Из цикла "Посвящается дурам"

 

 

Если представить Киру в поперечно-продольном сечении, то она

напоминает невысокую цилиндрическую заготовку, которую только еще

предстоит оформить в соответствии с анатомическим строением женской

фигуры. Заготовка прочная и исключительно устойчивая.

 

 

При улыбке Кира доверчиво обнажает крупные желтые зубы: Кира заядлая

курильщица. Но курит она не так, как это делала, например, Марлен

Дитрих, откинув голову и томно полузакрыв глаза, а совсем наоборот, -

как, допустим, член ВКП (б) с дореволюционным стажем или лидер

районного отделения Движения феминисток за неотъемлемые женские

права. Тоже со стажем.

 

 

Кира из экономии стрижется у стажеров, на ней они учатся делать

короткие прически. Очки ей мать покупает в специальной поликлинике

для пенсионеров. Зато с большой скидкой.

Злые люди считают, что Кира – мышь. Серая, домашняя. Но Кира с этим

категорически не согласна.

 

 

Надя тоже далека от совершенства, но все ее недостатки прямо

противоположного характера. Она похожа на ветряную мельницу с

многочисленными спорными отступлениями в конструкции. Боковая линия

неровная с перепадами: плечи довольно узкие, а то, что из вежливости

называют «бедра», а подразумевают зад, – намного шире нормы. Талия

слишком высокая, ноги же и руки непомерно длинные. Каждый изгиб ее

большого, нескладного тела источает простодушное и откровенное желание

нравиться.

 

 

У Нади гордая - на всякий случай - керамическая улыбка, так как на фарфор

денег не хватило. Очков она сроду не носила и потому всех очкастых

женщин презирает и втайне побаивается. На мир смотрит затуманенным от

избытка романтических ожиданий взглядом. Табачного дыма не выносит и

борется внутри себя за здоровый образ жизни.

Надя успела сделать одну ходку в другую реальность под названием

«семейная жизнь». Ее диагноз также достаточно очевиден: Надя ждет

личного признания и большой любви.

 

 

Рассудительная и устойчиво-прочная Кира в борьбе полов просто обязана

иметь какое-либо тайное оружие. В таких случаях компенсаторно-

наступательный минимум обычно состоит из твердого характера, трезвого

рассудка и высокой выживаемости. Но главное здесь – это все же

отношение к себе и своим особенностям, которые при желании могут

восприниматься или как достоинства, или как недостатки.

 

 

Счастье Киры состояло в том, что при весьма умеренном, но несомненном

обладании вышеперечисленными необходимыми характеристиками, свои

особенности она трактовала как безусловные достоинства. Она радовалась

своим прямым бедрам, любила свои крепкие ноги и гордилась своими

настоящими, а не фальшивыми, как у некоторых, зубами.

 

 

И если бы чья-либо жена сказала бы вдруг, что с Кирой она смело может

отпустить в разведку и собственного мужа, и всех других, кто ей тоже не

безразличен, Кира и в этом случае довольно бы отметила, что вот, с

другими-то в разведку никак.

А с ней – можно.

 

Ее цепкий ум находил многочисленные подтверждения гармонии

мироздания, центром которого была она сама. Она могла дать экспертную

оценку по любому вопросу: Кира знала практически все, но, правда,

неточно.

 

 

Она объясняла своей беременной сослуживице, мамаше с

пятнадцатилетним стажем, что ходить дети начинают с двух лет. В ответ на

молчаливое изумление собеседницы она покровительственно улыбалась

открытой редкозубой улыбкой и дополнительно - на всякий случай -

советовала, как лучше управляться с ее же вступившим в пубертатный

период прыщавым первенцем.

 

 

Битый всеми властями Зиновий Рахмиэлиевич, имевший счастье работать с

Кирой в одном отделе, мог узнать от нее все подробности о своем грядущем

отъезде в эмиграцию к родственникам и своем будущем на исторической

Родине, а дворовый алкаш Витя получал от нее рецепт как завязать - чтоб

враз и без ущерба для здоровья.

 

 

Деликатный Зиновий Киру избегал. Зато Витя частенько поджидал ее у

подъезда, говорил, что падлой будет - завяжет обязательно, потом просил

приобщить его еще раз к сокровенным знаниям и, в конце концов, начинал

нудеть по поводу денег на чекушечку.

 

 

К числу признанных достоинств Киры относилась ее принадлежность к той

загадочной породе людей, у которых всегда бывают деньги. Получая

одинаковую зарплату в один и тот же день, Надя и Кира являли собой

наглядный пример концептуально разного отношения к дензнакам.

 

 

И если Надя, как и абсолютное большинство ее сослуживцев, за неделю до

получения зарплаты начинала тоскливо смотреть на календарь, то Кира не

ждала приближения заветного числа и даже не вспоминала о нем особенно.

 

 

Хозяйство Кира вела разумно и экономно. В комнате ее царил лаконичный

порядок старого холостяка. Свою девичью кроватку заправляла она по-

солдатски, туго натянув покрывало по периметру. Сама готовить она

любила не очень и делала это тоже немножко по-мужски, строго следуя

рецептуре, пользуясь мерными стаканчиками и кулинарными часами.

 

 

Кира знала как сварить рисовую кашу, но пшенную сварить бы не смогла,

так как для этого у нее не было надлежащей инструкции. И, тем не менее,

самой большой ее слабостью была вкусная еда, которую она, вдумчиво

анализируя соотношение цены и качества, вечерами покупала для своих

одиноких, но обильных трапез.

 

 

Она была жизнелюб и потому - убежденный гурман, подтверждением чему

было постоянное присутствие нескольких лишних килограммов, которые,

не таясь, опоясывали ее и придавали еще более очевидное сходство с

неким цилиндрическим объектом.

 

 

Свою невостребованность у худшей половины Кира рассматривала как

признак своей личной исключительности и категорически настаивала во

внутренних монологах с собой на приоритете гордого слова «свобода» над

неприятным, но неизбежным его спутником - «одиночество». Так, в

окружении своей свободы, она дожила до тридцати двух лет, сохранив

принципиально девственную чистоту помыслов души и тела.

 

 

А всесторонне неустойчивая Надя позволяла себе постоянно угрызаться

разнообразными комплексами по поводу своих неумеренных длиннот,

широт и неправильностей.

И вот так - в сомнениях и колебаниях - находиться в нежнейших

отношениях с врагами рода человеческого, единомоментное количество

которых и произнести даже бывало неприлично.

 

 

Что же касается боевых стратегий, то в качестве теоретического

программного тезиса чистоту помыслов и твердость духа Надя горячо

поддерживала и одобряла.

 

 

Их свело то же, что является причиной большинства дружеских или

семейных союзов: отсутствие альтернативы. Обе оказались в одном отделе

скучнейшей, но солидной организации, в окружении семейных людей, в

глазах которых незамужние и разведенные особы женского пола являются

либо предметом презрительного сочувствия, либо предметом тайного

вожделения.

 

 

На долю Киры, доставалось сочувствие, на долю Нади – вожделение. А

потому отношения между ними определились сразу же и без перспектив на

перемены. Общались они только при крайней необходимости и через силу.

 

 

После нескольких лет напряженной работы сотрудники отдела были

награждены за успешное выполнение важного задания (ну, нам-то не все

ли равно, какого?). Старшие сотрудники получили хорошие деньги, а Кира

и Надя были премированы льготной поездкой в Италию.

В качестве средства передвижения предлагалось железнодорожное

сообщение: поезда, гонявшие по Европе.

 

 

Практическая часть путешествия осуществлялась, естественно, под

руководством Киры. Она знала, как сделать так, чтобы потратить меньше, а

удовольствия получить больше. Кроме того, Кира хорошо ориентировалась в

пространстве и по карте.

На свою спутницу она, чтобы не раздражаться, старалась не обращать

внимания.

А балда Надя ходила за ней следом и, в основном, ворон ловила,

засматриваясь то на явные архитектурные, то на скрытые мужские

достоинства.

 

 

Рим

 

Город напоминал породистого и гордого старика, когда-то обладавшего

неограниченной властью. Силы и здоровье остались в прошлом, но

сознание своей исключительности осталось. Старец почему-то

представлялся сидящим в белом одеянии и с седой бородой, то есть так, как

в детстве мы видим дедушку Бога. Сначала было смешно, а потом Надя

подумала, что может быть, в этом есть какая-то правда...

 

 

Кира, вооружившись, как она выражалась, «картой-схемой укрепрайона»,

планомерно осваивала одну культурную достопримечательность за другой.

Надя послушно следовала за ней.

Есть было некогда, решили пообедать, а заодно и поужинать потом. До

центральной площади с ее легендарными фонтанами добрались уже

поздним вечером.

 

 

Город не спал, и до отхода поезда можно было побыть здесь. Все огромное

пространство площади было заполнено людьми. Фонтаны в сложном

обрамлении огромных скульптурных композиций фантастически белели

античными мраморными телами и переливались разноцветными огоньками

журчащей воды, в которой совершенно нецивилизованно плескались

горластые дети.

 

 

Люди толпились за спинами многочисленных художников, которые в

темноте ночи умудрялись писать картины при свете фонарей, и шумно

обсуждали каждый мазок кисти. Или же окружали столь же

многочисленных аккордеонистов.

 

 

Аккордеонисты, восседая на маленьких складных стульчиках, исполняли

известные всему миру итальянские мелодии, а стоящие рядом с упоением

распевали под этот аккомпанемент любимые песни, старательно

выговаривая все слова. Чаще всего почему-то пели ностальгическую «А

риведерчи, Рома... ».

 

 

Поесть так и не успели: времени до отхода поезда во Флоренцию оставалось

в обрез. Пришлось вместе с соотечественниками-попутчиками срочно взять

такси. Когда прибыли на место, выяснилось, что сдачи на всех у водителя

нет: по ночному Риму возить с собой деньги в такси опасно.

 

 

Спасти положение вызвалась Надя, которая расплатилась сразу за всю

компанию без сдачи, так как у нее была нужная купюра, что и было с

благодарностью принято всей опаздывающей командой. Особенно

радовался водитель, выразивший свою сердечную признательность «белла

синьорине».

 

 

Купе было на четверых. Места были мягкие, из уютного вишневого велюра,

но сидячие. К счастью, сидячими их можно было назвать условно. При

желании четыре кресла, расположенные в ряд по левой стенке большого

купе, раскладывались вперед и образовывали единое гигантское ложе, где

пассажиры могли уже со всем возможным в такой ситуации комфортом

провести ночь.

 

 

Барышни в купе оказались первыми. Кира предусмотрительно заняла

кресло у окна, рядом уселась Надя. Потом появился веселый, загорелый

парень с католическим крестиком на шее. Он тут же рассказал, что работает

в госпитале на Сицилии, а сейчас едет навестить мать. Небрежно упомянул,

что в армии служил в снайперском батальоне.

 

 

«Ну, батальон с Сицилией тебе подходят, а вот про госпиталь и маму при

такой наглой морде лучше не рассказывать", - вынесла свой приговор Надя.

Она считала себя хорошим физиономистом.

В порядке поддержания светской беседы Кира рассказала парню, что

сейчас они путешествуют, а вообще-то, работают в очень престижной

организации, где она, Кира, занимается серьезными исследованиями.

Последним, уже перед отходом поезда, появился пожилой толстый дядька,

шумно и неровно дышащий.

 

 

Поезд тронулся, и все четверо единодушно решили использовать спальный

ресурс сидячих мест. Кресла разложили и улеглись, предварительно закрыв

на замок дверь.

Мягко катили колеса по соответствующим мировыми стандартам

железнодорожным путям. Под такое уютное покачивание просто

невозможно было не уснуть.

 

 

Муки голода Надя заедала наслаждением от покоя и отдыхом, который

получала каждая мышца и косточка гудящих ног. Устали обе. Кира немного

повертелась, стараясь найти наиболее удобное положение для измученного

бесконечной ходьбой тела. К тому же раздражала непривычная пустота в

желудке. Кира любила поесть на ночь чего-нибудь вкусненького.

 

 

Вынужденное голодание портило ей удовольствие от существенного

завоевания - сведенного к минимуму неприятного соседства. С одной

стороны была пахучая, но мягкая обшивка велюровой боковины кресла, и

только с другой – какая-то просто бесконечная Надя. Выбрав из всех зол

наименьшее, Кира компактно устроилась на спине, максимально

дистанцировавшись и от обшивки, и от Нади.

 

 

Несмотря на лунный свет, нагло пытавшийся пятым пассажиром

разместиться внутри купе, все четверо спали так крепко, так сладко, как

будто это была последняя возможность отоспаться, - причем, на всю

оставшуюся жизнь. Было тихо, и только толстый дядька тяжело и вкусно

храпел.

 

 

Мягкие волны покачивали Надю, и во сне она радовалась, что эти волны

добросовестно омывают все тело, не забывая про самые отдаленные места,

а главное, добираются до потаенного пространства, там, где ноги уже

сближаются и их внутренняя сторона имеет нежную, почти прозрачную

кожу.

Надя любила купаться без купальника, и сейчас это было похоже на

ритуальное омовение в каких-то заповедных водах, только здесь движение

воды было разумным и направленным, хотя и очень медленным.

 

 

«Это от голода», - фраза пропечаталась перед закрытыми глазами, как на

телеграфной ленте. Надя поняла, что уже не спит. Но волшебное движение

продолжалось. И пространство от колен и выше жило своей

самостоятельной, сладкой жизнью. У Нади рот наполнился слюной. «Это от

голода», - тупо повторила она, пытаясь отодвинуть от себя момент

осознания нелепой и невероятной правды. Несколько секунд прошло в

неподвижном и напряженном прислушивании к своим ощущениям.

 

 

По телу Нади с хирургической осторожностью и снайперской точностью то

двигалась, то замирала рука соседа. Хотелось возмутиться, крикнуть,

поднять скандал и навек опозорить этого сицилийского бандита. Но не

было сил. Несколько раз Надя собиралась прервать этот позорный то ли сон,

то ли бред. Но не получалось. «Сейчас, еще три минуты, нет, еще две

минуты», - давала себе клятвы Надя.

 

 

Глаза она боялась открывать и лежала притворно спящей, неподвижной

колодой. Но он все понял. Потому что сам тихо положил ее руку на нужное

место, приглашая повторять его ласковые и красивые в своей

безошибочности движения. Надя категорически была не готова ответить на

вопрос, в какую черную дыру провалились в этот момент зачаточные

признаки ее рассудка.

 

 

Уверенная в том, что пропала и что никогда не простит себе этого

крайнего в своей разнузданности падения, Надя, стиснув зубы и по-

прежнему не открывая глаз, послушно следовала его молчаливому

примеру. «Пусть я погибну, пусть жизнь покарает меня за это страшной

карой. Но это будет потом. А не сейчас». О Кире и о дядьке она запретила

себе даже вспоминать.

 

 

Надя так и не открыла глаз и только чувствовала сквозь веки, что полная

луна мстительно освещает все купе, а значит, и их - авторов сценария,

постановщиков и исполнителей главных ролей в этом немом черно-белом

кино с замедленной съемкой. От этого становилось еще страшнее.

 

 

А потом она, вопреки ожиданиям, не провалилась в преисподнюю, а

заснула – быстро и крепко. Это случилось сразу после того, как Надя

поняла, что попытки взрастить в себе чувство стыда и раскаяния за

содеянное результата иметь не будут – ни сейчас, ни «потом». Она

проспала до самого пункта назначения, пока ее не разбудила Кира. Два

других пассажира ехали дальше.

 

 

Наши не-подруги кое-как перебрались через спящих соседей и, выдернув

свои чемоданы, предусмотрительно оставленные у выхода из купе, сошли с

поезда. Было раннее утро, воздух был еще сырой, набухший туманом.

 

 

На перроне, кроме все той же группы соотечественников, ехавших в том

же вагоне, не было почти никого. Колеса чемоданов бесцеремонно

тарахтели по асфальту, и казалось, сонный город не мог не вздрогнуть от

этого шума.

 

 

Надя шла быстро, пытаясь уговорить себя, что видела ночью прекрасный

сон. Поезд по-лошадиному устало выдохнул. Надя не выдержала и

оглянулась: кто-то стоял на подножке и смотрел ей вслед. Они

одновременно подняли руки, и в полумраке было непонятно, то ли это

прощальный взмах, то ли просто случайное совпадение.

 

 

 

 

Флоренция

 

А через десять минут она обнаружила, что накануне вечером, в спешке и

темноте перепутала незнакомые купюры и случайно отдала водителю

практически все, что у нее оставалось до конца путешествия. Робкие

надежды на то, что «участники пробега» в какой-то мере возместят ее

убытки, не оправдались. Кира хранила молчание и если обращалась к Наде,

то разве что не на «Вы». Денег она тоже не предложила, даже в долг.

 

 

После этой финансовой катастрофы у Нади оставалась в кошельке кое-

какая бумажная и металлическая мелочь. Все билеты, к счастью, были

оплачены заранее. Значит, дотянуть можно: впереди оставалось три дня. Но

необходимо было полное исключение одной статьи расходов: требовалось

не есть. Пить можно из городских поилок. Бесплатный туалет всегда

найдется. А ночевать они и дальше будут в поездах.

 

 

Найдя решение проблемы, Надя повеселела, только неприятным осадком

лежало на душе удивление, что никто из тех, кто ехал с ней в такси, не

подумал предложить ей свою помощь. И даже рассчитаться. А самой

напоминать об этом ей было неудобно. Надя считала себя девушкой

деликатного, - если не телосложения, - то, во всяком случае, душевного

склада.

Кира всем своим видом показывала, что принимать на себя ответственность

за чужие ошибки была принципиально не готова.

 

 

Завтракали и обедали опять на ходу, чтобы не терять драгоценное время:

Кира купила "Горячую собаку" с горчицей, а деликатная Надя попила

водички из уличного фонтанчика. Впереди их ждали статуя Давида,

«Весна" Боттичелли и тот самый флорентийский мост. Голова у Нади

немного шла кругом, а тело, по которому тяжело пульсировала кровь,

упрямо напоминало о себе.

 

 

Но она решила эту свою предательскую субстанцию игнорировать и

сосредоточиться на других телах – более достойных и величественных. От

близости легендарных шедевров, а может быть, оттого, что поезд уже ушел

навсегда, или же просто от голода тянуло на слезы.

 

 

На площади у галереи Уффици наглые голуби садились практически на

голову в прямом и переносном смысле слова. Надя с завистью смотрела, как

эти твари склевывают крупные семечки с земли и с рук туристов. Хотелось

последовать их примеру.

 

 

На знаменитом флорентийском мосту продавали экзотические безделушки.

Кира купила себе бирюзу. Надя молча рассматривала перламутровые

украшения но, вероятно, ничего подходящего подобрать так и не смогла.

 

 

Рядом заунывно взывал к человеческой сознательности проходящих

граждан нищий. Делал он это, судя по всему, больше по привычке, не

особенно надеясь на результат. Надя царственным жестом подала ему

несколько монет.

 

 

Вероятно, опять получилось больше, чем нужно, потому что нищий зашелся

в благодарственной оде, естественно, «белла синьорине».

Кира с удивлением посмотрела на подругу:

-У тебя и так денег нет, а ты нищим раздаешь!

Надя обиженно затараторила:

- И всегда буду подавать, и всегда буду богатой!

Кира широко улыбнулась:

-Даже без денег?

-Даже без них! Потому что это - не размер кошелька, а размер души!

 

 

Кира вдруг гордо вскинула голову и четко процедила, ни к кому не

обращаясь и глядя за горизонт:

-Гадость какая …

 

 

К чему относились ее слова, Надя так и не поняла, хотя худшие опасения

неудобно зашевелились внутри. Слезы подошли совсем уже близко, но она

еще пыталась доказывать что-то свое.

Кира, вздохнув, предпочла прекратить беспредметную дискуссию.

 

 

Ближе к ночи потеря денег напоминала о себе тягучим вакуумом в животе

и головной болью. Кира объявила, что хотела бы, наконец, нормально

поесть. Официальным голосом на всякий случай спросила, не хочет ли Надя

взять у нее денег в долг.

 

 

В крошечной и, к счастью, полупустой пиццерии Кира заказала греческий

салат и пиццу «Кальцоне». Надя сухо потребовала себе стакан

минеральной воды. Толстый, пожилой официант с отсутствующим видом

принес заказ. Услышав русскую речь, оживился. Сказал, что его зовут

Николо и что он очень любит поляков: они много заказывают. «Si- si», -

понимающе вторили барышни.

 

 

Пока Кира расправлялась с ужином, Надя меланхолически потягивала

мелкими и редкими глотками воду, стараясь рассчитать ее количество для

совместного синхронного окончания трапезы. Николо (или, как про себя

нарекла его Надя, Никола) проявил инициативу и подошел к ней с вопросом

– не надо ли "белла синьорине" чего-либо еще.

 

 

Синьорина лучилась чувством собственного достоинства и решимостью

наесться водой на сутки вперед. Официант у своей стойки периодически,

прищурив глаза, посматривал в ее сторону. «Клеится», - с удовлетворением

обозначила ситуацию Надя.

 

 

Кира пожаловалась, что эта пицца далеко не самая лучшая, скорее всего

потому, что здесь, во Флоренции, общепит уже просто разложился на

составляющие от обилия одноразовых и вечно голодных клиентов.

Официант еще раз назойливо поинтересовался, не нужно ли одной из

синьорин кроме воды, – безусловно очень вкусной! - чего-нибудь еще.

 

 

Кира уже поела и перед десертом из любимой сигареты и кофе отошла в

туалет. Надя допивала свой ужин. В это время на уровне ее глаз оказался

грязноватый фартук. Никола вплотную подошел к сидящей Наде и вдруг

прижал ее голову к своему уютному, толстому животу. Надя почувствовала

вкусный запах горячего теста, которым была пропитана полотняная ткань,

и внутренне содрогнулась от неслыханного хамства обсуживающего

персонала этого заведения.

 

 

«Повери, миа белла повери», - причитал Никола, гладя Надю по волосам и

путая итальянские и английские слова, - «Я все понимаю. Только не говори

«нет»! - быстро и отчетливо повторял он, как заклинание, эту фразу.

 

 

Через несколько минут Николо небрежно сообщил подошедшей Кире о том,

что ее подруга передумала и тоже заказала пиццу и, представьте себе,

синьорина, тоже «Кальцоне».

 

 

 

 

Возвращение

 

И был потом остров Капри, где на многие километры тянется забор со

скромной табличкой, гласящей, что синьор Массимо Горький, великий

пролетарский писатель, жил здесь довольно долго и со всем возможным

удовольствием. И вдоль исторического забора было совершенно

бессовестное дефиле в одном купальнике обалдевшей от невыносимой

жары и голода Нади.

И был бессильный вопль Киры, что нет у Нади стыда, а есть все, что как раз

наоборот, причем, в большом количестве.

 

И были знаменитые Мурано и Бурано – острова, где рождается

венецианское стекло и где элегантные особняки, скрывающиеся за

внушительной оградой, почему-то называются рабочими поселками простых

тружеников-стеклодувов.

Труженики азартно скалили в улыбке белоснежные зубы на закопченных

лицах, охотно вступали в разговор, показывая чудеса своего ремесла, и не

понимали удивления и восторга барышень по поводу условий проживания

местного пролетариата.

 

 

А потом было возвращение. Поезд быстро несся навстречу будничной

рабочей жизни. Утром будет аэропорт, а вечером - Москва.

Кира на этот раз выбрала второе сиденье, и потому Надя разместилась у

окна. Купе опять было на четверых, но, к счастью, до конца пути никто

больше не появился.

 

 

Ночью Надя проснулась. В окне опять маячило все то же настырное светило.

На соседнем ложе сидела Кира. Она с отвращением смотрела на Надю. В

каждом из стекол ее очков отражалось по маленькой луне, а из-под самих

очков текли быстрые слезы. Кира изредка подбирала их языком и

шептала: «Если бы на твоем месте была я ...».

 

 

Прошло много лет после этого путешествия. Но каждый раз, когда Надя

слышит слово «Флоренция», душа ее плачет по тому, чего не бывает, а

большое, отзывчивое тело вспоминает случайный подарок.

 

 

Кира и Надя с тех пор почти что дружат. Во всяком случае, они откровенны

между собой и хорошо понимают друг друга.