Сегодня я снова проснулась очень рано, до рассвета, когда спали еще кот и будильник. Тревожный стук сердца, которое после глубокого сна вдруг начинает биться часто и сильно, все набирая и набирая скорость, беспокоит меня в последнее время, и я просыпаюсь от страха не успеть унять его. Я стала чувствовать сердце не так давно, а оно, проявив свой нрав, перестало мне подчиняться, как непослушный домашний зверь. Ему, наверное, стало скучно вести со мной размеренную одинокую жизнь, поэтому оно рвется в мир событий, эмоций, восторга и успеха. Рвется, стараясь ранним утром пробить мне грудь и выпорхнуть в новую жизнь, оставляя меня как ненужную тесную и давно опостылевшую ему клетку. В медицине, полагаю, есть диагноз моего состояния, но мне он пока неизвестен. Я не обращаюсь к врачу, чтобы не испугаться еще больше. Я боюсь узнать, что наша дальнейшая совместная с сердцем жизнь недолга и уже предопределена. Вернее боюсь я не этого. Я боюсь навсегда остаться в одиночестве…

Когда родилась моя девочка, я часто сидела около ее кроватки и смотрела на мирно посапывающее родное существо. Весь мой мир был подчинен ее желаниям. Мы жили тогда в маленькой однокомнатной уютной квартирке. Муж занимался карьерой, обеспечивал нас с дочкой и, конечно, любил. Но, приходя с работы, уставший и вымотанный, он хотел нескольких часов отдыха, а мы с Ксюшкой, понимая, старались дать ему покой, насколько могли. Чтобы не реветь и не канючить, мы сидели в кресле, обнявшись, тихонько читали книжку или что-то нежное мурлыкали меж собой и розовым мягким зайцем. Мы настолько привыкли быть рядом, чувствовать тепло и дыхание друг друга, что со стороны, наверное, больше напоминали обезьянок.

В один из таких дней маленькая Ксюшка без видимых, казалось, причин крепко ухватилась за меня и горько заплакала, причитая, что она не может без мамы, что у нее лучшая мама. Я растерялась, не понимая, что так внезапно растревожило ребенка, начала щупать ей лоб, живот.

- Ксюшенька, что случилось, у тебя что-то болит? – спрашивала я.

Ксюня, не имея сил унять рыдания, только крепче прижималась ко мне и сквозь слезы бубнила, что ей без мамы будет плохо, чтобы я никогда и никуда не уходила. Обуздав все же печаль, грозящую перерасти в истерику, мы выяснили, что Ксюша вдруг подумала, что когда-то наступит время, и мамы не станет. Осознав это, она не смогла пережить возникшую тоску от безвозвратно потерянного самого родного близкого и такого необходимого ей человека. Я тоже готова была расплакаться, но только не по причине неизбежности процесса, а от понимания той бесконечной любви и потребности, которые испытывает ко мне ребенок. У меня не было слов, чтобы выразить ей свою столь же безграничную любовь, в которой давно не было места никому и ничему другому. Я скучала по ней, когда шла в магазин, я торопилась проснуться раньше, чтобы иметь возможность гладить ее светлую спящую головку, я не представляла, как сможем мы когда-то расстаться, если в жизни возникнет такой момент.

- Котик мой, ну что ты придумала? Мы долго будем вместе, я всегда буду с тобой. Ты вырастешь, станешь большой, умной, красивой. Выйдешь замуж, у тебя появятся свои детки, - успокаивала я.

Котик все понимал – и что вырастет, и что замуж выйдет, и что детки появятся. Но, повернувшись ко мне, и мужественно сдерживая слезы, Ксюшка могла вымолвить только одно:

- Мамочка, но тебя-то не будет! Как я без тебя?

Как мне было объяснить ей, что со временем она перестанет ощущать во мне такую потребность. Что водоворот жизни закрутит ее, появятся собственные проблемы, придет своя любовь - любовь взрослой женщины, которая увлечет ее в совершенно другой мир, и тогда, может быть, она с улыбкой будет вспоминать, как, крепко обнимая маму, горько плакала когда-то в боязни утратить меня навсегда. Хотя…К своей маме я всегда относилась так же. Даже сама, став мамой, я не перестала быть дочерью своей единственной, неповторимой, самой близкой, родной и все понимающей мамы. Поэтому вряд ли я могла с полной честностью и уверенностью убеждать Ксюшку в другом.

Наш разговор все никак не мог достичь того спасительного берега, который дал бы моему милому доброму ребенку ощущение спокойствия и уверенности в еще долгом, бесконечно долгом существовании нашей с ней любви. Слезы все текли, ручонки все не отпускали меня, и тогда я нашла один только верный довод, который смог успокоить дочь. Я рассказала Ксении о жизни после смерти.

Я не могу назвать себя глубоко верующим человеком в привычном понимании. Я не хожу в церковь, не знаю обрядов, не следую предписанным правилам существования в вере. Но я точно знаю, что есть Бог. Он есть в душе, он руководит поступками, он проявляет свое присутствие в совести. И есть мир, в который мы уходим после окончания земного пути. Я воспринимаю этот мир по-своему. Для меня там нет разделения на рай и ад. Но я точно знаю путь, который придется пройти в том направлении, широкую лестницу, по которой надо будет подняться к воротам, колонны у входа. Я даже вижу, что на лестнице этой, как перед храмом, ты будешь не один. Сюда каждый придет со своей судьбой. Кто-то поднимется наверх уверенно и спокойно, кто-то, как в миру, будет сидеть и просить милостыню, человеческим унижением платя не за физические недостатки, а за земные грехи. А кто-то в растерянности либо в незнании будет прежде пробовать освоиться в незнакомой обстановке. Я представляла это не раз, и, представив, осознала однажды, что пройдя сквозь врата, потеряю память и всякую связь с близкими, с домом. Там уже никто не помнит, кем он был, с кем он жил. Начинается другой жизненный круг души, и заходит она на этот круг, полностью очистившись от груза памяти.

Желая успокоить своего ребенка, так нуждающегося сейчас в моей защите, я должна была обещать ей только то, что могла исполнить вне зависимости от всех земных и сверхземных обстоятельств. И я рассказала Ксюшке, что, уйдя когда-нибудь из ее жизни, я не уйду совсем. Я сяду на ступеньки той лестницы, слева от входа, и буду ждать. Она не должна торопиться. Ее жизнь должна быть долгой, яркой, полной любви. У нее должна быть семья, в которой Ксюша будет испытывать потребность, а члены семьи также не смогут представить себя в отрыве от Ксюши. У нее должно быть желание жить долго, счастливо, иметь детей, внуков и правнуков. Она должна в жизни успеть сделать что-то важное, за что ее будут уважать и ценить люди. Но когда Ксюша почувствует, что и ей пора собираться в дорогу к неизведанному, она подойдет к той лестнице, повернет голову влево и увидит меня. Я буду ждать несмотря ни на что, даже если это ожидание навсегда закроет передо мной возможность пройти сквозь священные ворота…

Ксеня успокоилась, повеселела. Теперь она знала, что мы никогда не расстанемся или, все же расставшись, обязательно встретимся, будем сидеть, обнявшись, вместе и вспоминать нашего розового зайца. Она расскажет мне все, что пропущу я в ее жизни. Нам будет хорошо и спокойно рядом.

После этого разговора, ложась спать, Ксюша еще долго тихонько шептала мне:

- Мамочка, ты помнишь, что меня надо подождать? Ты не забудешь?

- Не забуду, заинька, я буду сидеть на ступеньках. Ты только поверни головку налево и увидишь меня…

Прошли годы. Ксения выросла, стала взрослой красивой современной девушкой. Взросление происходило непросто. Ксюша менялась, тяжело проходя переходный возраст. Мы спорили и ссорились. Ксения, упертая в своем юношеском максимализме, стремительно отдалялась от семьи. Мне стоило больших усилий сдерживать свои эмоции, быть терпимой, мудрой, современной. Я переживала ее маленькие неудачи больше, чем она сама. Видела, что проблемы дочери исходят от ее негибкости, непримиримости. Но тем сильнее я любила ее, принимая ошибки и сложности на свой счет. Ксюша становилась прежней, когда спала – мой ангел с уставшими крылышками, мой Аника-воин, растерявший силы в войне с самим собой. Я любила сидеть с ней рядом и смотреть на детское еще беззащитное выражение лица, длинные ресницы, трогательно вздрагивающие во сне, светлые волосы, разбросанные по подушке. Во сне Ксюша была все еще моей маленькой девочкой, так же нуждающейся в помощи, поддержке и понимании.

Практически из-за Ксении мы расстались с мужем. Он всегда был для меня хорошим надежным человеком. Шел по карьерной лестнице, реализовывался в работе, был успешен во внешней среде, а дома хотел покоя и уюта. Мы могли разговаривать без слов, могли чувствовать настроение и состояние друг друга, просто находясь в одной комнате. Но как-то так сложилось, что, живя вместе, мы жили «разными страстями». Он, более правый, чем я, не мог примириться с изменениями в Ксюшкином характере. Его раздражала изменчивость ее настроения, борьба за свои призрачные права и, главное, навязчивое право быть равной нам взрослым. Ксения, переживая гормональные изменения и связанные с этим психологические ломки, была абсолютно нетерпима к папиным высказываниям, невнимательна к нам, до обидного критична. Я порой так злилась на нее, что и во сне продолжала выяснение отношений. Но это все еще была моя дочь. И я понимала, что, отказавшись от нее сейчас, оборвав все связи, я предам своего ребенка – глупого, агрессивного, но во многом пока беспомощного. Муж не смог переломить себя. Расставаясь, мы оба все понимали. Решение было обоюдным. Я оставалась, чтобы остаться, он уходил в том направлении, где мог обрести так необходимый ему покой и комфорт.

В двадцать четыре года Ксюша встретила особенного человека, отличного от всех ее друзей. У него был трудный характер. Он находился в постоянном поиске себя, истины, предназначения, был угрюм в быту, раздражителен, порой капризен. Но необыкновенным было то, что Ксюша не представляла своего существования без него. Она готова была часами молча сидеть рядом или всю ночь гулять по городу, слушая его философские рассуждения. Они спорили, иногда доходя до самых верхних нот, но и это Ксюшка воспринимала как счастье.

Я поняла, что она определилась с дальнейшей своей судьбой, и вскоре была отпразднована свадьба. Мне остались телефонные звонки – добрые, теплые, но далекие. Ксюша заезжала раз в две недели, делилась новостями, которые я долго потом перемалывала еще в своей голове. У меня была работа, какие-то важные дела, но уже не было маленькой девочки, с которой когда-то мы подолгу просиживали в кресле, обнявшись. Старый грязно-розовый заяц – ее детский друг и товарищ, свидетель горьких слез и безумных радостей остался со мной. Мы оба скучали. И чтобы как-то приободрить хоть его, я выстирала зайца в машине, расчесала, заштопала лапы и посадила в кресло…

Не дождавшись внуков, я дождалась серьезного изменения в Ксюшиной судьбе. Они с мужем ехали в столицу – работать и жить. Перед отъездом Ксеня приходила ко мне каждый день, смягчая удар расставания. Я улыбалась, подбадривала ее, мы подолгу пили чай, вспоминали смешные случаи. Ксюша весело рассказывала о своих маленьких детских проделках, листала фотографии. Она переросла свой переходный возраст, снова изменилась, теперь став мягче и терпимее. Но несколько лет борьбы за милую добрую Ксюшу, в которой она не раз теряла друзей, а я потеряла мужа, в моей душе оставили глубокий незаживший след. Мы, безусловно, победили. Прошла болезнь роста, Ксюша выздоровела и встретила свое счастье. Уроки не прошли даром, потому что во взрослой жизни Ксения стойко и с поразительным терпением принимала на себя удары мужниных настроений. И принимала это, как когда-то мы с мужем во всех проявлениях принимали ее – несправедливую и тактичную, растерянную и напористую, раздраженную и смешливую.

Уезжая, Ксюша еще долго повторяла:

- Мамочка, ты не переживай. Есть поезд, самолет, телефон. Мы будем приезжать в отпуск или ты к нам.

Да, есть поезд, самолет, и телефон, наконец. Есть ее жизнь, в которую Ксюша вошла с желанием, удивлением, готовностью к переменам. Но, провожая ее, я понимала, что видеться мы будем теперь крайне редко, созваниваться, только когда у Ксени будет появляться такая возможность.

С отъездом дочери из меня как будто выпустили воздух. Я поняла, насколько постарела. Вечерами, оставаясь одна, включаю телевизор, вглядываюсь в экран, но каждый раз ухожу в свои мысли и теряю нить повествования. Я сажусь в кресло, беру вязанье или книгу, и мы с зайцем и старым котом как в прежние времена охраняем покой нашего дома. Иногда звонит Ксюша – уставшая, измотанная большим городом, издерганная проблемами самостоятельного существования, но уверенная, состоявшаяся, умеющая быть сильной. Мы говорим недолго. Я щажу ее, моего уставшего далекого ребенка…

Сердце снова пошло на взлет. Почти готовая встать, я снова легла, и теперь мы вместе неслись в диком ритме, задыхаясь и не чувствуя тормозов. Я взлетала и опускалась, теряла чувство времени и пространства, хватала ртом воздух, в надежде получить со вздохом маленькую передышку. Когда сил почти не осталось, бег стал замедляться, и холодный пот отрезвил утро. Сегодня мы вернулись, не добежав до края. Не знаю, вспоминает ли еще Ксюша наш давний-давний разговор, необходимо ли ей сегодня мое ожидание. Но что бы ни происходило, я буду сидеть там, где мы условились. Буду ждать, чего бы это ни стоило. Только повернет ли она голову влево, заметит ли одиноко и бесконечно долго сидящую и тоскующую по ней маму, подойдет ли ко мне…

 

Из сборника "Не про меня, но обо мне"