь, которая романтически отсвечивала алыми парусами где-то далеко на горизонте нашей юности, но уж никак не школа…

На картофельном поле мы с Галкой устраивали настоящие концерты. Пока все остальные в едином трудовом порыве собирали чуть подрытую трактором картошку, мы, переглянувшись, переворачивали свои ведра, присаживались на их твердые донышки, словно на пять минут передохнуть, и заводили: «Что ж ты, милый, не приехал…» или что-то такое же пронзительное из нашего обширного любовно-лирического репертуара.

Приставленный к нам куратором молодой преподаватель математики Александр Филиппович (в просторечии Сан Фил) сначала терялся от такой наглости, но пару минут послушав наши жалостливые вопли, сам присаживался рядом и задушевно спрашивал:

- Девчонки, а эту знаете?

Мы знали, конечно. Наш репертуар был не только обширен, но и разнообразен – от пионерских и русских народных песен до «Угольщика» Градского и «Коимбры» Лолиты Торрес. Помните? «Коимбра, ты город студентов…» И когда через полчасика мы как бы виновато спохватывались и хватались за ведра, чтобы броситься на битву за урожай картофеля, Сан Фил махал рукой и говорил:

- Да ладно, пойте уж… Производительность труда будете поднимать!

Научиться играть на гитаре – это была наша заветная мечта. И тут на сцену можно вывести ту личность, из-за которой Ленка вернулась в лагерь, несмотря на свои страшные угрозы. Этой личностью был вполне себе симпатичный паренек с архитектурного, который знал-то, может быть, три-четыре аккорда, да неплохо напевал пару веселых песенок тогдашней поры: «На старой кобыле, с ослом в поводу я еду в Монтану, овечек веду…» Мы дружно заводили припев: «Эгей, эге-ге-гей!» Звали его Лешей, и между ним и Ленкой явно заискрилась взаимная симпатия, которая ежевечернее подкреплялась романтической ночной обстановкой полулегального клуба по интересам на лесном холме. Особенно любили мы, когда Леша, глядя задумчиво на яркие иголочки костра, отскакивающие в темноту, затягивал напоследок: «Ночь притаилась за окном, туман рассорился с дождем…» И так он задушевно выводил про свечи, которые сгорая, пели «о чем-то дальнем, неземном, о чем-то близком, дорогом», что мы готовы были слушать об их страданиях снова и снова… «Мы вновь садимся за рояль, снимаем с клавишей вуаль…» Киношная, «не наша» картинка словно выглядывала на минутку из-за расступившихся темных кустов, мрак рассеивался – и вот он, рояль, белый (обязательно!), на клавишах которого почему-то вуаль (для рифмы, понятно, но красиво-то как!) появлялся в мареве костра зыбкой тенью. А за роялем, ах! романтический герой с тонкими пальцами и гривой волос, с глубоко запавшими от страданий глазами, во фраке, извлекал из клавиш прозрачную мелодию, которая словно проникала в кровь и растекалась по венам, то умирая, то воскресая. И ты умирала и воскресала вместе с ней, застывая в томительном ожидании чего-то неизбежного и неоспоримого. Куда-то совсем-совсем исчезала проклятая картошка, холодный барак и пшенка на завтрак, обед и ужин в столовке. Были только мы вдвоем – ОН и Я. Ну вот как-то так…

Мы долго приставали к Леше, чтобы он научил нас хотя бы тем трем аккордам, которые знал сам. Наконец он сдался, и по вечерам мы по очереди с Галкой терзали Лешину гитару, а он с грустью поглядывал на часы, отсчитывая драгоценные упущенные минуты свиданий с Ленкой, которой игра на гитаре была до лампочки в связи с полным отсутствием слуха. Ленка же, изнуренная томительным ожиданием кавалера и уже готовая сменить его кандидатуру на другую, не обремененную музыкальными талантами, вдруг пообещала найти мне в городе гитару и привезти в лагерь. Чтобы мы отстали от Леши и мучили несчастные струны самостоятельно.

И вот вожделенная гитара была у нас в руках! Уж где ее Ленка достала, я до сих пор не знаю, потому что дефицит это был страшный. Помню только, что стоила она 18 рублей и была сделана в славном городе Боброве. Сегодня бы ее, бедняжку, презрительно обозвали «дровами». А в семидесятые… У меня потом были другие гитары, в том числе знаменитая чешская Cremona, но переплюнуть мою первую шестиструнку по значимости не смог ни один из этих инструментов. Через пару вечеров девчонки, жившие в нашей комнате, пообещали выселить нас с Галкой на улицу – гитару из рук мы практически не выпускали. Если одна дергала струны, то другая что-то ей подвывала, и наоборот. Через неделю этих мучений мы довольно сносно могли пробренчать пару незатейливых песенок, но вершина исполнительского творчества – песня о свечах – нами еще достигнута не была.

Приблизительно в это же время комитет комсомола озадачился проблемой нашего досуга, то бишь выведения гитаристов и их поклонников из темных лесов на свет Божий и легализации их полуночного творчества. Словом, решили провести смотр самодеятельности факультетов. Кому тогда в голову пришла идея, чтобы Леша сыграл, а мы с Галкой спели про эти несчастные свечи, не помню. Но факт остается фактом – решили петь именно эту песню. И все бы ничего, да только мы почему-то запомнили первый ее куплет, а второй и третий как-то не зацепились за память и проскальзывали мимо сознания, теряясь в той самой романтичной дымке, окутывавшей сие лирическое произведение. Куплеты нужно было, кровь из носу, выучить до завтра. Репетировать особо некогда – картошку никто не отменял. На поле пару раз мы песенку промурлыкали, вроде помним слова, да ведь и Леша с нами рядом, в случае чего подхватит, подпоет, если где-то запнемся. Но Лешка вдруг петь отказался наотрез, сказал, что будет только аккомпанировать, мол, стесняется на публике. А Галка меня честно предупредила:

- У меня со словами проблема, я их плохо запоминаю. Так что вся надежда на тебя!

- Ой, да что там запоминать, - отмахнулась я. – И потом, у меня память, сама знаешь, стоит повторить разика два – и все, на всю жизнь отпечаталось!

На концерт нас снаряжали всей комнатой. Как же – честь факультета доверили защищать! И упасть лицом в грязь мы не должны были ни при каких обстоятельствах. Светка Хорошкина, тяжело вздохнув, отдала мне свои небесно-голубые джинсы, которые тогда только что появились у фарцовщиков, стоили неимоверно дорого, и обладатели их, а особенно обладательницы, получали значительную фору в привлечении внимания противоположного пола перед теми, кто такими джинсами не обзавелся. Еще раз прорепетировав свою коронную песню, мы дружной гурьбой двинулись в столовую, где смотр самодеятельности и должен был проходить.

После песенки конкурирующего факультета про комиссаров в пыльных шлемах настала очередь выходить нам на импровизированную сцену. То, что наше появление произвело неизгладимое впечатление, стало ясно сразу. Небесно-голубые джинсы были одеты явно не зря – по залу пронесся вздох восхищения. «Щас еще как запоем, погодите», - успела подумать я, краем глаза выхватывая в зале профиль того самого симпатичного брюнета с архитектурного. Но тут Леша взял первые аккорды песни. Мы бодро завели: «Ночь притаилась за окном, туман рассорился с дождем…» Первый куплет благополучно спели. В зале стояла благоговейная тишина. Еще несколько аккордов и – начало второго куплета. И тут я понимаю, что напрочь забыла слова! Ну хоть убейте, не помню даже, про что там дальше речь идет… Гляжу на Галку и вижу, что и она судорожно вспоминает хоть какую-то зацепку, и надежды на нее никакой. Так ведь она и предупреждала! Тем временем Леша с абсолютно непроницаемым выражением на лице заканчивает еще один, повторный проигрыш между куплетами, и я прыгаю в ледяную прорубь, не придумав ничего лучше, как запеть: «Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла…» Галка с облегчением подхватывает это «ла-ла-ла», Леша в полуобморочном состоянии бьет по струнам, и мы в полной тишине бросаемся вон из столовой. Подальше от нашего позора!

… Через час, когда, закрывшись в комнате, мы уже нарыдались вдоволь, кто-то робко постучал в дверь.

- Девчонки, откройте! Очень нужно!

Галка нехотя оторвалась от подушки, промокшей насквозь:

- Вот они, пришли полюбоваться на наши страдания…

- Да уж, - уныло согласилась я. И подумала: «А все равно – джинсы на мне сидели классно!» Про симпатичный профиль брюнета-архитектора я старалась даже не вспоминать…

- Девчонки! Да откройте же! – за дверью уходить не собирались.

Я сползла с кровати и, скорчив как можно более скорбную физиономию, приоткрыла дверь. На пороге стояла целая делегация из параллельной группы.

- Девчонки! Какую красивую песню вы пели! Спишите слова, а?

В комнате раздался истерический хохот. Это у Галки окончательно сдали нервы…

На гитаре мы играть все-таки научились. Правда, бобровская шестиструнка уже в этой истории не фигурировала. Прибежав в комнату после нашего дебюта в институтской самодеятельности, закончившегося таким фиаско, я в приступе гнева на саму себя швырнула ее об стенку… Хотя гитара-то как раз ни в чем не была виновата. Да, и песню о свечах поем, когда встречаемся с однокурсниками. Но сначала – обязательное: «А помните?..».